МОРСКОЙ ПОРТАЛ BAVARIA YACHTS ВЫПУСКАЕТ НОВЫЙ 40 ФУТОВЫЙ КРУИЗЕР
СОЗДАНА АКАДЕМИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ ЭКИПАЖЕЙ СУПЕРЪЯХТ
ГОНКА ВОКРУГ АНТАРКТИДЫ
Последнее обновление:
21 февраля 2011

Разработка и поддержка сайта - Алгософт мультимедиа

Штенцель Альфред История войн на море : ГЛАВА II

ГЛАВА II.

МОРСКОЕ МОГУЩЕСТВО АФИН

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И УСИЛЕНИЕ АФИНСКОЙ МОРСКОЙ ДЕРЖАВЫ

500 г. до н. э. является значительным поворотным пунктом в истории морских войн. Хотя морские сражения, как видно из предыдущего, случались и значительно раньше, однако значение их было невелико и влияние недолговременно. О планомерном ведении морской войны еще и не могло быть речи.

С упомянутого же времени флоты в войне стали действовать наряду с армиями, но, несмотря на то, что сражения происходили одновременно и на суше и на море, решающее значение принадлежало действиям на море. С этой эпохи и начинается развитие морской стратегии и тактики.

Надо отметить, что в это же время произошли важные изменения в типах боевых единиц: во всех флотах в качестве «линейных судов» (Фукидид, I, 14) стали использоваться суда с тремя рядами весел — триремы, вместо применявшихся раньше однорядных — унирем. Триремы встречались еще двумя столетиями раньше: коринфянин Амейнокл построил в 700 г. до н. э. такие корабли для острова Самоса (Фукидид, I, 13). Однако постройку первых таких судов можно с большим основанием приписать сидонянам в 720 г. до н. э. Согласно Геродоту, они выстроили для царя египетского Нехо (609-594 гг. до н. э.) флоты из трирем на Красном и Средиземном морях (Геродот, II, 159). При Априи (589-570 гг. до н. э.) триремы, по-видимому, не применялись, вероятно, потому что обладали конструктивными недостатками и уступали пятидесятивесельным (пентеконтеры) судам. Из последних состоял еще отстроенный в 530 г. до н. э. флот Поликрата, тирана самосского, владевшего окружающим морским пространством (Геродот, III, 39).

Лишь в 500 году триремы были введены одновременно во всех флотах в качестве линейных судов, и как боевые единицы применялись в продолжение целого столетия, характеризующего период расцвета греческого морского могущества. В 400 г. до н. э. в Карфагене появились четырехрядные корабли (квадриремы). Но в Греции еще в течение 70 лет преобладали триремы, и лишь в 330-х годах были заменены квадриремами.

Из древних писателей никто не занимался специально или, по крайней мере, основательно морским делом. Поэтому в их произведениях лишь случайно проскальзывают отдельные сведения. Море, флот, корабли представлялись этим авторам делом обыденным, повседневным; писали они для своих современиков, хорошо знакомых с предметом, и поэтому не вдавались в детали. Изображения греческих и позднейших судов того времени, дошедшие до нас, далеко не так правдоподобны и тщательны, как рисунки судов египетской царицы Хатшепсут. Интереснейшие из греческих изображений, дошедшие до нас, сильно повреждены. Более подробные и точные сведенья об афинском флоте получены при раскопках в Пирее, во время которых была открыта древняя верфь с надписями IV в. до н. э., сделанными ее администрацией. Триремы, во избежание гниения дерева, старались не оставлять надолго на воде, и хранили на берегу. На зиму они ставились для просушки и ремонта в специальные ангары. Остатки таких ангаров найдены не только в Пирее, но и в Энеадах (Акарнания), на островах Эгейского архипелага и в Северной Африке (гавань Аполлония в Кирене). Они были снабжены наклонными стапелями, сложенными из каменных плит или высеченными в скале, обычно по два под одной крышей, разделенные рядом колонн. Размеры этих стапелей позволяют уточнить размеры самих судов: максимальная длина стапеля в Зее (IV в. до н. э.) — 37 м, в Кирене — 40 м, в Эниадах — 47 м, ширина между колоннами — 6 м. Нижние концы стапелей уходили под воду на глубину до 2,5 м. Они, вероятно, были снабжены деревянными полозьями; в Аполлонии в каменном стапеле устроен паз для киля. Суда вытаскивались либо вручную, либо при помощи ворота (лебедки) — бронзовое храповое колесо от такой лебедки найдено при раскопках ангара в Сумиуме.

До 1971 г., когда у северо-западного побережья Сицилии был найден карфагенский корабль середины III в. до н. э., о деталях конструкции античных боевых кораблей, в частности, о расположении гребцов и весел, можно было только догадываться, а все рассуждения на эту тему основывались исключительно на теоретических расчетах. Обломки найденного судна (длина — около 30 м, ширина — 4.8 м, водоизмещение, если исходить из современных стандартов, могло достигать 120 т., но учитывая специфику конструкции античных боевых судов, было, вероятно, вдвое меньше) в настоящее время хранятся в музее Марсалы (Сицилия).

Достоверно известно, что триремы были судами легкой постройки, с острым, крепким носом, плоскодонными, без ахтерштевня и киля, или с небольшим килем, годными для вытаскивания на берег, с небольшой осадкой и с низкими бортами для того, чтобы тяжеловооруженные воины могли легко влезать на триремы, вытащенные на берег. Относительно же расположения гребцов выяснено только, что они сидели один над другим не в вертикальном направлении, а наискось, на небольшой высоте один от другого. Каждый гребец имел по одному веслу. Самая же «загадка трирем», то есть вопрос о расположении и работе гребцов, до сих дискусионен, несмотря на опыты по реконструкции триремы и проведенные испытания ее модели.

Попытка ее разгадать здесь завела бы нас слишком далеко. Можно только признать наиболее правдоподобным изображение трирем, воспроизведенное Р. Хааком (Haak, R. «Ueber attische Trieren»), опытным кораблестроителем, специально занимавшимся этим вопросом. Интересующимся этим вопросом подробнее можно порекомендовать указанный труд, здесь же ограничимся следующим описанием.

Триремы строились из дерева с обшивкою вгладь, без шпангоутов, а лишь со связями из гнутых брусьев гибкой породы дерева. Днище делалось из дубовых досок 8-10 см толщины, скрепленных друг с другом деревянными гвоздями, и часто не имело киля для того, чтобы судно легче можно было вытаскивать на берег и перетаскивать по земле. Точно таким же образом, при помощи малок — шпангоутов для образования формы корпуса, строились у нас вплоть до середины XIX столетия суда всех величин. Шлюпки строятся так и сейчас.

Вытаскивание судов на берег практиковалось очень часто, а в опасное время ежедневно на ночь. Это вызывалось малой мореходностью судов, также желанием дать возможность людям поспать, приготовить еду и поесть на суше. Перетаскивание трирем практиковалось в древности в некоторых местностях, например, через перешеек в 0,5 км шириной (Фукидид, III, 81 и IV, 8), соединявший остров Левкаду с материком (Акарнанией), через перешеек (Страбон, VI, 1) в тарентской гавани и особенно часто, через Коринфский перешеек, имевший в самом узком месте 5 км; там имелась для этой цели специальная деревянная дорога (Фукидид, III, 15 и VIII, 8; Страбон, VIII, 1, 4 и 22).

Трирема была длиной до 45 м, шириной 5,5 м (соотношение 1:8,1), а высота надводного борта — до 3,3 м. Водоизмещение ее было около 60 тонн, на ней было 174 гребца, а всего около 225 человек экипажа. Средняя скорость на веслах достигала 5-6 узлов. Подсчеты, сделанные в конце XX в. и эксперименты с построенной в 1987 г. триремой «Олимпия» (длина — 36,8 м ширина — 5,4 м, высота от киля до тентовой палубы — 3,6 м. Полное водоизмещение — 45 т.) показали, что греческая трирема в боевых условиях могла двигаться со скоростью около 10 узлов (18 км/час), причем набирала эту скорость в течение 30 секунд.

Изогнутый, но, в общем, почти вертикальный форштевень, очень прочной постройки, переходил недалеко от ватерлинии в острый, с тремя чаще всего остриями, таран, сделанный из бронзы, или, по крайней мере, окованный железом. Выше тарана с каждого борта имелось по упорной балке, выдававшейся несколько меньше бивня. Концы этих балок украшались медными головами животных в виде гербов государств. Назначение этих балок было повреждение весел вражеского корабля и его надводного борта при таранном ударе. По другим предположениям эти балки, называвшиеся эпотидами, предназначались для того, чтобы предохранить корпус своего корабля при таранении противника. Для этого они и выступали вперед немного меньше, чем таран, давая ему возможность углубиться достаточно в корпус неприятельского корабля, чтобы его потопить, но не допуская удара всем штевнем, что при слабости тогдашней постройки легко могло привести к гибели своего собственного корабля. Высокий форштевень в верхней части кончался украшением.

Кормовая часть от днища до ватервейса имела ложкообразную форму. Над кормой возвышался фальшборт, широкий снизу и суживающийся спереди, переходивший сверху в украшение, подобно тому, как это было и на египетских судах, где встречались украшения в виде цветка лотоса. Кормовое украшение, выгнутое вперед, образовывало маленький навес, род рубки, служившей для прикрытия командира — триерарха.

Число гребцов с каждого борта было таково: в верхнем ряду по 31 (траниты), в среднем по 27 (зигиты) и в нижнем (таламиты) также по 27; всего 2 х 85 = 170 человек со столькими же веслами. Весла двух верхних рядов были приблизительно одной величины: 4,4 м у транитов, 4,16 м у зигитов, словом немного длиннее, чем четырехметровые весла на современных гребных катерах. Отверстия для весел нижних рядов были вырезаны в борту и находились невысоко над водою, однако на такой высоте, чтобы можно было на плоскодонном челноке пройти вдоль самого борта, не задевая весел. От воды эти отверстия были защищены кожаными мамеринцами. Нижние весла были, вероятно, несколько короче. Правильность этих предположений нуждается в проверке на практике.

Каждый гребец имел определенное место с подушкой на сиденье, заменявшей маленькие покрышки на банках, имеющиеся в нашем флоте. Над гребцами возвышался легкий открытый помост, на котором лишь в средней части устраивался мостик, служивший для прохода вдоль корабля. На случай плохой погоды над кораблем имелся плотный тент. С боков имелись войлочные занавески, обыкновенно открытые, но спускавшиеся во время боя для защиты от метательного оружия. Для уключин верхнего ряда гребцов имелся вынесенный за борт брус, до которого и шел настил верхней палубы, по которой ширина триремы достигала 5,45 м. Над ним шел поручень на стойках для укрепления защитных войлочных занавесок.

Для управления имелась одна пара широких рулевых весел, по одному с каждого борта; действовал ими один человек. Вооружение состояло из главной вертикально мачты в середине судна с высоким прямым парусом на рее и иногда еще с маленьким треугольным парусом над ним и, кроме того, из одной еще маленькой мачты на носу, наклоненной наподобие бушприта: на ней был внизу небольшой рейковый парус, подобный парусу на блинда-рее кораблей эпохи парусного флота.

Каждая трирема имела свое название, причем все греческие названия судов были женского рода. Характерным для эпохи расцвета греческого флота было то, что имя строителя корабля в виде награды связывалось с названием корабля.

Экипаж триремы достигал в среднем до двухсот человек. Помимо 170 гребцов, на корабле имелись солдаты под командой офицера, и люди для управления парусами, которыми ведал кормчий (штурман). Гребцами ведал гортатор, а командир назывался триерархом.

НАЧАЛО ГРЕКО-ПЕРСИДСКИХ ВОЙН

500 год является началом новой эпохи в истории греческих государств. Сорокалетний мирный период жизни греческих государств Малой Азии под владычеством персидской монархии, во время которого они процветали и некоторые из них, например, Милет даже достигли своего наибольшего развития, кончился и уступил место так называемому периоду персидских войн — борьбе исполинской азиатско-африканской монархии с Грецией, сравнительно небольшой и ослабленной разрозненностью и междоусобными войнами. Эту эпоху правильнее было бы назвать «персидскими походами», так как в промежутках между отдельными войнами мир не заключался, и вся эта эпоха была сплошной цепью войн.

Характерно, что повод для начала войны был дан не персами, а греками. Все дело заключалось в безмерном честолюбии правителя Милета Аристагора, бывшего зятем и заместителем посаженного в городе тирана Гистия. Последний спас Дария и его войско в скифском походе, воспротивившись разрушению моста через Дунай, но затем попал под подозрение и был вызван под благовидным предлогом ко двору царя в Сузы.

По подстрекательству Аристагора, Гистий убедил жившего в Сардах брата Дария Артаферна, сатрапа Лидии и Ионии, выставить от городов своей сатрапии флот в числе двухсот трирем и послать его с войском под командой Аристагора для завоевания острова Наксоса, принадлежавшего к Kикладским островам. Это было первое нападение на государство европейской Греции. Предприятие не удалось вследствие разногласий между командирами и храброго отпора со стороны наксосцев. Аристагор вернулся обратно с большими потерями, задолжавший, лишенный доверия и покинутый персами.

Обескураженный своими неудачами, он стал видеть единственное спасение в восстании против персов, к чему его также тайно подбивал из Суз Гистий. Чтобы расположить к себе милетян, Аристагор сложил с себя единовластие и отдал управление в руки народа, причем все перешли на его сторону. Только один историк Гекатей предостерегал народ от восстания в виду безнадежности этой борьбы, но, видя, что его голос остается единственным, он стал категорически советовать милетянам приложить все свои старания для усиления флота, чтобы сделаться хозяевами на море, и напоминал, что Милет, обладая морским могуществом, успешно отстаивал свою независимость в течение ста двадцати лет. Но и на этот его совет не обратили внимания.

Между тем Аристагор, воспользовавшись состоявшим из греческих кораблей флотом, вернувшимся с Наксоса, стал изгонять из ионийских и других городов Малой Азии тиранов, посаженных персами, после чего все города, за исключением Эфеса, заключившего особый договор с персами, присоединились к восстанию. Далее Аристагор стал тщетно просить помощи у Спарты. Ему помогли Афины, метрополия Милета, которые, несмотря на свою вражду с Эгиной и угрозы Артаферна вернуть изгнанного из Афин Гиппия, прислали двадцать кораблей. Кроме того, Эретрия (город на острове Эвбея), обязанная Милету, предоставила ему пять трирем.

Наступательная война на суше началась без всякого обдуманного плана. Соединенные силы ионян, вышедшие из Эфеса, продвинулись к Сардам, отстоявшим на расстоянии трех дневных переходов, взяли незащищенный город и обратили в пепел все, не исключая и храмы. Встретив сопротивление в замке Артаферна, и не будучи в силах им овладеть, они начали отступление, когда услышали о приближении персидских войск. Отступление велось настолько неорганизованно, что персы настигли их у Эфеса и разбили наголову. Это было концом союзного ионийского войска; отдельные его части вернулись в свои города; их примеру, несмотря на все просьбы, последовали и афиняне. Ионийский флот направился к Босфору, взяв у персов Византий, привлек к участию в восстании другие греческие государства и вновь открыл беспрепятственный морской путь в Черное море, обеспечил этим подвоз хлеба в многолюдные греческие города. Вернувшись вслед за тем обратно, он побудил примкнуть к восстанию карийцев. Жители Кипра сами подняли восстание, услышав о сожжении Сард. Персы напали на киприотов; на помощь последним подоспел весь ионийский флот, разбивший финикийский, причем особенно отличились самосцы. Но на суше киприоты не могли победить вследствие разлада и были вновь подчинены персами.

Персидское войско, победившее греков у Эфеса, разделилось на три части и покорило греческие города Пропонтиды, Геллеспонта и Эолии. Одна из этих армий успешно боролась с карийцами и милетянами, но попала в засаду и была перебита. Артаферн, завоевав ионийский город Клазомены, двинулся к главному очагу восстания — Милету, во главе соединенного флота из шестисот кораблей, состоявшего из флотов покоренных морских государств: Финикии, Египта, Киликии и Кипра. При ихп приближении Аристагор, оставив на произвол судьбы город, бежал во Фракию, где был вскоре убит.

После этого главы ионийских городов созвали в Панионионе, общей святыне, в предгорьях Микале, военный совет, на котором было постановлено продолжать войну при помощи флота, для чего решили стянуть к Милету все корабли до последнего.

Последовавшая вслед за этим в 497 г. до н. э. морская битва у маленького островка Ладе перед Милетом была первым морским сражением, более или менее подробное описание которого, принадлежащее Геродоту, дошло до нас. По этому описанию можно заключить, что военно-морское дело греков находилось тогда в первобытном состоянии. Остров Хиос выставил наибольшее количество судов — 100 кораблей, по 40 лучших воинов на каждом; Милет, богатый и населенный город, опоздал со снаряжением и выставил только 80; Лесбос — 70; Самос — 60 и т. д. Фокея, лишь понемногу оправившаяся от выселения и разрушения, происшедшего за 50 лет до этого, не смогла выставить более 3 кораблей, во главе которых, однако, был поставлен лучший и способнейший из военачальников — Дионисий. В общей сложности было выставлено 353 триремы, но флотом их назвать было нельзя; это были скорее девять эскадр, очень различавшиеся по силе, без единого главного начальника, без тактического подразделения и подготовки, а главное без привычки действовать совместно и подчиняться одному командиру.

Каждой эскадре было отведено место в боевой линии, причем самосцы получили место на западном крыле, находившемся в открытом море; рядом с ними были расположены лесбосцы. С самого начала обнаружилось, что у командующего нет тактических познаний, а команды еще не выучились грести. По совету Дионисия и с согласия всех прочих командиров были начаты тактические упражнения. Он усердно начал обучать флот эволюциям, упражнял его в прорыве сквозь линию неприятельских судов и т. д. Для сокращения времени корабли не вытаскивались, как это практиковалось обычно, на берег, а оставлялись ночью на якорях. Если бы мыслями Дионисия прониклись все без исключения, то могла бы появиться основательная надежда на успех даже при встрече с превосходящими силами; но, к сожалению, сознание необходимости этих упражнений скоро перестало разделяться всеми, и ионяне, благодаря разгульной неправильной жизни, стали очень инертными. Несмотря на то, что от подготовки зависел вопрос их жизни, они очень скоро стали тяготиться делом и роптать на лишения и требуемое от них напряжение сил. По истечении недели они не пожелали подчиняться требовательному начальнику, происходившему из незначительной Фокеи, съехали на берег и разбили там палатки. В этих условиях попытки персов посеять при помощи находившихся в Персии изгнанных из ионийских городов тиранов рознь и вражду между греками упали на благоприятную почву.

При приближении персидского флота ионийский вышел к нему навстречу в открытое море, придерживаясь маленького островка Ладе. Общий план нападения на фланги и центр неприятельских сил был заранее распределен между отдельными отрядами, но раньше, чем дело дошло до столкновения, большая часть самосских кораблей поставила паруса и пошла к себе домой на Самос, находящийся невдалеке. Лесбосский и еще некоторые флоты, находившиеся вблизи самосцев, последовали их примеру. Тем не менее, оставшиеся 200 кораблей, в особенности же хиосские, сражались очень храбро. Во время боя несколько раз прорывалась линия неприятельских судов, и большое количество их было захвачено греками. Несмотря на этот кажущийся успех, они не могли долго сопротивляться превосходящим силам неприятеля и, потеряв к концу сражения более половины своих кораблей, обратилась в бегство. Много тяжело поврежденных трирем было посажено на мель у берега Микале. Команды, сошедшие на берег направившиеся на родину, были приняты жителями Эфеса за персов и перебиты.

С наибольшим успехом сражался Дионисий из Фокеи, который, не потеряв ни одного из своих всего лишь трех кораблей, захватил три неприятельских. Увидя, что более не в силах держаться, он направился не на родину, которой все равное не мог оказать помощи, а с удивительной отчаянностью бросился к берегам своих главных врагов-финикийцев, лишенных теперь защиты флота, потопил и захватил там много торговых судов и забрал богатую добычу. Затем он отправился в Сицилию, обосновался там и занялся морским разбоем, нападая только на карфагенские и этрусские корабли, принадлежавшие врагам греков, но не трогая греческих. Несмотря на то, что он не был в силах спасти своей родины, он, тем не менее, стремился нанести вред ее врагам. Лучшая часть самосцев, не желая оставаться под персидским владычеством, также переселилась в Занкле (Мессина).

Затем персы предприняли, одновременно и с суши и с моря, осаду Милета, которую город, разумеется, не мог долго выдержать. Он был взят в 494 г. до н. э. и разрушен до основания. Оставшихся в живых милетян Дарий велел переселить в Ампе в низовьях Тигра. В настоящее время место, где некогда был Милет, величайший и богатейший из греческих городов, совершенно пустынно и лежит довольно далеко от моря. Меандр на протяжении 25 столетий нанес такую массу песка, что заполнил всю бухту. Остров Ладе обратился в холм, возвышающийся среди широкой низменности.

Следующей весной персидско-финикийский флот двинулся на север от Милета и без больших усилий завоевал острова Хиос, Лесбос, Тенедос и др., а также Фракийский Херсонес и все греческие города европейского побережья, вплоть до Византия, опустошив и предав огню все на своем пути и обратив жителей в рабов. Финикийцы, вытесненные греками с Архипелага, вновь овладели им и мстили грекам.

К этому же времени относится и смерть Гистия, которому Дарий разрешил выехать из Суз. Подозреваемый Артаферном, отвергнутый милетянами, он достал у лесбосцев 8 трирем, с которыми направился к Босфору, где захватил все корабли шедшие из Черного моря, и опять запер этот важный морской путь. При известии о падении Милета, он вернулся в Архипелаг, где счастливо избежал встречи с финикийским флотом, но, высадившись из-за недостатка провианта на малоазийском берегу, был разбит персами, взят в плен и распят. Мильтиад, тиран Фракийского Херсонеса, при приближении финикийского флота сел на корабль и с большим трудом прорвался в Афины.

Такова была печальная участь малоазийских греков. Они бы могли избежать ее, если бы действовали единодушно и создали не только многочисленный, но и организованный и хорошо обученный под командой способного начальника флот; во всяком случае, количественное взаимоотношение сил при Ладе было для них гораздо благоприятнее, чем впоследствии при Саламине. Конечный результат, безусловно, стоил затраченных усилий. Близорукость демократических правительств городов в вопросах ведения войны, в особенности же снисходительность по отношению к поведению команд флота при Ладе, просто невероятна, но на подобное непонимание приходится нередко наталкиваться в военной истории.

В европейской Греции дела обстояли таким же образом: несмотря на то, что взятие и разрушение Милета вызывало всеобщую панику, оно не привело к принятию мер для ограждения от грозящей опасности: спартанцы в это время вели кровопролитную войну с Аргосом из-за гегемонии над Пелопоннесом, а Афины продолжали свои раздоры с Эгиной.

Дарий не был намерен ограничиться покорением ионийских греков и, подстрекаемый изгнанным тираном Гиппием, стал, в отместку за сожжение Сард, готовиться к походу на Афины и Эретрию.

К следующей весне 492 г. до н. э. он подготовил большую экспедицию под начальством своего зятя Мардония, человека еще молодого и неопытного, политические и военные взгляды которого расходились со взглядами изгнанных греческих тиранов, живших при дворе в Сузах. По его мнению, ничего не могло быть проще, как, воспользовавшись морским могуществом, приобретенным победою при Ладе, и переправить войско прямо в Аттику. Однако он упускал из виду, что персы не имели ни умения, ни способности к ведению морских войн. Персидское войско было в состоянии совершать самые длинные переходы, даже окружным путем, не утомляясь, и персы, зная это, предпочитали действовать на суше, несмотря на связанные с этим трудности, потерю времени, затруднения в продовольствии и дороговизну.

Мардоний направил через Малую Азию свое войско сухим путем к Геллеспонту, сам же отправился туда с флотом. На пути он посетил ионийские города, изгнал оттуда тиранов, посаженных Артаферном, и установил народное правительство.

Переправив с помощью флота армию на европейскую сторону, он двинулся вдоль фракийского и македонского берегов к Аканфу на Халкидике, недалеко от полуострова Акте. Македония покорилась ему без сопротивления, так как не рассчитывала на помощь греков. Персидский флот двигался параллельно с войском и завоевал лежавший на пути остров Фасос, богатый своими копями; при проходе мимо отрогов Афонских гор (1935 м) флот был застигнут штормом с севера, погубившим большую часть кораблей. Надо думать, что погибло до 300 судов и 20 000 человек. Одновременно с этим армия подверглась нападению воинственного племени бригийцев, отбитых с большими потерями, причем был ранен сам Мардоний; ему удалось справиться с бригийцами, но осень, плохая погода и трудность снабжения армии заставили его вернуться в Азию, не дойдя до греческих земель.

Так кончился неудачей этот поход, начатый большими силами, но при отсутствии умения вести войну, как на суше, так и на море. Он все-таки имел некоторый успех, так как персидское владычество вновь распространилось в северной части Архипелага вплоть до границ Фессалии. В некоторых важных пунктах, как, например, в Эйоне, у устья Стримона, Абдере и в укреплении Дориска, Мардоний оставил сильные гарнизоны. Наличие сильного флота позволило установить строгий надзор за покоренными островами. Фасос, на доходы от своих рудников начавший строить свой флот и крепостные стены, был вынужден, по требованию Дария (в 490 г. до н. э.), выдать корабли и разрушить укрепления.

Греки еще раз счастливо избежали опасности. При частых и регулярных торговых сношениях, они не могли не слышать о надвигавшихся персах, но это мало воздействовало на них, и они даже не делали попыток соединиться для обороны: грекии не верили в удачный исход персидского похода и не ожидали его повторения.

По возращении Мардония, Дарий немедленно лишил его власти и приказал готовить против Афин, Эретрии и вообще против Греции новую экспедицию, начальство над которой поручил Датису и своему племяннику Артаферну, сыну сатрапа Сард, носившего то же имя. Операции было решено начать с покорения Наксоса, как в 499 году.

В противоположность Мардонию, новые полководцы не пренебрегали советами греков, а воспользовались ими. Греческие тираны, находившиеся в Сузах, не поскупились на советы, и старик Гиппий даже отправился вместе с войском в надежде вновь получить власть в Афинах при помощи варваров, подобно тому, как он раньше пытался сделать это при помощи спартанцев.

Подчиненные Персии государства опять должны были выставить большой боевой флот, а, кроме того, и еще большее количество транспортных кораблей для перевозки лошадей, так как было решено взять с собой конницу, род войск особенно опасный для греков, которые, за исключением фессалийцев, не имели его. Для того чтобы выяснить, кто окажет наибольшее сопротивление, во все государства были отправлены посланцы с требованием «воды и земли». В Спарте и Афинах посланцы, в виду оскорбительности этих требований, вопреки установившимся международным нормам, были попросту убиты; большинство же остальных государств и все острова, кроме Наксоса и Эвбеи, подчинились. Богатая и сильная на море Эгина с сильно развитой морской торговлей последовала их примеру, сделав это отчасти из-за страха перед морским могуществом персов, которые могли уничтожить ее торговлю, отчасти же из-за ненависти к Афинам и соперничества с ними.

Узнав об этом, Афины тотчас принесли жалобу на эгинян спартанцам, признав этим самым их гегемонию над всей Грецией. Но это повело лишь к дальнейшим жестоким ссорам и борьбе, во время которой один из спартанских царей, Демарат, был свергнут и бежал к Дарию, принявшему его с почестями. Для борьбы с Эгиной афиняне заняли у коринфян 20 кораблей в дополнение к своим 50; но не смогли препринять ничего толкового.

Весной 490 г. до н. э. в Киликии было собрано хорошо снаряженное персидское войско. По прибытии флота в 600 трирем и кораблей для перевозки лошадей, Датис и Артаферн, после посадки войск на суда, двинулись вдоль малоазийского берега на север и прошли до Самоса. Можно было подумать, что они, так же как Мардоний, направятся к Геллеспонту, но они, пользуясь попутным северным ветром, пошли на юго-запад к Наксосу, отразившему 9 лет тому назад персов и не покорившемуся им до сих пор. Прекрасно выполненная на 500-мильном морском переходе перевозка большого войска с многочисленной конницей служит доказательством высокой степени развития морского дела, даже если считать, что данные Корнелия Непота (Корнелий Непот, Мильтиад, 4), согласно которым войско состояло из 200 000 пехотинцев и 10 000 всадников, преувеличены.

Наксосцы, застигнутые врасплох, не отважились сопротивляться и бежали в горы. Попавшие в руки персов жители были обращены в рабство, а сам остров совершенно опустошен. Далее персы направились к Делосу, жители которого тоже бежали. Датис призвал их обратно, не тронул острова и принес богатые жертвы Аполлону. Это было сделано с расчетом устрашить сопротивлявшихся и мягкостью привлечь на свою сторону тех, которые поднесли «воду и землю».

На дальнейшем пути к Эвбее персы взяли с подчинившихся островов лишь воинов и заложников, завоевали и разрушили один из городов на южной оконечности Эвбеи, не пожелавшей покориться, и двинулись по проливу между островом и Аттикой в Эретрию, где и высадились, не встретив сопротивления. Город, не пожелавший встретить врага в открытом поле, был осажден и, несмотря на храброе сопротивление, был взят персами вследствие измены; жители были обращены в рабство и уведены. Дарий поселил их впоследствии в провинции Киссии близ Суз.

Одно из наиболее враждебных государств было покорено, и персы двинулись на Афины. Гиппий повел флот в отстоявшую на 25 км от Афин и удобную для высадки Марафонскую бухту, полагая, что окружавшая ее равнина будет особенно благоприятна для действий кавалерии. Дорога из Эретрии в Афины через Марафон ему была хорошо знакома, так как в 537 г. до н. э. он совершил этот путь со своим отцом, возвращавшимся в третий раз к власти.

При известии о приближении персов афиняне мобилизовали всех способных носить оружие граждан и избрали десять военачальников, по одному на филу; среди них были Аристид и Мильтиад, поселившийся в Афинах после бегства из Фракийского Херсонеса. Оправданный от обвинений, возведенных на него в бытность его тираном, он стал вновь пользоваться заслуженным уважением. По его совету афиняне решили не ограничиваться обороной города, так как несогласие граждан давало повод бояться измены в случае осады, что уже случилось в Эретрии, и выступили навстречу врагу. При высадке персов в Марафоне афинское войско заняло позицию на хребте Пентеликон, на который трудно было напасть, и через который существовала единственная удобная для армии дорога в Афины. К последним присоединились их верные союзники платейцы. В Спарту с просьбой о помощи был спешно послан гонец, проделавший путь в 180 км за два дня, но спартанцы ответили, что они смогут выступить только в полнолуние, до которого оставалось еще пять дней.

Таким образом, афиняне были предоставлены самим себе, лишь Платея выслала им 1000 гоплитов. Тем не менее, Мильтиад твердо решил идти навстречу персам, несмотря на их силы, с которыми, однако, Датис не рисковал ни напасть, ни обойти греков. Мильтиад сумел привлечь на свою сторону большинство голосов, и ему было поручено верховное командование. Видя нерешительность персов, он стал выждать, когда они опять сядут на корабли, к чему их побудило появление блестящего щита на Пентеликоне, служившего как бы сигналом. Датис решил высадить свою армию в Фалеронской бухте, чтобы оттуда вступить в опустевшие Афины, находившиеся невдалеке.

После того, как персидская конница, а также часть пехоты были посажены на корабли под прикрытием остальной армии Мильтиад продвинул свое войско на расстояние до 1500 м от врагов и, во избежание обхода с фланга, растянул свой фронт по длине, равной длине строя неприятеля. С усилением флангов центр афинских войск оказался очень неглубоким. Распределив так свои силы, он повел рвавшихся в бой греков бегом в атаку, отчасти для того, чтобы менее подвергать войско действию персидских стрел и скорее довести дело до рукопашного боя, в котором имели перевес гоплиты, отчасти же ради морального эффекта, производимого сильным натиском. Но персы выдержали атаку, и лишь после продолжительного боя флангам греков удалось обратить в бегство противостоящих им персов; после этого, по приказанию командиров, греки двинулись на помощь центру, который находился в стесненном положении. Греки одержали полную победу. Они бросились преследовать бежавших персов, толпами стремившихся на корабли. У берега произошла еще одна решительная схватка, во время которой греки захватили 7 вытащенных на берег кораблей. Остальные уже были спущены на воду. Потери персов достигали 6400 человек, греки потеряли 192 человека.

Через день после битвы пришли 2000 посланных на помощь спартанцев, но им оставалось только посмотреть на поле битвы с павшими и вернуться обратно.

После этой битвы персидский флот забрал пленных жителей Эретрии, оставленных на время на маленьком островке Айгилее, и двинулся в залив Фалерон. Афинское войско под командой Мильтиада быстро вернулось в город и приготовилось к его защите. Гиппий с самоуверенностью эмигранта совершенно напрасно рассчитывал на восстание своих сторонников в Афинах. Персидский флот в ожидании этого восстания простоял некоторое время на якоре в бухте, а затем, ничего не предприняв, двинулся обратно домой.

Второй персидский поход все-таки не был лишен некоторого успеха. Благодаря умелому использованию своих морских сил персам скоро и без потерь удалось доставить в греческие воды большое войско: остров Наксос, сопротивлявшийся в течение 10 лет, удалось взять без труда; острову Делосу и другим Kикладским островам вскоре пришлось почувствовать тяжесть персидской власти; ненавистная Эретрия была уничтожена; около Афин персы очутились в самое благоприятное время года (август), и при своей многочисленности они легко могли бы победить афинян, если бы их армия обладала лучшей тактической подготовкой, всегда имеющей решающее значение. Относительно флота следует заметить, что он вполне выполнил возложенную на него задачу и сделал все, что от него требовалось, так как Афины, которые не лежат у моря, были ему недоступны. Афины с маленькой Платеей защитили всю Грецию от врага и по заслугам стали считаться спасителями эллинов от варваров, чем возбудили, однако, зависть своих же единоплеменников.

Мильтиад сделался первым человеком в Афинах. Это вызвало зависть его политических противников, и их ненависть привела его к печальной участи, не без личной его, впрочем, вины. По его предложению, сопровождавшемуся заманчивыми обещаниями, афиняне предоставили ему весь флот из 70 кораблей, с войском и всеми необходимыми средствами для завоевания отошедших к персам островов. С этими силами он отправился к острову Паросу, который, однако, не согласился выплатить по его требованию 100 талантов и выдержал осаду. Вернувшись без успеха, с пустыми руками и раненый, Мильтиад подвергся нападкам со стороны своих старых врагов и, не будучи в состоянии оправдаться, был присужден к непомерному денежному штрафу, за неуплату которого был брошен в тюрьму, где и умер от ран.

После второго неудачного похода на Афины Дарий, еще более раздраженный, немедленно приказал сделать во всех провинциях новые военные приготовления и потребовал от вассальных морских государств еще большего количества боевых кораблей и транспортных судов. Несмотря на то, что второй персидский поход (490 г. до н. э.) последовал сейчас же после первого (492 г. до н. э.), на подготовку к третьему понадобилось целое десятилетие.

Это было большой удачей для греков; действительно, каким образом могла бы сопротивляться маленькая разрозненная Греция, все еще беззащитная на море, если бы Дарий — сам выдающийся организатор, да еще пользовавшийся советами опытных греческих эмигрантов, вновь предпринял бы через непродолжительный срок поход в Грецию со своими неимоверными сухопутными и морскими силами? После подчинения средней Греции, несмотря на героическую храбрость спартанцев, не обладавших, однако стратегическими способностями, Пелопоннес не удержался бы. Такая же участь постигла бы и Арголиду, несмотря на всю ненависть ее к персам.

Прежде чем были окончены приготовления к войне с греками, единственным в мире народом, не признававшим персидского царя, в 487 г. до н. э. вспыхнуло положившее восстание в Египте. Это заставило персов двинуть армию сначала туда.

ПОХОД КСЕРКСА

В 486 г. до н. э. Дарий умер. Ему наследовал Ксеркс, типичнейший восточный деспот, для которого собственные непостоянные желания были законом. Покорив в следующем году (485 г. до н. э.) Египет при помощи уже подготовленного войска и сделав там наместником своего брата Ахемена, он приказал возобновить приготовления к греческому походу. По совету Мардония, пользовавшегося у него большим уважением, войну решено было вести в основном сухопутными силами, что уже один раз окончилось неудачей. Решению Ксеркса, кроме Мардония, надеявшегося в случае победы стать наместником Греции, способствовало то обстоятельство, что племя Алеуадов, господствовавшее в Лариссе (Фессалия) и стремившееся овладеть всей Фессалией, обратилось за помощью к Ксерксу.

Перевозка морем такого большого войска, какое собрал Ксеркс, была невозможна; приготовления велись в самом широком масштабе. Войско должно было выступить следующей весной не из Киликии, а из Сард, и перейти на европейский берег через Геллеспонт, где для ускорения перехода предполагалось навести мосты. Затем, для избежания обхода опасных для судов отрогов Афонских гор, через полуостров Акте на низком месте, ближе к материку, должен был быть прорыт канал такой ширины, чтобы две встречные триремы, идущие под веслами, могли свободно разойтись. Для перехода войска через реку Стримон, широкую у устья, предполагалось также навести мост. Эти работы должны были быть выполнены командами судов флота, стоявшего на вновь основанной базе в Эносе во Фракийском Херсонесе. Следы канала сохранились до сих пор. Для содержания войска во Фракии и Македонии повсюду на пути были устроены продовольственные пункты. Кроме военного флота, армию должен был сопровождать целый флот транспортных судов с запасами всякого рода.

Ко времени второго нашествия персов силы греков на море были еще до того незначительными, что никто и не помышлял о сражении с персидским флотом. В Афинах, как и в других греческих государствах, вся военная подготовка заключалась в воспитании граждан хорошими войнами. Победа при Фивах и Халкиде в 509 г. до н. э. и особенно успех при Марафоне подтверждали ее целесообразность. Это было всеобщим мнением, разделявшимся древними родами, а также и пользовавшимся большим влиянием и уважением Аристидом, принимавшим участие в законодательстве Клисфена и близким к Алкмеонидам.

Но вскоре нашелся, добившийся впоследствии, несмотря на все препятствия, большого влияния человек, который, поняв своим глубоким и дальновидным умом, что будущее Афин лежит на море, поставил себе великую задачу — создать в афинском государстве сильный флот и ряд гаваней, снабженных всем необходимым, приучить весь народ к мореплаванию и обучить воинов, годных для морской войны. Благодаря своему гению, ему удалось совершить это великое дело, и даже больше — на его долю выпало счастье выйти с этим флотом победителем над превосходящими силами варваров. Таким образом, он создал своей родине морское могущество, то есть средство для достижения власти, богатства и славы.

Фемистокл, родившийся в 525 г. до н. э., происходил из старого афинского рода, хотя его отец и не принадлежал к числу эвпатридов, а мать не была даже афинянкой. Поэтому он не считался полноправным гражданином и, обладая лишь небольшим состоянием, не принадлежал к первому классу граждан. Благодаря своим выдающимся способностям, ему удалось без труда преодолеть все эти препятствия. Обладая большим честолюбием и огненным темпераментом, он с молодых лет преследовал только одну цель: служить отечеству и стремиться к его величию и могуществу.

После бурно проведенной молодости, когда он старался привлечь к себе внимание блеском и экстравагантностью, он сравнительно рано начал политическую деятельность, стремление к которой проявлял еще мальчиком в играх со своими сверстниками. Он любил выступать в качестве адвоката в воображаемых процессах, для практики в ораторском искусстве. Изящные искусства, процветавшие в Афинах, не привлекали его, и его взоры были обращены исключительно на практические вопросы, на политику.

Превосходный и находчивый оратор, он скоро был замечен и стал стремиться к тому, чтобы выдвинуться, причем по своей пылкости очень часто не воздерживался от возражений высокопоставленным лицам, чем восстановил против себя консервативные и знатные круги и Аристида. В средствах он оказался не очень разборчивым, особенно же его осуждали за способы добывания денег; но надо заметить, что Фемистоклу деньги были нужны лишь как средство для реализации высших целей. По нравственным нормам того времени, подкупом можно было достичь почти всего.

Фемистокл храбро сражался при Марафоне. Эту блестящую победу в Афинах рассматривали как избавление от персидской угрозы; его же дальновидное око усмотрело только начало ее. Он уже тогда ясно понимал, что могущественный флот — верное средство для ограждения от персидской опасности и достижения Афинами могущества и богатства. Создание флота требовало полного переворота не только во взглядах на систему защиты страны, но пересмотра государственного бюджета. Нужны были большие деньги. Создание и содержание флота тогда, как и теперь, стоило дорого. Свободной наличности у государства не было, а навкрариям было тяжело содержание даже небольшого флота.

Но самым трудным было найти среди беспокойных афинян достаточное количество людей для тяжелой работы гребцов. Несмотря на то, что для Фемистокла не существовало невыполнимых планов, он с самого начала натолкнулся на упорное противодействие Аристида и эвпатридов, голоса которых стали решающими после Марафонской битвы. Они были противниками широких планов Фемистокла, планировавшего переместить центр тяжести обороны государства с суши на море, что шло вразрез с историческими традициями и духом законов Солона, рассматривавших в качестве основы государства землевладение и земледелие. К флоту афиняне не питали доверия, особенно же после того, как большой ионийский флот потерпел неудачу при Ладе и не спас Милета от разрушения. В это же время один из эвпатридов по имени Ксантипп, выступавший обвинителем Мильтиада, добился его осуждения, и Аристид был выбран в 489 г. до н. э. первым архонтом.

При таких условиях потребовалась многолетняя партийная борьба и весь гений Фемистокла, прежде чем ему удалось добиться осуществления своих идей. Лишь в 483 г. до н. э., после изгнания подвергнутого остракизму Аристида, Фемистокл вздохнул свободно и предложил народу свой закон о флоте. На получавшиеся от наследственной аренды принадлежавших государству Лаврионских серебряных рудников (в южной части Аттики) на доходы, делившиеся до сего времени между отдельными гражданами, что не приносило пользы самому государству, немедленно должны были быть построены 100 трирем. Для осуществления этой цели сто почтенных и состоятельных граждан получали в виде аванса по одному таланту (приблизительная стоимость корпуса триремы) с обязательством построить трирему. Если постройка оказывалась удачной, это готовое судно принималось правительством, если же нет, то аванс должен был быть возвращен. Доходы с рудников в то время не превышали 100 талантов в год, и сумма, вероятно, восполнялась продажей многочисленных новых «клем» по одному таланту.

Не решаясь выставить действительную, очень отдаленную причину, вызывавшую необходимость создания морского могущества — защиту от персов, Фемистокл выдвинул другую причину — все еще продолжавшуюся войну с Эгиной, сильно вредившей торговле по всему побережью Аттики. Выставив эту причину, Фемистоклу удалось убедить народ отказаться от ежегодных доходов и решиться пойти на трудную морскую службу. Его мысль, что море должно сделаться ареной могущества греков (Фукидид, I, 93) — победила, и его проект осуществился в виде закона. Для создания судов лучшей конструкции он привлек в Афины коринфских строителей, слывших лучшими в Греции, и лихорадочная работа по сооружению новых трирем началась.

Выбранный в следующем 482 г. до н. э. первым архонтом Фемистокл обратил внимание на создание и использование необходимых для флота защищенных военных гаваней и верфей. Открытая Фалеронская бухта, которой до сих пор пользовались афиняне, была оставлена и вместо нее были сооружены три защищенные гавани на скалистом Пирейском полуострове: две маленькие в круглых бухтах Мунихия и Зея, расположенные в юго-западной части полуострова, и одна большая, в бухте Кантарос по правую руку от входа в теперешний Пирейский порт.

Для защиты гаваней от врагов была начата постройка стены приблизительно в 11 км длиной и в две колеи шириной (Фукидид, I, 93 и II, 13). Эта стена охватывала весь полуостров с гаванями, так как Фемистокл предполагал сделать всю эту часть неприступной крепостью. В случае повторения нашествия персов на слабо укрепленные Афины жители должны были покинуть город и укрыться в Пирее, чтобы оттуда с помощью флота вести войну хоть со всем миром.

Этот грандиозный по своей смелости и уверенности план был построен на верном основании. По изготовлении первой сотни трирем начали строить вторую, и к лету 480 г. до н. э. у афинян в боевой готовности имелось 200 кораблей с командой в 40 000 человек.

Еще не так давно афиняне должны были занимать 20 кораблей у коринфян, чтобы справиться с Эгиной, а теперь обладали великолепным флотом в Сароническом заливе. Постройка гаваней и стен не была завершена, когда осенью 481 г. до н. э. пронесся слух, что из глубины Азии в Сарды идет огромное войско, чтобы с помощью многочисленного флота покорить Грецию.

Для этого похода Ксеркс собрал в Криталле в Каппадокии все силы своего государства, как сухопутные, так и морские, стянув их с берегов Каспийского и Черного морей, а также из Эфиопии и Индии. Войско состояло из 46 различных народностей, флот из кораблей 10 вассальных государств, целого ряда островов и отдельных городов.

Ксеркс хотел раздавить врага своей численностью. В многочисленности войска заключалась его главная слабость: его невозможно было перевезти морем, движение его было очень медленным, а снабжение очень затруднительным. В Криталле Ксеркс сам стал во главе войска и повел его в Сарды, откуда снова отправил послов с требованием «земли и воды» во все греческие города, кроме Спарты и Афин.

С началом весны 480 г. до н. э. он двинулся с войском из Сард, через Илион (Трою) по направлению к Геллеспонту. Флот следовал за ним вдоль берега. У Абидоса он устроил гребные гонки, в которых победили сидоняне. Последовавший затем переход в Европу через Геллеспонт по двум понтонным мостам, наведенным между Абидосом и Сестосом, занял 7 дней. Мосты были сооружены греческими техниками из Малой Азии и состояли из 360 и 314 кораблей.

В Дориске во Фракии был произведен смотр всем силам и была выяснена их численность. По Геродоту количество пеших воинов, по большей части неорганизованных, достигало 1700000, а конницы — 80000: цифры эти можно считать сильно преувеличенными.

Более достоверными кажутся сведения о флоте, численность которого выяснить много легче. Он состоял из 1207 трирем; финикийцы выставили 300, египтяне 200, киприоты 150, киликийцы и другие племена южного побережья Малой Азии 180, греки с западного побережья, с островов и с Черного моря доставили 337 кораблей. Каждая трирема, кроме гребцов, имела еще по тридцати солдат из лучших войск персов, мидийцев и саков. Триерархи и начальники отрядов были той национальности, к которой принадлежали корабли, но высшее начальство над флотом было поручено персам, людям незнакомым с морским делом. Весь флот был разделен на четыре эскадры, во главе каждой стояло по высокопоставленному персу, причем двое из этих начальников были сводными братьями Ксеркса.

Количество транспортных судов, главным образом тридцативесельных и торговых кораблей, достигало 3000. Команды одних только военных судов, если на каждый корабль приходилось по 200 человек, должны были составить 240 000 человек.

Из Дориска Ксеркс выступил дальше в Аканф, двигаясь все время вдоль берега, сопровождаемый флотом, вплоть до Халкидики, где флот прошел через вырытый для него канал в Термы (Салоники), а войско, отделившись от него, направилось туда же напрямик. Уже в это время возникли затруднения с продовольствием. Земли, через которые шло войско, были совершенно опустошены.

В Термы, где была сделана остановка, вернулись послы. Они принесли знаки покорности всех государств северной и средней Греции, кроме Фив.

Осенью 481 г. до н. э., когда в Афины пришла весть о грандиозных приготовлениях персов к походу против Афин, Фемистокл призвал всех греков соединиться для защиты национальной независимости и созвал всеобщее греческое собрание в Истме в Коринфе, расположенном в центре Греции. Из сотен независимых городов-государств осталось верным национальным интересам только тридцать одно; из пелопонесских общин не явились на собрание аргосцы и ахейцы, питавшие смертельную ненависть к спартанцам; из средней Греции, кроме афинян, явились лишь мегаряне и жители маленьких городов Плати и Теспии в Беотии, а также Локриды и островов Эвбея и Левкадия; из северной Греции приняли участие лишь Амбракия, остров Эгина и еще несколько мелких островов.

Все эти государства послали на общее собрание в Истме своих уполномоченных, которые дали клятвенное обещание действовать совместно против варваров и образовали союзный. Первым решением стало прекращение всех раздоров (прежде всего, между Афинами и Эгиной); затем главное командование сухопутными войсками было предоставлено спартанцам; командование морскими силами по праву принадлежало Афинам, но Фемистокл, как уполномоченный, великодушно отказался от этого во избежание нарушения единства командования.

Затем были отправлены послы в Аргос и Сиракузы, на Коркиру (Корфу) и Крит с просьбой о помощи, но их миссия оказалась безуспешной. Могущественный тиран сиракузский Гелон предложил выслать войско, но при условии, что главное начальство над всем будет поручено ему. Это требование было оскорбительно для греческого самолюбия, и от его помощи отказались. Вскоре после этого Гелон подвергся жестокому нападению карфагенян, вторгшихся на Сицилию по побуждению Ксеркса. Коркира, сильная на море, изъявила готовность выставить 60 трирем, но вооружила их лишь летом 480 г. до н. э. и послала к мысу Тенару, чтобы выждать там, на чьей стороне будет победа. Аргос и Крит вообще уклонились от помощи.

Когда весной 480 г. до н. э. Ксеркс двинулся к Геллеспонту и этим дал понять, что избирает сухой путь, несколько фессалийских государств стали просить защитить их от Ксеркса, которому в противном случае они вынуждены были бы покориться. Союзный совет согласился и послал им 10 000 гоплитов под начальством спартанцев, морским путем, так как Фивы были ненадежны, до гавани Алос в Пагасейском заливе, откуда войска, усиленные фессалийской конницей, двинулись к Темпе, а флот остался в Алосе. Узкую Темпейскую лощину можно было удержать и против превосходящих сил противника, но Фемистокл, командовавший афинскими силами, обратил внимание на то, что для ее удержания необходимо было иметь сильный флот, ибо для персов не было ничего легче, как высадить часть своих войск несколько южнее и окружить греков в Темпе. Небольшой же греческий флот при отсутствии на этом побережье гаваней отнюдь не мог рассчитывать на успех при встрече в открытом море с более многочисленным персидским флотом. К тому же греки могли быть обойдены через горный проход, находившийся к северо-западу от Олимпа. Поэтому Темпейская позиция по его совету была вскоре оставлена, и экспедиция в начале июня тем же путем, как и пришла, вернулась обратно к Коринфскому перешейку (в Истм).

Ксеркс, услыхав, что Темпе занято, предпринял из Терм рекогносцировку к устью р. Пенея на сидонской триреме; он нашел проход свободным, фессалийцы покорились ему, и он мог беспрепятственно продолжить поход до Отийских гор, служивших границей между северной и средней Грецией. С флотом он должен был опять разделиться, так как гористый фессалийский берег совсем не был пригоден для прохода войска. Поэтому флот был пока оставлен в Термах и должен был через 14 дней прийти в Малиакский залив, чтобы там соединиться с войском. Последнее, дойдя до Отийских гор, остановилось, так как единственный проход между скалистым берегом и морем — Фермопильский, в то время шириной в одну колею, был сильно укреплен.

После возвращения первой экспедиции из Фессалии, что вызвало потерю северной Греции, союзный совет опять-таки по совету Фемистокла решил удержать за войском и флотом позицию по линии Фермопилы — Артемизий и защищать среднюю Грецию. Поэтому в середине лета, когда Ксеркс двинулся из Терм, греческий флот под командой спартанца Эврибиада был спешно послан в Артемизий, а спартанский царь Леонид с небольшим отрядом быстро двинулся к Фермопильскому проходу. По пути к нему присоединились подкрепления, так что в общей сложности у Фермопильского прохода сосредоточено было 6000 гоплитов, хотя спартанцев из них было всего 300. Тысяча фокейцев заняла горную тропу, которая была открыта лишь в это время.

Ксеркс не решился сразу напасть на сильную позицию, а расположился перед ней лагерем и в течение четырех дней выжидал прибытия флота, с помощью которого можно было напасть на врага с фланга или же высадить войско в тылу. Не дождавшись флота и испытывая недостаток в припасах, он приказал лучшим частям своей армии начать атаку. Но несколько отрядов в тот же день, а равно и в последующие дни были отбиты с большими потерями.

Тогда он решил идти в обход по горной тропинке, указанной ему местными жителями. Его 10000 «бессмертных», предводительствуемые Эфиальтом, поднялись ночью в горы, с рассветом напали на фокейцев, разбили их и, быстро спустившись вниз, зашли в тыл грекам, стоявшим в Фермопилах. Леонид, заметив, что он обойден, и увидев безнадежность своего положения, так как отступление было отрезано, отпустил почти всех союзных воинов и остался во главе отряда в 1900 человек, состоявшего из 300 спартанцев их илотами.

На следующий день персы повели наступление с обеих сторон, и спартанцы пали в геройской битве; общее число убитых со стороны персов достигало 20 000 человек. Ксеркс в ярости при виде своих потерь не постыдился обесчестить труп Леонида. Греческий отряд, хотя и был уничтожен, тем не менее, причинил врагу тяжелый урон. Моральный успех оказался на стороне спартанцев, обеспечивших себе вечную славу.

ДЕЙСТВИЯ ГРЕЧЕСКОГО ФЛОТА У МЫСА АРТЕМИЗИЙ

Греческий флот одновременно с этим занял позицию в Гистиайской бухте на северном побережье Эвбеи у мыса Артемизий. Ширина пролива в этом месте суживается до 3000 и даже до 2400 м. Флот загородил путь к Фермопилам, заняв к тому же выгодную позицию, так как в других не было возможности вытаскивать суда на берег, а в данном месте это было вполне осуществимо.

Флот, кроме девяти пятидесятивесельных судов, состоял из 271 триремы; из этого числа почти половина, именно 127, принадлежала Афинам. Коринф выставил 40 трирем, остальные государства не более чем по 20 каждое. Спарта прислала только 10. Тем не менее, командование находилось в руках спартанца Эврибиада. Фемистокл командовал только афинскими кораблями, но он пользовался всеобщим доверием и был душой всего дела, поэтому фактически общее руководство находилось в его руках.

Связь с Фермопилами поддерживалась быстроходными судами; три триремы находились в дозоре у острова Скиатоса и следили за движением персидского флота. По неосторожности эти три триремы во время разведок подошли на 60 миль к Термейскому заливу и были замечены персидским авангардом из 10-ти быстроходных судов, который погнался за ними.

Два греческих судна были настигнуты и захвачены, причем одно из них, эгинское, оказало упорное сопротивление. Третье, афинское, было посажено на мель в устье Пенея, откуда команда пробралась на родину. Три персидских корабля прошли к Скиатосу и воздвигли в узком проливе между островом и материком на мирмекской (муравьиной) отмели в виде отличительного знака каменный столб, сложенный из строительного камня, взятого из Терм, а затем присоединились к флоту.

Персидский флот, усиленный на пути в Грецию кораблями многих покоренных им греческих островов и городов, двинулся на юг, дойдя в первый же вечер до мыса Сепиаса. Этот переход в 90 миль был сделан в среднем, если принять наибольшую продолжительность для в 15 часов, со скоростью шести узлов. Для армады, состоявшей свыше чем из тысячи военных и транспортных судов, такой переход надо признать удивительным. Затем флот стал восемью колоннами на якорь вдоль скалистого и недоступного для него берега. Ночь прошла спокойно, но с рассветом начался шторм, продолжавшийся три дня и настолько сильный, что ни один из якорных канатов не выдержал. Есть основания думать, что во время этого шторма было разбито о скалистые берега и погибло свыше 400 военных и транспортных судов.

Получив с находившихся на Скиатосе наблюдательных постов огневые сигналы о приближении персидского флота, греки настолько испугались, что отступили к Халкиде, думая защитить, по крайней мере, самое узкое место пролива между Эвбеей и материком. Однако преувеличенные сведения о кораблекрушении персов у мыса Сепиаса, сообщенные им оставленными в Артемизии разведчиками, быстро подняли их дух, и они вернулись на прежнюю позицию в Гистиайскую бухту.

Когда на четвертый день шторм улегся, персидский флот двинулся вдоль берега к Пагасейскому заливу и вскоре после полудня стал на якорь в Афетской бухте, имевшей глубину около 73 м и окруженной со всех сторон горами, хорошо защищавшими от ветра и волн. Однако скалистые и крутые берега не давали возможности вытащить корабли на берег.

Суда греков, находившиеся в бухте и закрытые высокими горами, не были видны персам из Трикирийского пролива. Персы завидели греческий флот лишь при входе, с расстояния в 7 миль, но, находясь в походном строю, не решились на нападение.

На следующий день персидские корабли были приведены в порядок, начальниками был произведен смотр и состоялся военный совет. Для того, чтобы отрезать грекам отступление и не выпустить ни одного из их судов, было решено немедленно послать в обход Эвбеи эскадру в 200 кораблей, причем она должна была обогнуть и остров Скиатос, чтобы не быть замеченной греками. Произвести нападение было решено лишь по получении сигнала от судов, зашедших в тыл к грекам.

Между тем, последние, завидя колоссальные силы персидского флота, который они считали почти погибшим, вновь стали помышлять об отступлении. Фемистоклу пришлось приложить все свои силы и употребить все свое влияние, чтобы убедить Эврибиада и коринфян удержать прежнюю позицию. По получении от перебежчика известия об отряде, отправленном в обход, был созван военный совет, на котором после долгих колебаний было решено напасть на врага в тот же вечер, чтобы ознакомиться с его приемами и узнать, насколько он умеет совершать маневры, особенно же маневр прорыва сквозь строй.

Лишь только персы заметили приближавшихся к ним греков, они двинулись им навстречу в уверенности, что им легко удастся захватить весь греческий флот, подвигаясь по принятому у финикийцев обыкновению строем в виде полумесяца. Но греки не вышли на свободную воду широкого Трикирийского пролива, а задержались в устье пролива Ореос и по сигналу рога оттянули свои фланги немного назад, так что те пришли в соприкосновение с обоими берегами и закрыли весь вход. Таким образом, их боевой строй имел вид дуги с выпуклостью, обращенной к неприятелю, и состоял из двух рядов судов, обращенных к неприятелю носом. Выждав приближение неприятеля, греки по второму сигналу обрушились на него, и в это же время финикийцы сделали попытку прорвать строй греческих судов. Грекам удалось легко справиться с прорвавшими их строй финикийскими судами в то время, когда те разворачивались, с помощью судов, поставленных по мудрому совету Гераклида во втором ряду. При этом без значительных потерь удалось захватить 30 судов у неприятеля, ошеломленного неожиданным маневром. Наступившая вскоре темнота положила конец бою.

Греки, к которым присоединился еще один лемносский корабль, вернулись на свою безопасную позицию, а персы были вынуждены опять становиться на якорь в глубоких водах Афетской бухты. Поздним вечером разразилась буря с грозой и проливным дождем, что заставило персов провести очень беспокойную ночь. Эта же буря оказалась роковой для обходного отряда, который с раннего утра выступил к северу Скиатоса для обхода греков. Он был выброшен на рифы у юго-восточных берегов Эвбеи и весь погиб у ее скалистых берегов.

На следующий день персы ничего не предприняли, так как были удручены неудачей предшествовавшего дня, нуждались в отдыхе после бессонной ночи и должны были исправить повреждения. Кроме того, они ожидали сигнала от обходного отряда.

У греков же, наоборот, настроение было приподнятое; известие о гибели обходного отряда его еще улучшило, так как на случай отступления обратный путь оказывался свободным; кроме того, к ним подошли еще 53 новых афинских корабля. Всего Афины выставили на защиту отечества 200 кораблей — все свои морские силы; из них на 180-ти команду составляли афиняне и дружественные им платейцы, а на остальных 20-ти — переселившиеся из Афин в Халкиду клерухи. Таким образом, афинские суда составляли почти две трети всего флота, в котором насчитывалось теперь до 324 кораблей.

К вечеру греки опять атаковали персов, но встретились только с несколькими киликийскими кораблями, по всей вероятности, высланными позднее для соединения с главными силами персов. Они не могли найти персов у Афета, приняли греков за них, и были ими потоплены. С наступлением темноты греки опять возвратились на свою удобную стоянку.

Не получив и на следующее утро известий от обходного отряда, персидские адмиралы более не решились медлить с прорывом в Малиакский залив, зная, что Ксеркс уже шесть дней тому назад прошел Алос (в Пагасейском заливе). Поэтому к полудню весь флот их вышел из гавани и выстроился в Трикирийском проливе (6000 м шириной) в виде полумесяца, растянувшегося на протяжении нескольких миль против входа в пролив Ореос.

Подготовившись так к решительной битве, персы намеревались окружить греков, но те благоразумно не вышли на открытую воду, а выстроились между Гистиайским заливом и островом Аргиро, заперев пролив, суживающийся в этом месте до 3200 м. Для этого, принимая ширину корабля с веслами в 15 м, им понадобилось всего 213 кораблей, что при наличии 324 трирем оставляло в их распоряжении свыше 110 кораблей для арьергарда, или второго ряда, и для защиты узенького пролива между маленьким островком и материком.

Персы двинулись на врага в полном порядке, но, войдя в пролив, стали мешать друг другу, ломать весла, и нарушили строй; когда они подошли достаточно близко к грекам, те по сигналу устремились на них, и по всей линии завязалась жестокая битва, во время которой обе стороны сражались одинаково храбро. В рядах греков особенно отличились афиняне, среди которых выделился Климий, отец Алкивиада. Но в силу большого численного перевеса персов грекам все-таки не удалось одержать решительной победы. Тем не менее, они удержали позицию, а персы были вынуждены вернуться на свою старую якорную стоянку.

Персидские потери превышали греческие, хотя и у греков много трирем было захвачено неприятелем вместе с командой, а половина афинских кораблей имела течь или другие аварии. Это обстоятельство делало сомнительной целесообразность пребывания флота у Артемизия, тем более, что там не имелось средств для починки судов. К тому же триаконтера, державшаяся у Фермопил, вернулась в Гистиайский залив с известием о взятии Фермопильского прохода и гибели Леонида с войском; после этого дальнейшее пребывание флота у Артемизия потеряло всякий смысл, и он вернулся через Эвбейское море в Саронический залив.

Фемистокл взял на себя командование арьергардом и должен был прикрывать отступление. На пути он делал на прибрежных скалах узких проливов бросавшиеся в глаза патриотические надписи, надеясь привлечь на свою сторону малоазийских греков.

Таким образом, флот не добился существенного успеха, открыв врагу путь к Афинам, уступив остров Эвбею и греческие берега. Тем не менее, дни у Артемизия не прошли бесполезно для флота; он выполнил свою задачу, удержавшись на своей позиции и не допустив персов к проливу. Кроме того, встреча с более сильным врагом дала возможность изучить его тактику и проверить собственные приемы, до сих пор практиковавшиеся лишь на маневрах. Греки пришли к убеждению, что персидский флот не так уже страшен. Все это впоследствии принесло свои плоды в Саламинской битве.

Фемистокл был всегда душой всех действий и обладал редкой способностью быстро осваиваться со всякими условиями и применяться к ним. С самого начала войны он предложил перенести решитльные операции с суши на море, и он же в качестве позиции флота для защиты Фермопильского прохода выбрал место в узком проливе у Гистиайского залива, куда и привел флот, оправившийся от первого испуга при появлении персов.

По его инициативе греки, держась в узком проливе и загородив его, несколько раз атаковали персов. Он же выбрал момент для начала боя по всей линии, когда наступавшие персы смешались, сталкиваясь друг с другом. Сражение третьего дня было как бы прологом к Саламинской битве. Наконец, Фемистокл принял на себя прикрытие отступления и брался за наиболее ответственные задачи.

Он воспротивился возвращению флота к Коринфскому перешейку, как на этом настаивали спартанцы, и убедил сосредоточить флот близ Афин, подвергавшихся большой опасности. Союзный совет в Истме не уступил просьбам жителей Афин и Аттики дать Ксерксу решительную битву в Беотии, собрав там все греческое войско, а скорее склонился к защите Пелопоннеса, укрепив перешеек и сосредоточив там все военные силы, что оставляло открытой всю среднюю Грецию для персов, подвигавшихся прямо на Аттику через Фокиду и Беотию, опустошавших и сжигавших все на своем пути.

СРАЖЕНИЕ ПРИ САЛАМИНЕ

В то время, как пелопоннесские корабли направлялись к Саламину, уже заранее выбранному Фемистоклом как место предстоящего сражения, он сам остался с афинскими кораблями в Фалеронском заливе и в Пирее. Со свойственной ему убедительностью, ссылаясь на решение оракула, вероятно, также не лишенное его влияния, он посоветовал афинянам довериться «деревянным стенам» (вошедшим позже в поговорку — «wooden walls») и, перейдя вместе с детьми и женами на корабли, покинуть родной город.

После того, как это было спешно сделано, и гражданское население было перевезена в Трезену и на острова Эгину и Саламин, афинский флот под начальством Фемистокла соединился с пелопоннесским. Последний, прибывший ранее, занял место в Саламинском проливе (Амбелакский залив), афинский же флот, прибывший позднее, должен был, за неимением места в бухте, удовольствоваться песчаным берегом к северу и северо-западу от города Саламина, южнее острова Георгия. К нему присоединились и другие суда, главным образом, островных государств, находившиеся до тех пор по приказанию союзного совета в гавани Трезены.

Персидские войска наводнили Аттику, заняли и опустошили неукрепленные и покинутые Афины. Укрепленный Акрополь с его святынями еще некоторое время защищался жрецами и старыми воинами, пока не был взят штурмом персами, нашедшими потайной ход. Все оставшиеся в живых были убиты, храмы разграблены и сожжены. Торжествующий Ксеркс отправил к себе на родину послов с известием об успешном выполнении задуманной им мести Афинам.

Персидский флот, узнав об оставлении греками Гистиайи, отправился туда и в продолжение трех дней разрушал и разграбил город и окрестности, а затем двинулся в Фалеронский залив.

Известие об участи Афин так подействовало на греков на Саламине, что начальники стали требовать на военном совете отступления к Коринфскому перешейку. Несамостоятельный, вечно колеблющийся Эврибиад, наверное, уступил бы, если бы не Фемистокл, которому настойчивыми увещеваниями удалось убедить Эврибиада и часть начальников в преимуществах Саламина и недостатках позиции у перешейка. Там пришлось бы сражаться в открытом море, где неприятель мог использовать свои превосходящие силы, а греки не имели никаких шансов победить в виду большой численности персов. Кроме того, в этом случае пришлось бы без сопротивления уступить персам, кроме Саламина, еще Эгину, Мегару и Кикладские острова и лишиться при этом судов этих государств в союзном флоте, который пропал бы окончательно при совместных действиях персидских армии и флота против Пелопоннеса. Словом, в этом случае погибло бы все дело обороны. При Саламине пришлось бы сражаться в узком месте, где врагу нельзя развернуться и использовать свой численный перевес; там превосходство греков в абордажном бою открывало путь к победе. Наконец, в случае, если флот оставался у Саламина, он защищал также и Пелопоннес, так как персы не решились бы напасть на него со стороны моря. Затем, занимаемая позиция защищала бы находившихся на острове афинских женщин и детей. Словом, все находилось в зависимости от судов соединенного флота.

На замечание представителя Коринфа, что Фемистокл, потерявший родину, не имеет права голоса, тот возразил, что он с 200 кораблей, готовыми к бою, гораздо сильнее Коринфа. Видя, что приведенных им тактических и стратегических доводов недостаточно для противодействия нерешительности греческих начальников и отчужденности между ними, Фемистокл торжественно заявил на военном совете, что он посадит на свои 200 кораблей афинских женщин и детей и отправиться на дальний запад, где обретет новую родину в Сирисе (в Таррентском заливе).

Это подействовало на Эврибиада, высказавшегося также за битву при Саламине. Чувство сплоченности и дисциплины было настолько сильно, что возражений не последовало, и все стали готовить свои корабли к битве, на которую твердо решились. Чтобы действовать наверняка, и не дожидаясь какого-либо нового решения союзников, Фемистокл послал к Ксерксу своего верного раба с советом напасть немедленно и не упустить греков, которые будто бы находятся в большом страхе и помышляют о бегстве. Тогда Ксеркс решил дать окончательное сражение на море. В Фалеронском заливе он произвел смотр флоту и, больше для виду, собрал военный совет. За сражение стояли все, кроме Артемизии, царицы Галикарнасской. По ее мнению, не следовало предпринимать действий на море, так как греки, как моряки, стояли выше персов; следовало беречь флот и вести нападение на Пелопоннес с суши. Это привело бы к разделению греческих морских сил и сделало бы их безопасными.

Следуя мудрому совету Артемизии, Ксеркс двинул все свои сухопутные войска к Пелопоннесу, но одновременно приказал флоту атаковать противника. Несмотря на поздний час, корабли должны были выйти в море, и начальникам было объявлено, что они поплатятся головами, если греческий флот ускользнет от них. Эти слова не были пустой угрозой, и на другое утро финикийским начальникам горьким путем пришлось убедиться в этом. Флот должен был быть выстроен в три ряда, и Ксеркс сам решил наблюдать за его действиями с берега. Флот выстроился, как ему было приказано, и двинулся к Саламинскому проливу, выбранному Фемистоклом для битвы.

Ширина фарватера от Пирейского полуострова до Саламина равна почти семи километрам, так что в строе фронта там могли поместиться до 390 трирем, считая, что по ширине каждая занимает 15-18 м. К северу пролив суживается до 2,5 километров, так как здесь сильно выдается в море полуостров Киносура, лежащий против мыса Керамеса, и, кроме того, островом Пситалией фарватер делится на два рукава. Восточный, идущий к северу и северо-западу вполне доступен и достигает ширины 1040 м; вход в западный рукав, и без того суживающийся между Пситалией и Киносурой до 780 м, сильно затруднен Аталантским рифом, одноименным маленьким островом и камнями Пророков. Поэтому в темное ночное время войти в него можно лишь с большими предосторожностями. Севернее Пситалии Саламинский пролив тянется на протяжении 5 км к западу и по ширине едва достигает 1500 м, поэтому при входе туда необходимо менять курс на 4-8 румбов (45-90(). Далее пролив переходит на северо-западе в неглубокий Георгиевский пролив, обильный мелями, достигающий при входе 1100 м ширины и сужающийся затем между островком Георгия и лежащими против него двухсаженными каменистыми банками до трех кабельтов (530 м). Узкий, мелкий и извилистый фарватер канала, идущего западнее острова Георгия, хотя и доступен мелкосидящим судам, каковыми были триремы, но лишь при условии знания фарватера и хорошей маневренности; поэтому место Саламинской битвы надо считать ограничивавшимся этим каналом.

Саламинский пролив, за исключением Торонской бухты, свободный от мелей, был вполне доступен для трирем; лишь берега острова к северу от Саламинской бухты изобилуют мелями. Для вытаскивания на берег судов пригодны находящиеся южнее и северо-западнее древнего города Саламина песчаные береговые полосы, на которых и расположились лагерем дорийцы и афиняне со своими кораблями.

Саламинская битва произошла в сентябре месяце, вероятнее всего, 28 сентября. Ночь накануне битвы была темной и безлунной, так как новолуние наступило 2 октября.

По Геродоту, персидский флот снова достиг той же силы, как и у мыса Сепиас (Геродот, III, 66), все потери были пополнены новыми судами, затребованными от островов и государств, лежавших на пути персов. Согласно Эсхилу, принимавшему участие в Саламинской битве, число персидских судов достигало 1207. Во всяком случае, число персидских кораблей было в три раза больше, чем греческих. И без того недостаточный состав союзного флота был ослаблен после несомненного ухода значительного количества судов тех союзников, государства которых были покорены в это время персами. Суда персидского флота были более высокобортными, особенно в носовой и кормовой частях, чем греческие корабли. Число воинов на каждом корабле достигало 30-ти человек.

Число греческих судов под Саламином в разных источниках указано различно: Геродот (VIII, 43) определяет его в 366 и 378 кораблей; Эсхил («Персы», 341 и 342) в 300 и 310; Фукидид (I, 74) в 300 и 400. Сравнительно недавно, именно в 1856 году, в Константинополе был найден относящийся к тому времени список участвовавших в союзном флоте греческих государств, посвященный богам после Платейской битвы (см.: Frick, «Das peataeische Weihgeschenk in Konstantinopel»). По этому списку греческий флот состоял из 347 трирем и 7 пентеконтер. Афинам принадлежало 200 трирем, команда на 180 была составлена из афинян, и на 20 — из халкидян.

Поздно вечером 27 сентября персидский флот, по приказанию Ксеркса, вышел из Фалеронской бухты и в самом непродолжительном времени запер фарватер между Пирейским полуостровом и Саламином. Здесь персидские флотоводцы получили через посланцев Фемистокла предупреждение о том, что греки готовятся к бегству. Памятуя угрозы Ксеркса лишить их жизни, персидские командиры решили окончательно окружить греческий флот, расположенный у города Саламина. Остров Пситалия, закрывавший путь от Саламина на юг, был занят сильным отрядом, состоявшим преимущественно из знатных персов, пожелавших наблюдать за всем боем и, кроме того, видевших возможность нападать на неприятельские корабли, которые будут проходить близ острова или садиться на мель.

Около полуночи правый фланг флота, состоявший из финикийцев, выстроился в три колонны и, обернув тканью свои весла, в полной тишине стал пробираться в Саламинский пролив. Остальные силы проследовали за ним вдоль аттического побережья до отмели, ограничивающей пролив Георгия со стороны материка. Расстояние до стоянки греческих кораблей от трех миль уменьшилось до одной. Греки в темноте не могли видеть персов, а равно услышать их с расстояния в одну милю (1852 м), так как обернутые весла не производили шума. Затем флот перестроился в боевой порядок, состоявший из трех последовательных строев фронта, причем Ксеркс на рассвете мог следить за их действиями из своего лагеря у подножья хребта Эйгалея.

Рассказ о том, что персы, желая запереть западный выход из Элевсинской бухты и отрезать грекам путь к отступлению, послали ночью вокруг Саламина 200 египетских трирем, надо считать неправдоподобным. У Геродота нет никаких указаний на это. Эта версия появилась позднее, лет 400-500 спустя, и распространялась мало заслуживающим доверия Диодором, вероятно, по данным Эфора, сочинения которого утрачены. Более же нигде не встречается указаний на эту эскадру. Греки и без того были вполне окружены упомянутым выше образом, поэтому надо признать, что никакого обхода персы не предпринимали.

Шестикилометровый переход персов в темноте при ограниченной ширине пролива, постоянных переменах курса, трудности сигнализации и при отсутствии единоличного командования флотом, а равно и перестроение в три ряда заняли очень много времени. Нападение было решено провести с утра, поэтому весь персидский флот был вынужден в течение целой ночи держаться на веслах в то время, как греки мирно спали на стоянках своих судов.

Большое число персидских кораблей при сравнительно малом пространстве привело к тому, что персам пришлось построить свой флот как можно теснее, имея всего лишь 12,5 м между кораблями, поэтому промежуток между веслами двух соседних судов равнялся всего лишь 2,2 м. По линии от мели канала Георгия до Киносуры на протяжении 3330 м можно было поместить лишь 266 судов в ряд, а, следовательно, в трех рядах могло встать около 800 трирем. При расстоянии между рядами самое меньшее в 20 м, персидский флот по глубине занимал почти полтораста метров.

Правый фланг составляли финикийцы, левый ионяне. Левый фланг, находившийся первоначально южнее острова Пситалии, двинулся одновременно с правым и центром к Саламину, но сложность фарватера и затруднения, вызывавшиеся совместным движением, сильно задержали его. Тем не менее, он загородил фарватер как к востоку, так и к западу от острова и отрезал с этой стороны возможное отступление греков. Таким образом, и он получил возможность принять участие в сражении, хотя его одного было бы вполне достаточно для того, чтобы одержать победу над греками, так как его силы вдвое превосходили силу последних.

Греческие флотоводцы, не заметившие в темноте наступления персов, были извещены об этом во время ожесточенных споров на военном совете Аристидом, который только что вернулся из изгнания, прорвавшись на эгинском корабле сквозь линию персидских судов. Трирема из Теноса, перешедшая на сторону греков, окончательно подтвердила это известие, дополнив его сообщением о закрытии канала Георгия персами.

Теперь уже не оставалось никакого выбора, суда были немедленно спущены и приведены в боевую готовность. К восходу солнца греки с пением возбуждающих военных песен поставили свой флот в два ряда в строе фронта против неприятеля, который уже был отлично виден.

Корабли греков вследствие скалистости берега не все могли быть вытащенными на сушу в бухте южнее города, где едва хватало места для 200 трирем, поэтому остальные, прибывшие позднее, главным образом, афинские, расположились к северу от города. Греческие силы, состоявшие из 347 трирем, были поставлены в два ряда в строе фронта и при расстоянии межу кораблями в 15 м, а между рядами в длину корабля, заняли пространство в 2600 м по длине и 110 м по глубине, поэтому спартанцам, которым было предоставлено почетное место на правом фланге у Киносуры, пришлось пройти 1,5 мили, чтобы занять назначенное место.

Левый флаг, состоявший из афинян, выступал за линию персидских судов в пролив Георгия. Вследствие того, что в этом месте выдается Саламинский полуостров с неглубокими берегами, строй греков образовал небольшой излом и выступил левым флангом вперед; афинянам пришлось пройти на веслах около мили прежде, чем они заняли свое место.

В то время как спартанцы и остальные дорийцы: коринфяне, эгиняне и т. д., занимали свое место на правом фланге, по всей линии греков, полных одушевления, раздались боевые песни. В это время персы также с пением двинулись на греков. Афиняне, уже занявшие свою выдававшуюся вперед позицию, немедленно ринулись навстречу персам, чтобы прикрыть на время центр и дать ему возможность хорошенько выстроиться.

В самом непродолжительном времени афинянин Амейнай, брат поэта Эсхила, на полном ходу выскочил со своей триремой вперед и врезался тараном в финикийский флагманский корабль, на котором находился начальник левого фланга персов, брат Ксеркса, Ариабигн. Таран застрял в правом борту триремы последнего. Ариабигн храбро перескочил на палубу афинской триремы, намереваясь взять ее на абордаж, но тут же был убит тяжеловооруженными морскими солдатами и выброшен за борт. Такое начало подавляюще подействовало на дух его эскадры. В это же время на правом греческом фланге один из эгинских кораблей, действуя аналогично, открыл наступление, и с этого момента бой начался по всей линии.

Несмотря на то, что некоторые корабли временами выходили из строя, бой со стороны греков велся в полном порядке. Они не только не мешали друг другу, а даже очень умело проводили взаимную поддержку.

Левый фланг и центр персов в начале боя держались очень стойко; правый же фланг, подвергнувшийся натиску афинян, скоро пришел в расстройство и обратился в бегство. Афиняне, воодушевленные первым успехом, ожесточенно вели нападение, действуя тараном, ломая весла неприятеля и сваливаясь с ними на абордаж. Поворотливость и малая осадка их судов, делавшие доступным для них пролив Георгия, дали им много преимуществ.

Ксеркс, наблюдавший с берега за боем, пришел в такую ярость, что велел немедленно обезглавить нескольких финикийских начальников, триремы которых пристали к берегу.

Беспорядок быстро распространился по всему правому флангу, перешел в центр и передался всему фронту. Общее расстройство персов увеличилось тем, что тесно поставленные суда сталкивались, ломали весла и теряли свою подвижность. Всему этому способствовало еще то обстоятельство, что суда второго и третьего ряда, желая отличиться на глазах у Ксеркса, стремились пробраться в первую линию и встретиться с врагом, причем теснили друг друга и налезали на суда первого ряда. Усилившийся свежий вестовый бриз окончательно лишил финикийские суда возможности маневрировать; вследствие своей высокобортности их сильно сносило ветром. Суда, сталкивались между собой, сбивались с курса и подставляли борт противнику, что было использовано греками; они умело действовали тараном, впервые применив планомерно и в самых широких размерах это наиболее действенное в бою оружие того времени. Их поворотливость и скорость, а также знание фарватера на левом фланге, способствовали целесообразному действию этим оружием. Зато в бою на некоторой дистанции преимущество оказалось на стороне финикийцев, высокобортные суда которых давали возможность успешно обстреливать с возвышенной палубы более низкие греческие триремы. Но в бою рукопашном персидские воины значительно уступали греческим гоплитам.

Отсутствие общего руководства и неподготовленность персов к совместным действиям послужили, несмотря на то, что отдельные экипажи дрались храбро, причиной того, что флот скоро пришел в расстройство. Финикийские корабли, быстро обратившиеся в бегство после первых же неудач, усилили общее замешательство, перешедшее вскоре под давлением энергично наступавших греков в панику. Каждый корабль стал думать только о своем спасении, и все устремились в открытое море через узкий пролив у Пситалии, где большое число стеснившихся судов увеличило и без того страшный беспорядок.

При этом освободился правый фланг греческого флота, против которого с персидской стороны действовали ионяне, преимущественно самосцы, сражавшиеся очень храбро. Надвинувшаяся к Пситалии масса судов заставила отойти персидские корабли, занимавшие оба входа в пролив и еще не принимавшие участия в бою. Панический страх передался всему персидскому флоту. Эгинянам, занимавший правый греческий фланг, против которого в проливе паника среди персов достигла своего апогея, представился удобный случай нанести наибольший вред противнику.

Галикарнасская царица Артемизия спаслась бегством только благодаря присутствию духа. Ее трирема, преследуемая афинской под начальством Амейная, встретив на пути карийскую трирему (принадлежавшую к персидскому флоту), не задумываясь ударила ее и посадила на глазах Ксеркса на мель, чем ввела в заблуждение как его, так и преследователя. Первый, считая карийскую трирему за врага, отнесся с одобрением к поступку Артемизии; второй, приняв ее трирему за дружественную, дал ей возможность уйти.

К концу битвы Аристид, наблюдавший за ней с берега, при первой же представившейся возможности, сев на корабли во главе сильного отряда, направился к Пситалии и овладел ею, причем персидский отряд со всеми начальниками, находившимися в близком родстве с Ксерксом, был перебит.

Этим и окончилась Саламинская битва. Греки не стали преследовать персов в открытом море. В то время, как персы устремились в Фалеронский залив под прикрытие расположенной там армии, греки собрали свои поврежденные корабли, носившиеся по воде по воле ветра и снова расположили их перед Саламином; затем вновь в полном порядке приготовились к бою, ожидая, что неприятель на следующий день повторит нападение.

Греки одержали победу, даже не сознавая, как это часто бывает, всего значения своего успеха, так как в подобных случаях трудно охватить мыслью все возможные последствия такой победы.

В материальном отношении их успех был очень велик. Персы потеряли 200 кораблей и из 400000 человек их команды спаслись лишь очень немногие, так как победители не предприняли ничего для их спасения. По имеющимся сведениям, потери греков достигали 40 кораблей; многие из их команды спаслись вплавь благодаря близости берега, но несомненно, что греков было убито бесчисленными вражескими стрелами и в рукопашных схватках.

Тем не менее, персы, потерявшие приблизительно пятую часть своего флота, располагали вдвое большим, чем греки, количеством кораблей, из которых значительное число оказалось совсем неповрежденных. Персы смело могли повторить нападение, но лучшая тактика и воодушевление многочисленных греков сломили их дух и сделали их совершенно негодными к дальнейшим действиям, что и обнаружилось в следующем году.

Греки привели в еще больший ужас самого Ксеркса, положение которого, прежде всего, требовало полного сохранения присутствия духа, но он был, по-видимому, так потрясен поражением флота, что совершенно лишился самообладания и стал думать лишь о спасении своей собственной персоны, — черта, достаточно указывающая на бесхарактерность этого деспота. Разъяренный своей неудачей, главным виновником которой был он сам, он, как уже говорилось, велел казнить нескольких финикийских начальников, по его мнению, недостаточно храбро сражавшихся, (Геродот, VIII, 90). Он сразу, в один день, потерял доверие к своему флоту, все еще насчитывавшему в своих рядах сотни кораблей, и к своему неисчислимому войску.

Для вида он велел было начать строить дамбу и наводить понтонный мост к Саламину из собранных финикийских торговых кораблей, но отказался от этого предприятия, узнав о намерении греческого флота идти в Геллеспонт с целью разрушить наведенные там мосты и отрезать этим путь к отступлению (этот слух был пущен Фемистоклом). Поэтому он немедленно отослал туда флот и через несколько дней выступил сам с войском. В Фессалии он оставил по пути 300 000 человек своих лучших войск под начальством Мардония для покорения Греции следующим летом. В дальнейшем спешном отступлении он потерял большую часть людей благодаря голоду, болезням и дезертирству и достиг Геллеспонта с остатками войска лишь на 45-й день. Мосты оказались разрушенными непогодой. Переправившись с помощью флота, уже ожидавшего его там, он благополучно вернулся в Сарды.

По получении сведений об уходе персидского флота Фемистокл стал побуждать греков к преследованию персов. Его планом было идти скорее к Геллеспонту, чтобы помешать персам переправиться, причем, он рассчитывал полностью уничтожить персидскую армию и флот. Но Эврибиад и другие полководцы, как только персы ушли за остров Андрос, отказались идти далее; поэтому Фемистокл был вынужден ограничиться лишь обложением данью островов, примкнувших к персам. Андрос, отказавшийся от дани, был подвергнут кратковременной осаде, но неудачно. Парос согласился на уплату дани. Область города Каристоса на Эвбее была опустошена, после чего флот вернулся на Саламин, а затем прошел к Коринфскому перешейку, где должно было состояться обычное распределение призов между собравшимися начальниками.

Первый приз оспаривался каждым из участников благодаря самомнению и зависти к другим, второй же громадным большинством голосов был присужден Фемистоклу. Затем Фемистокл был приглашен лакедемонянам в Спарту, где его чествовали небывалым до этих пор образом. То же самое произошло и на ближайших Олимпийских играх, где его чествовали все греки. Несомненно, эти чествования усилили нерасположение и никогда не дремавшую в Греции зависть его политических противников, начавших уже открыто и резко выступать против него, в результате чего Фемистокл в 479 г. не был избран стратегом; хотя вполне возможно и то, что он и сам не выставил своей кандидатуры из высших соображений на пользу родины.

480 г. закончился вышеупомянутой попыткой Фемистокла достигнуть контроля над островами при помощи флота. В этом богатом событиями году был фактически окончен третий персидский поход, хотя уничтожение Мардония с его армией и произошло лишь на следующий год при Платее.

Предполагавшееся Фемистоклом стратегическое преследование персов при его гениальности и смелости могло иметь самые разнообразные последствия, как, например, уничтожение персидского флота, едва ли еще способного к бою, воспрепятствование переходу Ксеркса и его войск в Азию и, наконец, завоевание греческих колоний в Дарданеллах и Босфоре и открытие пути в Понт Эвксинский — что и было достигнуто лишь в последующие годы. Одним словом, Афины могли укрепить свое морское могущество на Архипелаге вплоть до Понта.

Победа при Саламине была одной из самых решительных морских побед, она определила на долгое время судьбу участвовавших в ней народов; она обеспечивала грекам морское могущество и на много лет избавила их от агрессии персидских царей. Греки, в особенности афиняне, убедились в своем морском превосходстве, что дало им уверенность и надежду на успех при встрече с неприятельским флотом и обеспечило им дальнейшие победы.

Следует отметить, что персидский флот в стратегическом отношении принес немалую пользу, которая, правда, свелась на нет неудачами при Артемизии и Саламине, где персы потерпели полное поражение благодаря лучшей тактике греков. Наконец, именно частично утративший при Саламине свою боеспособность флот все же сыграл очень важную роль при переправе бежавшей армии Ксеркса через Геллеспонт.

ТАКТИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ ВРЕМЕН ВТОРОЙ ГРЕКО-ПЕРСИДСКОЙ ВОЙНЫ

Теперь останется упомянуть о морской тактике того времени. Здесь нужно провести грань между построением флотов перед боем, боевым порядком, и самим способом боя — сражением отдельных кораблей, хотя оба предмета имеют довольно тесную связь, обуславливая друг друга.

С появлением тарана, самым удобным было нападать на неприятеля, развернувшись к нему носом. Поэтому, как можно заключить из очень неполных источников, для лучшего использования этого сильного оружия наиболее распространенным боевым построением стал строй фронта в один или два ряда, что мы видим уже в битве при Ладе. У финикийцев было в ходу построение в виде полумесяца или серпа (тот же строй фронта с выдвинутыми вперед флангами).

В первый день боя при Артемизии греческий флот, по предположению некоторых историков, был выстроен кругом, — это построение было применено позднее еще раз (в пелопоннесской войне), но неопытными моряками с 39 кораблями при столкновении с вдвое меньшим, но зато хорошо обученным флотом (Фукидид, II, 83). Но у Геродота, которому мы обязаны сведениями о битве при Артемизии, нет упоминаний о построении в виде круга, да и сама тактическая ситуация сражения вызывает сомнение в его целисообразности. Греческий флот в числе 271 корабль двинулся из Гистиайи, как предполагают, строем фронта, с некоторым количеством кораблей, поставленных, по совету Гераклида из Минассы, во втором ряду, намереваясь напасть на вчетверо больший персидский флот, находившийся в Афетской бухте. При выходе из узкого пролива Ореос в Трикирийский, бывший втрое шире, греки заметили уже на небольшом расстоянии от себя персов, двигавшихся на них поперек канала слева. В этом положении совершение такого сложного маневра, как построение круга из 271 корабля заняло бы гораздо больше времени, чем было в их распоряжении. Кроме того, флот, выстроенный в круг, не закрывал бы всего фарватера, а открыл бы персам доступ в Малиакский залив (Фермопилы), что противоречило задаче греков.

Поэтому можно предпололжить, что центр фронта остался на месте или незначительно продвинулся вперед, а фланги оттянулись назад, касаясь берегов у мысов Ставрос и Кефала; таким образом, строй принял форму полукруга. Все суда были обращены носами к неприятелю, приближавшемуся строем в виде серпа, и, подпустив его к себе на близкое расстояние, напали на него разом по данному сигналу. Это предположение сходится с изложением Геродота (VIII, 11), у которого говорится, что греческие корабли были обращены кормами друг к другу, а носами к неприятелю.

На второй день боя при Артемизии греки выстроились в два ряда строем фронта в самом узком месте пролива Ореос. Персы в продолжение обоих дней применяли построение в виде серпа, тот же строй фронта с выдвинутыми вперед флангами, вероятно, по совету сидонян, бывших для них авторитетом в морском деле. Это построение было обычным у финикийцев, но пригодно было только для нападения в открытом море. В данном же случае, при входе в узкий пролив Ореос из сравнительно широкого Трикирийского пролива, суда начали сталкиваться, ломать весла и пришли в беспорядок, что облегчило грекам атаку. 271 греческого корабля в первый день было вполне достаточно для построения по дуге круга при хорошем расстоянии кораблей друг от друга, по крайней мере, на середине боевой линии, выгнутой вперед и подвергавшейся наибольший опасности. При этом все корабли имели достаточно места для маневра.

При Саламине оба флота выстроились по длине пролива строем фронта друг против друга таким образом, что левый фланг греческого флота, состоявший из афинян, выступал за правый персидский фланг. Это надо, несомненно, приписать инициативе Фемистокла, который своим быстрым взглядом сразу оценил выгодность позиции вблизи узкого, трудно проходимого пролива Георгия, если не решил использовать это место еще раньше при выборе места боя.

Как греческий, так и персидский флоты подразделялись на отряды по государствам и городам, их приславшим. Огромный флот Ксеркса был, кроме того, подразделен на четыре части, находившиеся под командой очень важных, но ничего не смыслящих в морском деле персов. У греческих отрядов, например, у афинян при Артемизии и Саламине, кроме Фемистокла, были, вероятно, еще начальники отельных частей, но их имена нигде не упоминаются. Ответственным за действия корабля перед начальством являлся его командир, триерарх.

С появлением трирем способ сражения изменился, так как таран сделался главным оружием. До этого времени самым обычным было становиться борт о борт с неприятелем и, отказываясь от возможности двигаться, решать дело абордажным боем и рукопашными схватками тяжеловооруженных команд (Фукидид I, 49). После 500 года, особенно же с созданием афинского флота, таран вступает в свои права полностью.

Таран был изобретен гораздо раньше триремы, изображение его имеется на ассирийских памятниках из Ниневии. На стеле, датируемой около 700 г. до н. э., довольно схематично изображенны финикийские биремы (корабль с двумя рядами весел). Характерно, уже тогда обратили внимание на главные качества военного корабля, отмеченные даже на грубом рисунке: на скорость, о которой свидетельствует большое количество гребцов и весел, и на необходимость наступательного оружия — длинного и острого подводного бивня, служащего исключительно для нападения с целью продырявить и потопить неприятеля. Нельзя не отметить, что форма и расположение бивня изменились впоследствии. По дошедшим до нас изображениям эпохи римской империи он принял форму трезубца и стал располагаться чуть выше или у самой ватерлинии.

У греков вообще, а у афинян в частности, таран сохранил свою первоначальную форму, причем уже в скором времени тактика таранения достигла значительного развития. В этой тактике различаются два основных маневра: 1) прорыв, то есть прохождение между неприятельскими кораблями с целью поломать им весла и обездвижить, после чего нападавший поворачивал и таранил неприятеля в корму; 2) обход вокруг неприятельского корабля на небольшом расстоянии, чтобы, сделав затем крутой поворот, таранить его в середину или кормовую часть борта.

Вероятно, маневр прорыва стал применяться еще финикийцами, так как у них суда обладали большой скоростью и уже в 700 г. до н. э. были снабжены таранами. Дионисий из Фокеи, очень опытный и способный флотоводец, знал этот маневр и намеревался обучить ему неумелых ионийских триерархов перед битвой при Ладе в 500 г. до н. э., но ему это не удалось. После прохода сквозь строй финикийские суда делали крутой поворот и таранили весь ряд неприятеля в корму или борт.

В первый день боя при Артемизии, по словам Созилия, бывший на греческой стороне умный и очень опытный кариец Гераклид, знавший тактику финикийцев, познакомил с нею греков и посоветовал поставить за боевой линией второй ряд судов на определенном расстоянии для таранения персидских судов после того, как они прорвутся и станут поворачивать, то есть в момент очень благоприятный для таранного удара.

Маневр прорыва сквозь строй не следует смешивать с практикующимися часто в морских битвах маневром прорезания линии неприятельских судов, что обычно разделяет силы неприятеля, деморализует его и поэтому может иметь решающее значение. Описываемый маневр следует рассматривать как маневр отдельных кораблей, с целью вывести из строя противолежащие неприятельские корабли, и имеет, скорее, местное значение. Поэтому не следует смешивать понятие прорыва сквозь линию с прорезанием линии. Обход уже описан вкратце.

Обучение афинского флота тактике тарана следует также приписать Фемистоклу. Таранение в нос или «штевнем к штевню» неприятеля греками не практиковалось в виду того, что их корабли были очень легкой постройки и с острыми очертаниями, вследствие чего такой удар являлся опасным для своих же трирем. Для нанесения большего вреда неприятельским кораблям при проходе вдоль их бортов на носу, на высоте привального бруса с каждой стороны прикреплялось два горизонтальных бревна, назначением коих было разрушать привальный брус неприятеля и ломать весла. Точных примеров действия этих бревен, к сожалению, не имеется. С заменой тактикой таранения тактики абордажа и ее дальнейшим развитием стало уменьшаться число воинов на кораблях.

РАСЦВЕТ АФИНСКОГО МОРСКОГО СОЮЗА

Бежавший Ксеркс с остатками своей армии на 45 день после Саламинской битвы добрался до Геллеспонта. Мосты, выстроенные по его приказанию, весной были разрушены непогодой, но вернувшийся флот поджидал его. С его помощью Ксеркс пеправился на другой берег и прибыл в Сарды, где в продолжение целого года ожидал известий о победе от Мардония и от флота, зазимовавшего частью в Кумах в Лидии, недалеко от Сард, частью же на Самосе.

В начале 479 г. до н. э. флот, в количестве 300 кораблей, собрался на Самосе в качестве предупреждения ионийским колониям в Малой Азии, склонявшимся сбросить персидское иго. После понесенных поражений флот более не решался на наступательные действия.

Мардоний со всей армией в 300000 человек зазимовал в Фессалии и Македонии. Прежде чем предпринять снова поход против афинян, только что вернувшихся в свой город, разрушенный персами, он попытался привлечь их на свою сторону заманчивыми обещаниями, думая воспользоваться их морским могуществом для покорения всей Греции; но афиняне остались верными своему национальному долгу и ответили послам решительным отказом, несмотря на то, что лакедемоняне отказались их поддержать и выдвинуть навстречу персам греческое войско.

Мардоний двинулся беспрепятственно через Беотию в Аттику. Лишь только это сделалось известным, афиняне вторично покинули свой город. Мужчины сели на корабли, а женщины и дети бежали в Саламин; Мардоний опять занял Афины и вновь послал оттуда послов в Саламин к афинянам, предлагая им союз на очень выгодных условиях. Несмотря на стесненные обстоятельства, афиняне опять отвергли это предложение самым решительным образом. Здесь опять видно влияние Фемистокла, спасшего еще раз Грецию благодаря своему одухотворенному патриотизму и ненависти к чужому владычеству.

По получении отказа Мардоний велел разрушить сохранившиеся еще до этого времени Афины и опустошить всю Аттику. Затем он двинулся в Мегару, где также опустошил всю страну, после чего, по совету фиванцев, оказывавших ему всяческое содействие, разбил вблизи Фив в Беотии постоянный лагерь.

Лакедемоняне и на этот раз намерены были ограничиться защитой Пелопоннеса, для чего построили вал поперек перешейка, достаточный для этой цели. Наконец, после долгих просьб афинских послов, продолжительное время находившихся в Спарте, они решились выслать к перешейку войско, состоявшее из 5000 тяжеловооруженных воинов-спартанцев и 35000 илотов (легковооруженных), к которым присоединились еще 5000 гоплитов и 5000 легковооруженных; в общей сложности, собралось войско в 50000 человек под начальством спартанского царя Павсания. На перешейке к этому войску со временем присоединились отряды остальных пелопоннесских государств.

С этим войском Павсаний двинулся навстречу персам через Мегару до Элевсины, где к нему примкнули 8000 афинских гоплитов под начальством Аристида, пришедших с Саламина; после этого Павсаний соединился с союзным греческим войском, насчитывавшим теперь 100000 человек, и расположился лагерем у северного склона хребта Киферон, вблизи Платеи в Беотии, в виду большого укрепленного лагеря персов.

В конце лета, после нескольких атак сильной персидской конницы на левый фланг греков, расположенный на равнине и состоявший первоначально из мегарян, смененных затем афинянами, произошла Платейская битва, в которой греки одержали победу над персами, войско которых втрое превосходило греческое. Эту победу греки одержали благодаря своему сильному духу, храбрости и лучшему вооружению. Мардоний был убит, а его войско, охваченное паникой, бежало в беспорядке. Значительная часть персов была перебита, а их укрепленный лагерь взят штурмом, причем в руки греков попала богатая добыча.

Греческий флот в количестве 110 трирем уже ранней весной 479 г. до н. э. собрался около Эгины. Вследствие притязаний Лакедемона общее начальство над всеми силами было поручено спартанскому царю Леотехиду, несмотря на то, что он ничего не смыслил в морском деле, не имел понятия о наступательных действиях и не выработал определенного плана действий.

В числе его подчиненных находился знатный афинянин Ксантипп, командовавший афинским отрядом. Будучи политическим противником Фемистокла, он, несмотря на это, как и все патриоты, был исполнен его духом. Фактически он руководил походом.

Едва лишь флот собрался, как к нему явилось посольство от ионийцев, уже успевшее побывать в Спарте, с просьбой об освобождении их от персидского ига. Леотехид вначале не хотел ничего и слышать о наступательных действиях. Он совершенно не знал Архипелага и полагал, что Самос находится так же далеко, как Геркулесовы Столбы. Наконец, его удалось уговорить выступить к дружественному острову Делосу (в 93 милях от Эгины).

Там он оставался несколько месяцев, пока не прибыло посольство из Самоса с настойчивой просьбой о помощи против персидского флота, во всяком случае, уступавшего по силе греческому. С большим трудом удалось заручиться согласием Леотехида на этот поход.

Лишь только греки подошли к Самосу, как отпустившие незадолго до этого финикийский отряд персы из боязни греческого флота обратились в бегство к предгорью Микале, где на берегу было сосредоточено сильное войско для подавления ионийцев. Корабли были вытащены на берег и ограждены засекой, чтобы в случае необходимости можно было их защищать.

Греки, рассчитывавшие на морскую битву, узнав об уходе персидского флота и присутствии сильной неприятельской армии у Микале, были так поражены, что думали было возвращаться, но решили все-таки напасть на персов. В расчете на морской бой они приготовили абордажные мостики. Увидя, что персы вытащили корабли на берег, Леотехид, по примеру Фемистокла при отступлении из Артемизия, пытался переманить греков, находившихся в персидском войске, на свою сторону.

После этого Леотехид высадил свои боевые силы несколько восточнее неприятельского лагеря и стал готовиться к атаке. Спартанцы заняли почетное место на правом фланге, вдали от берега, а афиняне, коринфяне и прочие расположились на левом отлогом берегу. Благодаря большей легкости передвижения, они раньше достигли неприятеля. Персы, между тем, из предосторожности разоружили ненадежных самосцев и выслали их из Милета под благовидным предлогом, якобы для охраны проходов.

Сделав это, они стали ожидать атаки на лагерь. По мере приближения к персам, среди греков очень быстро стал распространяться слух о победе над Мардонием при Платее. Это их очень воодушевило. Афиняне, поддерживаемые ионийцами, находившимися в персидских рядах, успешно начали нападение и ворвались в лагерь, сопровождаемые коринфянами и другими, обратив всех в бегство; лишь персы защищались храбро до тех пор, пока не были раздавлены подоспевшими спартанцами. Большинство их было перебито, остатки войска добрались до Сард и сообщили Ксерксу, ожидавшему известий о победе, об истреблении войска и флота. Греки и тут одержали полную победу, и в их руки попала богатая добыча. Персидские корабли были сожжены.

После победы греки собрались на Самосе для решения судьбы ионийцев, отпавших от варваров и опасавшихся их мести. Спартанцы стояли за то, чтобы упразднить ионийские колонии в Малой Азии, а жителей переселить в европейскую Грецию, в города, перешедшие на сторону персов. Защищать ионийцев от мести персов они считали невозможным. Афиняне опротестовали это предложение об уничтожении колоний, основанных Афинами и, после того, как пелопоннесцы уступили, приняли в национальный союз острова Самос, Хиос, Лесбос и другие.

Таким образом, первый наступательный поход, несмотря на противодействие лакедемонян, окончился (в духе Фемистокла) полным уничтожением персидского флота и утверждением греческого, точнее афинского морского могущества над всем «Островным морем» (Архипелагом) вплоть до Малой Азии. Но афиняне не удовлетворились этим, и сейчас же двинулись к Геллеспонту, находившемуся в 180 милях от Самоса, в сопровождении пелопоннесцев, причем последние были уверены, что идут для уничтожения мостов Ксеркса, а на самом деле целью похода было полное изгнание персов и освобождение важного для греков торгового пути в Понт Эвксинский.

Не найдя мостов, уже с год как разрушенных, Леотехид с пелопоннесцами отправился домой, так как уже наступила осень, а Ксантипп с афинянами приступил к осаде Сестоса, самой сильной крепости в Геллеспонте, в которой укрылось много окрестных жителей и персов. Афиняне не могли взять города штурмом, и потому осада затянулась. Непривычные к зимним холодам афиняне начали роптать; но и в Сестосе не были готовы к осаде, и к концу года там начался сильный голод.

Наконец, персидские командиры ночью бежали из города, после чего он сдался афинянам, забравшим и здесь богатую добычу, между прочим, материал для мостов Ксеркса. Ранней весной 478 г. до н. э. афиняне отправились со своей добычей на родину.

Руководящая роль (гегемония) на море, также как и на суше, с общего согласия принадлежала лакедемонянам вплоть до 479 г. до н. э., когда Леотехид, убедившись, вероятно, в своей некомпетентности, от нее отказался, и тогда она перешла к афинянам.

Следующий почти 50-летний период греческой истории, от Саламинской битвы до начала Пелопоннесской войны, почему-то был не в милости у греческих авторов, несмотря на то, что его значение ничуть не меньше других периодов. В это время шли почти непрекращающиеся войны — десятилетняя война между Спартой и Афинами, произошло много сражений, особенно морских, образовался афинский морской союз и т. д. Сочинения Геродота оканчиваются взятием Сестоса в начале 478 г. до н. э. У Фукидида описана только Пелопоннесская война, а для этих 50 лет дан лишь краткий обзор. Несмотря на недостаток сведений, постараемся рассмотреть этот период в виду его значения в истории морских войн.

Создателем греческого, точнее, афинского морского могущества следует считать Фемистокла. Отвергнутый близорукими современниками его грандиозный план похода против персов и островов, бывших на стороне персов, в случае благоприятного исхода утвердил бы это морское могущество уже в 480 г.

Несмотря на то, что Фемистокл не принимал личного участия в походах 479 г. до н. э. и не сражался в битвах при Микале и при Платее, его влияние было еще неограниченнее на родине, так как афиняне, несомненно, были обязаны ему тем, что не соблазнились заманчивыми предложениями Мардония и еще раз покинули город и страну. После отступления персов из Афин афиняне тотчас же вернулись обратно и начали восстанавливать город.

По совету предусмотрительного Фемистокла, думавшего и о будущем, они это стали делать не в обычном порядке, а начали с сооружения прочных городских стен, обхватывавших гораздо большую площадь, чем прежде. Афины должны били стать неприступною крепостью, для чего, по тогдашнему состоянию военного дела, вполне достаточно было высокой стены. В случае надобности городские стены должны были укрыть в себе жителей Аттики. События 480 и 479 гг. до н. э. показали необходимость стен.

Очевидное стремление Афин к самостоятельности и самообороне возбудило беспокойство и зависть у соседних морских держав — Эгины, Коринфа и Мегары, флоты которых давно были превзойдены афинским. Эта зависть впоследствии перешла в ненависть. Государства эти пожаловались на постройку стен спартанцам. Спартанцы приняли эту жалобу очень близко к сердцу, так как сочли постройку стен оскорбительной для себя, считая Пелопоннес единственным покровителем всей Греции. Спартанское правительство запретило афинянам укреплять город, и лишь благодаря уму и ловкости Фемистокла удалось обойти это препятствие.

Он начал с того, что отправился в Спарту один, в качестве посла и заложника одновременно. Пользуясь уважением в Спарте, приобретенным участием в Саламинской битве, а может быть и взятками, бывшими тогда в большом ходу, он оттягивал решение спартанских властей до тех пор, пока стены, спешно сооружавшиеся во время его отсутствия, не были закончены.

Лишь когда прибыли еще два афинских посла и сообщили об окончании строительства стен, и для проверки этого известия в Афины было послано спартанское посольство, задержанное там, он открыто заявил о целях афинской политики.

Спартанцы были удручены этим, но сдержали свои чувства, так как факт свершился и дело изменить можно было лишь войной. Фемистоклу и двум другим послам они не причинили зла, а отпустили, но их уважение к нему перешло в ненависть, которую они впоследствии дали ему почувствовать.

Покончив с укреплением самого города, Фемистокл приступил к укреплению гавани, которую из-за флота считал важнее города и поэтому укрепил гораздо сильнее. Как уже говорилось, он окружил весь Пирейский полуостров, включая три гавани — Мунихию, Зею и нынешний Пирей, громадной стеной 11,5 км длиной, 9,5 м высотой при толщине на трудно доступных обрывистых берегах 3-3,6 м и на ровных местах до 8 м. Стена была сложена из каменных квадров на железных скрепах и имела 54 башни, выступавшие на 4-6 м.

Для более полной защиты гаваней с обеих сторон входов были построены громадные каменные молы 130-190 м длиной, бывшие как бы продолжением крепостных стен. Ширина входа была 37-96 м так, что его можно было загородить цепью или чем-либо другим. На концах молов выстроены были башни, на которых ночью горели огни для обозначения входа.

В каждом порту — Мунихии, Зее и Кантаросе — имелось по верфи на огороженном участке. Во главе верфей стоял стратег с 10 начальниками верфей. Зея, несмотря на меньшую величину, считалась главной гаванью. К ней была приписана почти половина флота, а к остальным лишь по четверти. Разоруженные корабли сохранялись на верфях, на суше в крытых сараях, построенных друг около друга, длиной 35-40 м и шириной 6,25-6,54 м с каменными стапелями. В Зее сараи, частью двойные, были выстроены по радиусам вокруг круглого бассейна. Снаряжение (инвентарь) разделяли на два рода — «деревянное», куда входили мачты, реи и т. п., и «висячее», то есть паруса, тросы, такелаж и т. п. «Деревянное» снаряжение хранилось в сараях при кораблях, а «висячее» в особом цейхгаузе в Зее.

Вследствие недостатка места в Зее для вооруженного флота Пирей тоже стал использоваться как военный порт. Торговый порт Эмпорион, занимавший весь залив, за исключением Кантароса, еще больше увеличил его значение.

Примерно на расстоянии одного километра от входа в порт на берегу было поставлено два столба для маячных огней. Кругом всего порта была построена каменная набережная, имелись выдававшиеся в море каменные молы.

Для погрузки и выгрузки грузов из торговых кораблей имелись удобные пристани, обширные пакгаузы и склады, из которых один был отведен специально под образцы товаров. В нем велась торговля, так что он представлял некоторое подобие биржи. Кроме того, имелся обширный базар.

Надзор над торговым портом и движением в нем был поручен также 10 чиновникам. В качестве единственной вольной гавани и коммерческого порта, обслуживавшего Афины и всю Аттику, Пирей, благодаря своей организованности и защищенности, скоро вырос в величайший мировой рынок, в который стекались отовсюду многочисленные корабли с разнообразными грузами. К гавани примыкал новый город, Пирей, очень быстро развившийся благодаря торговле до такой степени, что начал соперничать с Афинами.

Фемистокл самым ревностным образом заботился о постройке стен и гаваней. По его плану весь полуостров должен был быть укреплен так, чтобы для его защиты было достаточно немногих людей, неспособных к морской службе. Все остальное мужское население должно было нести службу на судах флота.

Он любил говорить своим соплеменникам, что, имея такой порт, можно покорить своим флотом весь мир (Фукидид, I, 93). Но исполнение этих грандиозных планов потребовало немало времени, и при Фемистокле стены были возведены лишь на высоту 9,25 м вместо предполагавшихся 18,5.

Естественно, что с созданием большого флота в организации военного дела в Аттике произошли крупные перемены. Избиравшиеся ежегодно 10 стратегов, командовавших прежде подразделениями, составленными из граждан 10 фил, получали командование над сухопутными и морскими силами. Их прежнее место заняли 10 таксиархов. Стратеги ежегодно назначали для всех наличных кораблей триерархов (командиров трирем) из граждан высшего цензового класса.

На эту службу смотрели, как на труд на пользу государства. Она обходилась от 50 до 60 мин в год. Сама служба на судне могла быть отправляема заместителем. Триерарх получал от правительства невооруженный корабль с командой и некоторым инвентарем, как, например, с мачтой и парусами (в IV в. до н. э. — с полным инвентарем), приводил судно в боевую готовность и должен был сдать его по истечении срока своей службы правительству в исправном виде. Вопрос о возмещении недостававшего решал суд из 10 начальников верфей.

Команда набиралась из определенных округов (тритий) каждой из 10 фил. Гребцами были переселившиеся в Афины чужестранцы, обязанные, по прошествии известного времени, принимать участие в защите страны (метеки), рабы и в редких случаях граждане 4-го класса; позже, с увеличением спроса, часть гребцов стали нанимать. Низшие, или так называемые палубные офицеры — как кормчий, начальник гребцов и т. д., были из числа афинских граждан. 10 тяжеловооруженных солдат, бывших на каждом корабле, набирались из числа фетов. Каждый человек сперва получал вознаграждение и деньги на прокорм — 4 обола, а позднее 1 драхму. Лишь на триремах «Саламиния» и «Паралос», весь год вооруженных и служивших для особых надобностей государства, вся команда состояла исключительно из афинских граждан, получавших по драхме в сутки каждый. При перевозке войск на каждую трирему сажалось до 50 гоплитов.

С введением этих новых порядков прекратили свое существование старые навкрарии. Чтобы обеспечить состав флота на будущее время, Фемистокл провел в 478 г. до н. э. закон, по которому, принимая минимальный срок службы корабля за 10 лет, ежегодно должны были отстраиваться 20 новых трирем.

Превращение Афин в крупную морскую державу и события 480 и 479 гг. до н. э. повлекли за собой демократизацию конституции, чему, как ни странно, содействовал Аристид. Изгнание, жизнь за границей и, наконец, крупные успехи флота изменили взгляды этого человека, бывшего до этого консерватором. Он убедился в правильности стремлений Фемистокла, которому он раньше противодействовал, и стал поддерживать его в дальнейших заботах о создании и применении флота, а также и в других вопросах внутренней и внешней политики.

Уравнению имущественных и слциальных различий между афинянами способствовало повторявшееся несколько раз оставление жителями своих домов и имущества при приближении неприятеля, а также самоотверженное выступление всех, как высших, так и низших классов граждан для защиты отечества и их совместное участие в сражениях, особенно при Саламине.

Благодаря возросшей потребности в командах для флота и в рабочих для сооружения громадных стен и других построек возросло количество граждан четвертого класса, которых было бы несправедливым лишать участия в управлении. Поэтому в 478 г. до н. э., по предложению Аристида, был проведен закон, по которому доходы с движимого имущества стали давать права одинаковые с доходами от поместий. Этим уничтожилась последняя привилегия землевладельцев и высшего сословия, и каждый гражданин получил право быть избранным в совет 500, в архонты, а, следовательно, и в ареопаг.

Важные реформы, которыми знимался Фемистокл на родине, не могли быть проведены без его личного участия, поэтому он, несомненно, и отказался в 479 г. до н. э. от командования афинским флотом. Он имел полное право на это, так как своим гениальным созданием и руководством флота привлек на свою сторону и сделал сторонниками наступательной морской политики, создавшей величие Афин, не только самого Аристида, но и всех сознательных людей.

Его влияние не ограничивалось пределами Афин, но распространилось на весь истмийский союз, который вначале не разделял мысли о необходимости полного уничтожения персидского флота и вообще отказался от ведения морской войны, но затем уже весной 478 г. до н. э. сосредоточил у острова Эгины флот из почти ста кораблей. Пелопоннесский отряд состоял всего из 20 кораблей, правда, под начальством самого царя Павсания, афинский — из 30 кораблей под начальством Аристида и Кимона, сына Мильтиада; остальные 50 судов принадлежали другим союзникам.

Павсаний, стяжавший всеобщее уважение как военачальник во время Платейской битвы, без возражений и претензий со стороны афинян получил общее командование флотом. Это был совсем не такой человек, как Леотехид; он отличался энергией и выдающимся умом, но вместе с тем был очень самолюбивым и лукавым. Он немедленно начал наступательные действия, но не против Малой Азии, а против Крита, имевшего важное стратегическое значение, благодаря своему положению у края Архипелага. Население последнего состояло частью из греков, но принадлежал он персам.

Несмотря на свою значительную величину, остров был завоеван в очень короткий срок, и флот для открытия свободного пути к Понту двинулся на север, по прошлогоднему пути афинян, через Геллеспонт и Босфор до Византия, ставшего, благодаря своему благоприятному местоположению, цветущим торговым городом и важнейшею крепостью персов со времени их похода в Скифию. Появление у Византия греческого флота было настолько неожиданным для персов, что греки уже летом 478 г. до н. э. овладели городом, несмотря на его сильные укрепления, взяв при этом, кроме богатой добычи, много пленных, в числе которых оказались близкие родственники персидского царя.

Этот новый успех был гибельным для Павсания, так как его высокомерие обратилось в манию величия. Еще до этого богатая добыча Платейской битвы так вскружила голову спартанцу, воспитанному в строгости и простоте, что он начал считать себя выше всех союзников и вести разнузданную жизнь.

Как завоеватель Крита и Византия, он возомнил о себе еще больше. Получив несметную добычу и пристрастившись к восточной роскоши, он уже был не в состоянии вернуться к стеснительным и скромным условиям жизни своей родины. Во время стоянки флота в Византии у него возник план сделаться повелителем всей Греции при содействии персов. Для этого он, при посредстве знатных персидских пленников, отпущенных им на свободу, вошел в сношение с находившимся в Сардах Ксерксом.

Одновременно с этим он изменил свое обращение с подчиненными и, дав волю своему властолюбию, стал пороть провинившихся плетью, как будто они были его рабами. Спартанцев он, разумеется, щадил, но остальных греков третировал и налагал жестокие дисциплинарные наказания; так, например, он заставлял людей стоять в продолжение целого дня с тяжелым железным якорем на плечах. Когда Аристид упрекнул его за это, он не захотел его даже слушать.

Следствием этого было всеобщее недовольство, дошедшее, наконец, до того, что ионийцы отказались повиноваться и едва не пустили ко дну корабль Павсания вместе с ним самим. Греки обратились к Аристиду и Кимону, стяжавшим симпатии своим мягким обращением, с просьбой о защите, предложили им заключить новый союз и встать во главе его.

Те согласились, и весной 477 г. до н. э. возник новый морской союз, известный под именем делосско-аттического — маленький, но священный островок Делос, бывший некогда центром старой морской амфиктонии, имел у греков особенное значение, а потому и был выбран центром нового союза.

Одновременно с этим Павсаний, на которого в Спарту поступило много жалоб, был отозван эфорами при помощи пелопоннесской эскадры, посланной для этой цели. Он повиновался, так как к открытому выступлению еще не был готов, и поручил управление Византием и, вероятно, и Сестосом, своему единомышленнику Гонгилу. В Спарте не смогли доказать изменческих замыслов Павсания, но, тем не менее, он был смещен со своего поста, и вместо него в Византий был послан некий Докрид с маленькой эскадрой для принятия командования. Но союзники по его прибытии решительно отказались ему подчиняться, и он вынужден был вернуться со своими кораблями обратно.

Спарте уже наскучило вести войну с персами, перенесенную теперь на море, стоившую больших денег, угрожавшую новыми потерями людей и, кроме того, содействующую разложению строгих спартанских нравов. Поэтому Спарта отказалась от дальнейшего участия в этой войне, предоставив ее ведение Афинам. Таким образом, морская гегемония перешла к Афинам без борьбы и без нарушения союза, заключенного в 480 г. до н. э. в Истме. Цель Фемистокла была осуществлена: Афины достигли неоспоримого превосходства на море.

Фактически Афины обладали всеми данными для получения морской гегемонии еще при заключении истмийского союза в 481 г. до н. э., но Фемистокл решил отказаться от притязаний, несмотря на подавляющий перевес афинских кораблей над спартанскими, ради того, чтобы не нарушать согласия в деле национальной обороны.

Афинские командиры в Византии, несомненно, приняли очень охотно предложение союзников взять на себя главенство и немедленно приступили к заключению морского союза, в который под руководством Афин могли выступать, в качестве равноправных членов и не теряя своей независимости, все греческие государства. Целями союза были отражение нападений персов и защита от них всех членов союза, охрана свободы моря и морских сношений и торговли, особенно в Понте; наконец, нападение на персидские берега и грабеж их для возмещения убытков, понесенных союзниками во время персидских нашествий. Словом, союз преследовал только военные цели, тем более, что часть греческих прибрежных городов еще находилась в руках персов.

Одновременно было решено, что каждый член союза обязывался вносить известную сумму на ведение войны, как платили раньше спартанцам при ведении войны сухопутной. Государства, обладавшие военными кораблями, должны были предоставить их с командами союзу и содержать на свой счет; те же, которые не имели кораблей, облагались денежным налогом. Афины, как первенствующая держава, осуществляли верховное командование над флотом, распоряжались деньгами, имели председательское место на союзном собрании и обладали правом его созыва.

Союзный совет собирался и заседал в храме Аполлона на острове Делосе, в этом же храме хранились все ценности союза, для управления которыми имелись особые союзные казначеи. Каждый член союза имел право голоса и все вопросы (о войне, мире и пр.) решались голосованием.

Распределение налогов союзники единогласно поручили Аристиду, который своим незапятнанным бескорыстием и самоотверженностью, а также доброжелательным отношением к людям, заслужил всеобщую симпатию и любовь. Он принял это трудное поручение и, объехав всех союзников, немедленно выполнил его ко всеобщему удовлетворению. Его распределение налогов даже в следующем поколении считалось образцовым.

Матрикулярные взносы взимались через каждые четыре года. Предположения, что сумма этих взносов достигла с самого начала 460 талантов, следует признать ошибочными. В первые годы она равнялась лишь 154 талантам, и лишь через пять лет, с присоединением новых членов союза, достигла упомянутой цифры и даже превысила ее.

Для упрощения делопроизводства все члены союза первоначально были разделены на три округа: геллеспонтский, к которому принадлежали города у Геллеспонта и Босфора (за исключением Фракийского Херсонеса, а также островов Тенедос, Проконнес и Безбик в Пропонтиде); ионийский, — к которому принадлежали острова малоазийского побережья от Лесбоса до Самоса, а также вступившие в союз ионийские и эолийские города; наконец, островной округ, который составляли Делос и Кикладские острова, кроме Андроса, и Эвбея без Кариста; в этот округ не вошли, однако, мелкие острова, лежащие севернее Эвбеи вдоль греческого побережья вплоть до Фракии.

Переход гегемонии в морском союзе к афинянам изменил замыслы Павсания, которому удалось оправдаться от возведенных на него обвинений в Спарте, где он пользовался общим уважением и обладал большими связями. На триреме, предоставленной ему заимообразно городом Гермионом в Арголиде, он следующим же летом (477 г. до н. э.) вернулся в Византий, причем предпринял это по собственной инициативе. Тем не менее, Гонгил сдал ему Византий, Сестос также попал в его руки, и таким образом проход в Понт снова очутился под его контролем. Он стал вести жизнь в восточном вкусе и властвовать наподобие персидских сатрапов.

Лакедемоняне не возражали против действий Павсания, но афиняне решили выступить против него с оружием. Командование в этой экспедиции они поручили, несмотря на его молодость, Кимону, начавшему этим свою блестящую военную карьеру. Он взял Сестос и осадил Византий, который принудил к сдаче в 476 г. до н. э.

Павсаний отправился в Колонн в Троаде, откуда продолжал свои сношения с Ксерксом, подарившим его доверенному Гонгилу в тех местах большие поместья. Можно предполагать, что персы в продолжение нескольких лет намеренно удерживали Павсания, не давая развернуться его пылкому честолюбию, пока он опять не был вызван в Спарту, где были получены достоверные известия о его поступках.

Он отправился, все еще надеясь, как это ни удивительно, на свое влияние и связи. По прибытии он был немедленно арестован по обвинению в заговоре, но потом опять отпущен за недостатком улик. Наконец, в 472 г. до н. э. одному из эфоров, враждовавшему с ним, удалось найти доказательство его сношений с Ксерксом и подготовке восстания илотов. Павсаний укрылся в одном из храмов, был там заперт и уморен голодом.

После покорения Сестоса и Византия и присоединения их к морскому союзу Кимон предпринял завоевание фракийских городов, находившихся в персидских руках. Он начал с Эйона, занимавшего важное положение у устья реки Стримона. Разбив войско города, он окружил последний, намереваясь взять его голодом. Но храбрый комендант города Богис, не желая сдаваться, сжег всех оставшихся в живых, все сокровища и, наконец, самого себя на специально приготовленном костре. Афиняне решили навсегда удержать за собой этот важный пункт и высадили туда 10000 поселенцев (клерухов), перебитых впоследствии фракийцами во время похода в глубь страны.

Вслед за завоевание Эйона, осенью 476 г. до н. э. в руки Кимона перешли и прочие города на Фракийском побережье и Фракийском Херсонесе, вплоть до оборонявшегося также упорно, как Эйон, Дориска. Затем Кимон взял скалистый остров Скирос, населенный коренными его жителями — долопернами, занимавшимися морским разбоем. Они были проданы в рабство, а остров заселен афинскими колонистами.

Из Скироса Кимон вывез в Афины найденные там останки эпического героя Тезея, которому приписывалось соединение разрозненных аттических племен в одно государство. Этим поступком он вызвал большую радость у афинян и окончательно расположил их к себе. Из греческих городов Фракийского побережья и лежащих перед ним островов Фасоса и Самофракии, а также из островов Скироса, Папаретоса, Скиатоса и других, лежащих вблизи мыса Сепиаса, образован был четвертый отдел морского союза — фракийский, простиравшийся от Метоны в Пагасейском заливе до Эноса в устье Гебра (Марица).

Благодаря созданию морского союза и усилению его мощи, Аристид и Кимон в качестве людей дела стали самыми влиятельными и уважаемыми в Афинах, тогда как влияние Фемистокла стало уменьшаться.

После учреждения морского союза лакедемоняне стали стремиться к образованию противовеса быстро растущей мощи Афин, для чего сделали попытку распространить свое влияние на северную Грецию. Они намеревались завоевать обитавшее в Лариссе в Фессалии племя алеуадов, которое в свое время призвало Ксеркса к походу на греков. Весной 476 года Спарта послала через Пагасейский залив морским путем, освобожденным благодаря Афинскому флоту, свои войска в Пагасею под предводительством царя Леотехида. Из Пагасеи войска прошли по совершенно ровной местности вплоть до Лариссы, изгнали тамошнего тирана и могли бы покорить Фессалию, если бы Леотехида не подкупили алеуады, после чего он вернулся обратно. Его уличили в подкупе, судили, и ему удалось избежать казни лишь благодаря бегству.

Войско следующим летом вернулось на кораблях обратно в Пелопоннес. Поход оказался безрезультатным, хотя лакедемоняне старались использовать его для приобретения руководящей роли в дельфийской амфиктонии, что могло дать им перевес над средней Грецией. Им почти удалось достичь этого путем внесения предложения об исключении из амфиктонии фессалийцев, фиванцев и других племен, поддержавших персов, но дальновидный Фемистокл, как представитель Афин, увидел в этом предложении вред для своей страны и постарался, чтобы оно не было принято. Это, несомненно, еще более увеличило ненависть Спарты к Фемистоклу, и она приложила все усилия для того, чтобы повредить ему и, к несчастью, нашла в этом поддержку в Афинах.

Создание и содержание флота требовало больших денег и повлекло за собою полное изменение форм правления в демократическую сторону. Блестящие успехи Фемистокла, не имевшего связей среди аристократии, а в особенности же Саламинская победа, создали ему массу врагов и завистников среди этой аристократии, симпатизировавшей Лакедемону.

Обладая дальновидностью, Фемистокл давно уже понимал, что Спарта — соперник, и что Афинам придется вести с ней решительную борьбу за гегемонию в Греции. Родовая же аристократия склонялась к Спарте, с ее аристократическим образом правления, содействовавшей распространению олигархии во всей Греции явно боровшейся с демократией. Во главе этой партии встал любимец толпы — Кимон, герой победоносной войны с персами. Как аристократ, он симпатизировал Спарте и уже много лет был желанным гостем в этом государстве.

Кимон, легкомысленный в молодости, вопреки ожиданиям сделался выдающимся полководцем, хотя у него и не было того ума и дальновидности, с которыми Фемистокл вел запутанные политические дела афинского государства. Он открыто выступал против Фемистокла и приложил все свое влияние чтобы отправить его в изгнание. Этого ему удалось добиться в 473 г. до н. э., когда Фемистокл был подвергнут остракизму и удалился в изгнание.

Он удалился в Аргос, враждовавший издавна со Спартой. Приобретя там вскоре всеобщее уважение и влияние, он его использовал против Спарты и на пользу своей родины. Под влиянием Фемистокла начались войны между Спартой, Аргосом и Тегеей. Спартанцы, обладавшие лучшей военной подготовкой, победили в кровопролитных боях при Тегее (472 г. до н. э.) и Дипайе (471 г. до н. э.). Они использовали этот успех для упрочения своего положения в пелопоннесском союзе, лишив союзные войска самостоятельности, подчинив их своей власти и поставив во главе их спартанских начальников.

К этому времени относится осуждение и смерть Павсания, переписка с персами которого стала известной. Спартанцы воспользовались этим, как предлогом для того, чтобы повредить ненавистному им Фемистоклу, который и в изгнании оставался для них опасным врагом. Они отправили в Афины посольство, обвиняя Фемистокла в соучастии в преступлениях Павсания и требуя наказания его за измену.

Партия Кимона, изгнавшая Фемистокла, поверила этой клевете, несмотря на отсутствие доказательств, и совместно со спартанцами отправила людей для его ареста. Фемистокл бежал на о. Коркиру, но там не решились приютить столь опасного изгнанника, и он перебрался в Эпир, к молосскому царю Адмету. Но и там он не был в безопасности от врагов. Поэтому он отправился сухим путем в гавань Пидну в Македонии, где сел на торговый корабль, отправлявшийся в Малую Азию. По пути корабль прибило к острову Наксосу, и Фемистокл подвергся опасности попасть в руки афинян, блокировавших этот остров.

По прибытии в Малую Азию он тайно проехал в персидскую столицу, где предоставился новому персидскому царю. Артаксеркс, вступивший на престол после смерти Ксеркса, великодушно принял Фемистокла, несмотря на то, что он принес его отцу и государству больше вреда, чем кто-либо другой. Он дал ему даже в управление города Магнезию и Миус (оба на Меандре) и Лампсакузы (в Геллеспонте). В первом из этих городов Фемистокл прожил несколько лет, вплоть до 465 г., пользуясь уважением и занимаясь благотворительностью; предание гласит, что оно покончил жизнь самоубийством, когда Артаксеркс потребовал его участия в войне против Греции. Если это и выдумка, то она основана на убеждении в его искреннем и глубоком патриотизме.

Фемистокл был одарен большими способностями и обладал громадной отвагой и силой воли. Не обладая военно-морским образованием он понял истинный путь к величию своего государства. Он сумел убедить совершенно чуждый моря и морского дела народ, что его будущность лежит на море и склонить его к тяжелой морской службе. Понимая, что только флот может защитить Грецию от угрожавших ей персов, он провел закон о флоте, изыскал средства для его постройки и убедил ради этого граждан отказаться от доходов с Лаврионских рудников. Как раз ко времени появления персов флот был готов, и Фемистокл принял на себя командование им.

Перед самым началом военных действий он создал истмийский союз. Без этого союза Греция, наверное, погибла бы при всей разрозненности, близорукости и отсутствия национального чувства у отдельных независимых государств, число которых превышало сотню. Несмотря на свое превосходство и вполне понятную уверенность в себе, Фемистокл уступил совершенно неосновательным притязаниям Спарты на гегемонию на море и допустил назначение командующим морскими силами совершенно негодного для этой цели и нерешительного Эврибиада. Но и будучи его подчиненным, он всегда умел побудить его к правильным в стратегическом и тактическом отношении действиям. В минуту опасности он проявил редкое великодушие, простив и вызвав из изгнания своего злейшего врага Аристида.

Не имея боевого опыта, Фемистокл в 480 г. до н. э. выступил впервые в качестве флотоводца и выказал свои блестящие способности, выбрав очень удачно место расположения своих сил, и одержал победу при Саламине атакой с флангов, поборов в самом начале нежелание подчиненных идти в бой. В этом отношении он оказался выше всех своих современников, несмотря на то, что занимал лишь второстепенное место; его дальновидность и осмотрительность при выборе гаваней, их устройстве, а также планировке укреплений, обеспечивавших от нападений с суши Афины и Пирей, заслуживает удивления.

Он преодолел завистливое сопротивление Спарты, не считаясь с тем, что приобрел в лице этого могущественного государства опасного врага. С подобной же самоотверженностью и любовью заботился он о благе и величии своей родины.

В Фемистокле надо видеть духовного отца морского союза, — он создал морское могущество Афин и, стоя на истинном пути, достиг замечательных результатов. Благодаря своей проницательности он сразу увидел в Спарте главного врага своей родины, с влиянием которого надо было бороться, собравши все силы, и сумел это сделать, в противоположность Кимону и последующим руководителям Афин, нарушившим единство морского союза угнетением отдельных членов и растратившим его могущество на ненужные авантюры. Последним политическим успехом Фемистокла было противодействие спартанскому влиянию в средней и северной Греции, достигнутое им благодаря его дипломатической ловкости.

Вскоре после изгнания Фемистокла умер Аристид, и руководящим лицом в Афинах стал Кимон. Вскоре он предпринял поход против Кариста, единственного города на Эвбее, не принадлежавшего к морскому союзу, подчинил его и принудил вступить в союз, причем величина вступительного взноса была назначена афинянами. Есть основание предполагать, что то же самое было сделано с островом Андросом.

Этот прием, противный основам морского союза, сделался обычным в Афинах, превратившихся из первого среди членов делосско — аттического союза в повелительницу Аттики, причем, естественно, среди членов союза, ревниво оберегавших свою независимость, возникло недовольство, перешедшее вскоре в ненависть. Первым проявлением ее был выход из союза острова Наксоса, рискнувшего на такой шаг, несмотря на то, что он был один; афиняне его блокировали и покорили, совершив первое насилие над членом союза.

В 468 г. Кимон с союзным флотом в количестве 200 кораблей предпринял поход против персов, так как Ксеркс, судя по всему, готовил в Памфилии армию и флот для нового нападения на Грецию. Для этого похода Кимон велел построить триремы шире обыкновенного и со сплошной верхней палубой для того, чтобы можно было взять на судно больше гоплитов. По-видимому, он предполагал отступить от введенной Фемистоклом тактики таранного боя и вернуться к абордажному бою, чем и проявил свое незнание морского дела.

Он начал действия в юго-западном углу Малой Азии у Тропейского преддверья Карийского Херсонеса и оттуда подвинулся вдоль Карийского и Ликийского побережья до Фазелиса. Прибрежные греческие города без сопротивления переходили на его сторону, остальные города пришлось покорять. Фазелис, жители которого сперва упорно защищались, уступил довольно скоро под влиянием переговоров. Все города принуждены были вступить в морской союз;и из них и из прибрежных островов, включая Родос, был образован пятый отдел союза, карийский, насчитывавший, по крайней мере, 66 членов. Благодаря этому общая сумма взносов достигла 500 талантов.

Во время заключения договора с Фазелисом персидская армия находилась в лагере у устья реки Эвримедона в Памфилии. Эвримедон тогда был судоходен для плоскодонных трирем на протяжении 60 стадий (10,7 км), вплоть до Аспендоса. Перед устьем и в самом устье находился флот, составленный из флотов зависимых от персов государств, состоявший, по крайней мере, из 20 трирем, преимущественно финикийских; кроме того, с Кипра должны были прибыть еще 80 финикийских трирем. Не дожидаясь их прихода и соединения с флотом, Кимон, тотчас же после заключения договора с Фазелисом, неожиданно напал на стоявшие у устья Эвримедона корабли и уничтожил их. Ободренный этим легким успехом Кимон высадил войско, встретив сильное сопротивление, и штурмовал персидский лагерь. После этого он опять спешно посадил войско на корабли, чтобы встретить шедшую от Кипра эскадру раньше, чем ей будет известно о поражении персов при Эвримедоне. Это ему удалось, и эскадра, на которую он так же неожиданно напал восточнее Эвримедона, у Сиде, была захвачена целиком вместе с командой.

После этого грандиозного успеха, после которого не могло быть и речи о новом нашествии персов или о появлении в греческих водах неприятельского флота, делосско-аттический союз достиг кульминационного пункта своего развития. Его пять отделов насчитывали свыше 200 членов, обитавших от Ликии до Аттики и от Понта по всему Архипелагу. Его прямые доходы были очень велики; кроме того, большую прибыль приносила свободная торговля. Особенно возвысились Афины, начавшие мнить себя не только руководительницей союза, но его повелительницей.

Члены союза тяготились военными повинностями и налогами и часто бывали неаккуратны в уплате последних; но это стоило им независимости, так как лица, стоявшие во главе отделов, не обладали умеренностью основателей союза и обращались с членами не как с равными, а как с подчиненными. Взносы стали взыскиваться очень строго, даже при помощи насилия, и члены союза, один за другим, подобно Наксосу, стали переводиться из категории союзников в подчиненных, причем величина взноса стала определяться по усмотрению афинян. Сам Кимон в подобных случаях проявлял еще некоторую мягкость, удовлетворяясь доставлением судов без команд и денежным взносом.

Таким образом, афинский флот постепенно увеличивался и, находясь все время в действии, становился более и более могущественным. Он уже не имел противников, с которыми не мог бы справиться; все это увеличивало уверенность лиц, руководивших афинской политикой. Совещания союзников в Делосе стали созываться все реже, при том, что у Афин увеличивалось число голосов, и, наконец, созыв их прекратился.

В 454 г. до н. э. после поражения в Египте, союзная казна, под предлогом опасности, возможной при нападении на Делос неприятельского флота, была переведена из Делосского храма Аполлона в храм Афины Паллады в Акрополе в Афинах и поступила в распоряжение хозяев союза. Это фактически было концом морского союза; образовалось единое государство, управляемое афинским народом или, вернее, афинскими политиками.

Этому перевороту способствовали крупные перемены, произошедшие в Афинах. Благодаря тому, что бывшие союзники мало помалу отказались от содержания собственных флотов, последние перешли к Афинам, увеличив их флот. Вследствие постоянных войн экипажи были опытны и всегда готовы к бою, тогда как союзные государства уже не получали боевого опыта, и их жители отвыкли от тяжелой морской службы. Государственная казна пополнялась за счет взносов. Как и предполагал Фемистокл, Пирей, благодаря морскому могуществу Афин, стал вскоре торговым центром всего греческого мира на востоке, и его оживленная торговля дала заработок массе людей, как богатых, так и бедных.

Каждый чужестранец (метек), переселявшийся в Афины, по истечении известного срока должен был принять участие в защите страны и сделать соответствующий взнос. Одни метеки служили в качестве гоплитов, другие — в качестве гребцов; в 431 г. до н. э. их число превысило 10 000. Выслужившиеся метеки получали права афинских граждан.

В городе скопились большие богатства, и от былой греческой простоты вскоре не осталось и следа. Стремление к наслаждениям, безнравственность и желание хорошо пожить, не трудясь совсем или очень мало, стали всеобщими. Непомерно развились высокомерие, стремление к власти и преувеличенно высокое мнение о могуществе государства, но забывалось то, что флот, — от которого зависело могущество, благо, да и само существование государства, следовало беречь и применять с большой осторожностью. Честолюбие до того овладело некоторыми, что они стали мечтать о завоевании Сицилии, южной Италии и Египта, Карфагена и всего побережья Африки.

Все это было фатальным для Афин, которые нуждались в самоотверженных и бескорыстных людях, обладавших достаточным умом и осмотрительностью для того, чтобы держать государство и граждан на высоте положения. Необходимо было заботиться о поддержании решающего перевеса и гегемонии на море и заинтересовать в этом граждан.

Ни одна из отраслей государственного управления не требует такого умелого, непрерывного и тщательного ухода, как флот, для того, чтобы он находился на высоте своего положения и был надежным оружием.

Оба создателя морского союза, положившего начало морскому могуществу Афин, Фемистокл и Аристид, умерли почти в одно и то же время, незадолго до битвы при Эвримедоне. К этому времени относится появление личности, имя которой пользовалось в эпоху расцвета Афин почтением большим, чем чье-либо другое, но его носитель, наряду с заслугами в области искусства, памятники которого вызывают и в настоящее время заслуженное удивление всего мира, принес своей родине больше вреда, чем кто-либо другой из граждан. Это Перикл.

Он происходил из благородного рода Алкмеонидов и был сыном Ксантиппа, участника той войны, которая завершилась завоеванием Сестоса. По рождению и по духу он был аристократом. Благодаря состоятельности своих родителей он получил великолепное образование. Приученный с молодости к строгому образу жизни, он сохранил его до зрелого возраста. Он был свободен от господствовавших суеверий, так как был учеником выдающегося философа Анаксагора, который и впоследствии часто давал в затруднительных случаях советы своему ученику.

Благодаря необыкновенной убедительности своего красноречия, которым он умел очаровать народ, он достиг руководящего положения в Афинах, причем его неограниченное честолюбие сделало его очень неразборчивым в средствах. Аристократ по рождению, он с самого начала стал во главе революционной демократии, так как понимал, что будущее принадлежит демосу, а не олигархии, вождь которой, хотя и достиг уважения благодаря своим военным успехам, но, не обладая осмотрительностью и дальновидностью, не мог рассчитывать на успехи в политике.

Перикл избегал выступать публично, стараясь использовать для этого случая подходящих сторонников, в первое время чаще всего Эфиальта, честного афинского гражданина, с которым он был в дружбе. Бескорыстие Эфиальта было исключительным, но он был крайним демократом; его речи имели на народ очень большое влияние, которое он сначала употребил для свержения Кимона, а затем и ареопага.

После победы при Эвримедоне Кимон летом 466 г. до н. э. изгнал последних персов, державшихся еще у Эгейского моря, из Фракийского Херсонеса и из Дориска, долго и упорно сопротивлявшихся. Покончив с ними, он двинулся на остров Фасос, восставший против Афин вследствие спора о гаванях и доходных рудниках, лежавших напротив него на фракийском побережье. Кимон разбил фасосцев на море и, высадившись на остров, осадил и блокировал город, все еще упорно сопротивлявшийся. Фасосцы стали просить спартанцев напасть на Аттику, на что те согласились, но им помешало землетрясение, разрушившее Спарту, и восстание илотов (мессенцев, по имени которых война и названа третьей мессенской), подготовленное в свое время Павсанием. Восставшие сначала имели успех, но потом вынуждены были отступить в горную крепость Итому, на высоте 800 м, где им приходилось и раньше держаться в течение нескольких лет, так как спартанцам, не умевшим вести осаду, не удавалось их захватить.

В 463 г. до н. э., после двухлетней блокады, Кимон взял Фасос. Побежденные были вынуждены выдать свои суда, уничтожить укрепления, отказаться от владений на фракийском побережье, и уплатить военные издержки.

По возвращению в Афины Кимон, глава олигархической партии, был обвинен Эфиальтом и Периклом в подкупе македонским царем Александром, с которым тот имел возможность справиться, имея в своем распоряжении сильное афинское войско. Хотя Кимону удалось оправдаться, но прежнее уважение народа и популярность были им почти потеряны.

Лакедемоняне, не будучи в состоянии овладеть Итомой, обратились за помощью не только к пелопоннесским государствам, но и к своей ненавистной сопернице — Аттике. Кимон, явный сторонник Спарты, несмотря на нежелание сторонников демократии, решил оказать спартанцам помощь, что доказывает недостаток у него политического такта и ума; ему удалось добиться этого, вероятно, не без коварной поддержки своих личных врагов, и в 462 г. до н. э. он сам был послан в Итому во главе 4000 гоплитов.

Но и он не мог ничего поделать с неприступными высотами; к тому же спартанцы, услышав, что афинская демократия симпатизирует мессенцам, отнеслись к Кимону с большим подозрением и вскоре попросили его уйти обратно. На обратном пути через Истм коринфяне обошлись с ним очень высокомерно.

Все это уязвило афинское самолюбие и еще более повредило популярности Кимона. Между тем Эфиальт и Перикл использовали отсутствие Кимона для нанесения удара ареопагу, этому краеугольному камню Солоновской конституции.

Уже в продолжение нескольких лет они неоднократно обвиняли членов этого высокого собрания в злоупотреблении властью (взяточничество) и добивались наказания, что дискредитировало ареопаг. Им удалось привлечь народ, необходимый для совершения переворота, путем подкупа судей, раздачи за счет государства билетов на зрелища, а также путем многочисленных наймов служащих, особенно низших (например, 500 сторожей на верфи и 50 в крепости); не ограничиваясь этим, они подкупили войско, всадников, стрелков, как конных, так и пеших, морских солдат, команды 20 сторожевых кораблей и двухтысячные гарнизоны в союзных городах.

Низшие слои населения стали стремиться к занятию судейских мест и должностей присяжных, так как с непомерным увеличением числа процессов росло и число судов. Вскоре дело дошло до того, что все низшее население стало жить на счет казны, что и нужно было Периклу. У ареопага, совести государства, отнимались права одно за другим. Судебные функции были переданы частью совету 500, частью народному собранию, так что от Солоновского учреждения осталась одна лишь тень.

Когда Кимон задумал восстановить ареопаг в своих правах, Периклу удалось с помощью остракизма добиться его изгнания.

В это время Эфиальт, возбудивший сильную ненависть, пал от руки убийцы, и Перикл остался один во главе руководящей демократической партии. Афины вышли из истмийского союза, в котором до сих пор номинально участвовали лакедемоняне, и заключила союз с их врагами — Аргосом и Фессалией; таким образом возник союз государств, враждебных Спарте, под предводительством Афин.

К счастью для Спарты, мессенская война вскоре окончилась, так как мессенцы, при условии свободного пропуска, согласились очистить Итомские высоты. Афиняне поселили их в Навпакте в Коринфском заливе. Этот город, взятый ими незадолго до этого у локрийцев, был очень важен в случае морской войны, так как давал возможность запереть Коринфский залив. Коринфянам это обстоятельство было неприятно, но еще неприятнее было другое: Мегара, бывшая с ними в постоянной вражде, не получив помощи от спартанцев, вышла из пелопоннесского союза и примкнула в 459 г. до н. э. к Афинам, которые заняли Мегару и ее гавани — Пагаю в Коринфском и Низаю в Сароническом заливах, выстроили длинные стены от Мегары до Низаи, чем отрезали коринфянам путь в Беотию и Аттику, словом, закрыли доступ из Пелопоннеса в Среднюю Грецию. Это сделало неизбежной войну между Афинами и Коринфом, а, следовательно, и главою пелопоннесского союза — Спартой. При этом угрожающем положении обязанностью афинского правительства было содержание всех боевых сил в готовности к решительной битве со Спартой и враждебными морскими державами — Коринфом и Эгиной.

В это время к Афинам обратился за помощью ливийский князь Инар. Незадолго до этого он подготовил к восстанию тяготившийся персидским игом Египет, покоренный еще в 485 г. до н. э. Камбизом. Заручившись готовностью и согласием Египта, Инар, однако, чувствовал себя не настолько сильным, чтобы воевать с персами. Рискованные операции в отдаленном Египте нисколько не затрагивали непосредственных интересов Афин. Тем не менее, в конце лета 459 г. до н. э. по распоряжению Перикла или, по крайней мере, с его ведома и согласия, союзный флот из 200 трирем (то есть с командным составом около 40 000 человек), участвовавший в походе на Кипр, отплыл в Египет.

Трудно сказать, что послужило причиной столь легкого согласия Перикла; было ли это желанием угодить жаждавшему героических деяний демосу, корыстолюбию и жажде наслаждений которого он потворствовал и раньше ради личных интересов, или же он престо не представлял себе всех опасностей предприятия, — тем не менее, в конце лета 459 г. до н. э. флот вышел из Греции и прибыл в Египет как раз в то время, когда восставшие разбили в дельте Нила у Папремиса персидское войско под начальством брата Ксеркса Ахемена, который пал в бою.

После этого началась осада главного города, Мемфиса, частью которого еще владели персы. Результатом осады было занятие всего города, за исключением цитадели — Белой крепости. Союзный флот, вошедший осенью в Нил, уничтожил находившуюся у Мемфиса персидскую эскадру из 80 кораблей и овладел рекой. Но осада цитадели затянулась. Тем временем Артаксеркс собрал новое войско и флот из 300 кораблей под начальством Мегабаза и двинул их в начале 456 г. из Киликии в Египет.

Предварительно он отправил в Спарту послов с большими деньгами, с целью побудить спартанцев напасать на афинян, но это не удалось. Египетское войско и афиняне были разбиты персами в решительной битве и изгнаны из Мемфиса, причем афинский полководец Хармантид был убит, а оставшееся войско вместе с флотом загнано неподалеку от Мемфиса в Канопский рукав Нила в вершине дельты и окружено у острова Просопитиса, где он подверглось 18-месячной блокаде.

Когда обмелела река, Мегабаз отвел каналом воду из рукава, афинские корабли очутились на суше, и персы смогли свободно перебраться на остров. Афиняне сожгли свои корабли и сдались, выговорив себе право свободного ухода; уцелело только 6000 человек. В 454 г. до н. э. они прошли через Ливию в Кирену, совершив путь в 460 морских миль. Во время перехода число их еще уменьшилось, и на родину вернулась лишь малая часть. В то же время новая афинская эскадра в 50 кораблей, посланная на смену в Египет, не зная об участи первой, подверглась при входе в один из нильских рукавов нападению персов, и лишь нескольким триремам удалось выбраться обратно в море и вернуться на родину. Так кончилась это необдуманно начатое предприятие, поглотившее свыше 200 трирем и почти все обученные команды, то есть боевые силы, которые могли бы быть применены с гораздо большей пользой в войне, опять начавшейся в Греции.

Эта война между Коринфом и Афинами началась одновременно с отбытием флота к Кипру и в Египет (в 459 г. до н. э.). Афины стремились обосноваться в Галиее, маленькой гавани на южной оконечности полуострова Арголида, овладение которым могло принести значительную пользу в случае действий в лаконских и пелопоннесских водах. В сражении с коринфскими и эпидаврскими войсками афиняне вышли победителями, но предприятие было начато с недостаточными силами, поэтому в дальнейшем оно не имело успеха. Вслед за тем пелопоннесские морские государства стянули против афинян все свои флоты. Но Афинам, находившимся в расцвете своего могущества и еще располагавшим, несмотря на отправку своих главных морских сил в Египет, достаточно сильной эскадрой, удалось разбить пелопоннесцев около острова Кекрифалейя, приблизительно в 4 милях западнее острова Эгины, который только после этого вступил в войну.

Эгиняне, издавна сильные на море, уже в продолжение нескольких десятилетий считали Афины своим самым опасным врагом. Флот эгинян, соединившись с коринфским и эпидаврским, встретился в 458 г. до н. э. с усиленным союзниками афинским флотом, находившимся под главным начальством Леокрита, и был совершенно разбит. Афиняне захватили не менее 70 кораблей, высадились на Эгине и осадили город. Пелопоннесцы поспешили на помощь. Спартанцам удалось перебросить в город 300 гоплитов, и это затянуло осаду. Коринфяне, воспользовавшись тем, что Афины, занятые Эгиной, не могли вполне располагать своим флотом, напали на союзную с Афинами Мегару для отвлечения их от осады Эгины. Последнее, однако, не удалось; не отзывая от Эгины своих войск, афиняне на скорую руку собрали войско из оставшихся в городе стариков и молодежи и двинули его против коринфян. Первая битва окончилась вничью, но в следующей афиняне победили и нанесли врагу при отступлении большой урон.

В это же время, то есть в 458 г. до н. э., афиняне, несмотря на вызванное военными операциями напряжение всех сил, начали постройку задуманных еще Фемистоклом длинных стен от города к гаваням. Несомненно, это предпринято было в ожидании нападения пелопоннесцев. Одна из этих стен тянулась на протяжении 7,1 км от города до Пирея, а другая на протяжении 6,8 км до оконечности мыса, ограничивающего Фалеронский залив, служивший гаванью. Обе стены были настолько толсты и высоки, что могли противостоять любой осаде и делали Афины с гаванями неприступной крепостью. Площадь, ограниченная этими стенами, была настолько обширна, что могла вместить население всей Аттики.

Лишь в 457 г. до н. э. в войне приняли серьезное участие спартанцы, ослабленные землетрясением и мессенской войной. В начале этого года фокейцы начали и стали угрожать Дориде — родному городу лакедемонян; последние, собрав для его защиты сильное войско, в котором одних гоплитов насчитывалось до 11 500 человек, переправили его, как можно думать, через Коринфский залив. Это, разумеется, ускорило ход операции, но возвращению войска морским путем помешало появление афинян в Коринфском заливе. Дорога по суше была также блокирована: афиняне держали в своих руках Мегару, Пагаю и Геранейские проходы, и таким образом доступ на перешеек был закрыт. Поэтому пелопоннесское войско осталось в Беотии, расположившись лагерем у Танагры, на расстоянии лишь одного дневного перехода от Афин.

Спартанцы, имея целью свергнуть демократическое правительство в Афинах и помешать сооружению длинных стен, завели предательские сношения с олигархической партией, которой прежде руководил Кимон. В противовес Афинам они восстановили в Беотии гегемонию Фив.

Почувствовав опасность, афиняне выступили им навстречу со всеми своими сухопутными силами и союзниками, всего в количестве 14 000 человек. Кимон, вернувшийся из изгнания, просил позволить ему участвовать в войне с лакедемонянами, но его услуги были отвергнуты. В последовавшей жестокой и кровопролитной битве при Танагре сторонники Кимона были перебиты до последнего человека. Но в конце концов, афиняне были побеждены, после чего на сторону неприятеля перешла бывшая с ними в союзе фессалийская конница. Пелопоннесская армия, понесшая большие потери в бою, не воспользовалась победой, а прошла лишь беспрепятственно через перешеек на родину, опустошив по пути Мегару.

Сознавая опасность соседства Беотии и Фив, Перикл решил заключить мир со Спартой. Вызванный по его предложению из изгнания Кимон был послан в качестве посредника в Спарту, но ему удалось добиться лишь выгодного для спартанцев четырехмесячного перемирия. Вследствие этого афинское войско под начальством Миромида выступило уже через два месяца в поход и разбило беотийцев при Энофите, близ Танагры; стены города были срыты до основания. Афиняне завладели Беотией, за исключением Фив, Фокидой и опунтийской Локридой; после чего они закончили постройку длинных стен, чем обезопасили свой город от внезапного вторжения.

К концу года Эгина была вынуждена сдаться, выдать свой флот, срыть стены и обязалась платить дань. Вероятно, уже следующей весной в 456 г. до н. э. афиняне взяли Трезену в Арголиде, а затем, в союзе с аргосцами, победили спартанцев при Ойное; но это не имело последствий.

Поражения и большие потери при Танагре и в других боях и неудачные операции флота в Египте в 459 году не помешали Афинам послать летом 455 г. до н. э. флот с десантными войсками под общим командованием Толмида в большой поход вокруг Пелопоннеса. Толмид обложил данью остров Киферу (теперь Цериго), овладел лакедемонским военным портом Гитейоном и сжег верфь, после чего направился в Коринфский залив, где взял основанную коринфянами гавань Халкиду, расположенную против Патраса и, наконец, высадился вблизи Сикиона, разбил в сражении сикионцев, а затем возвратился в Афины.

Помимо этого, в 454 г. до н. э. афиняне предприняли еще один поход, но не в Спарту, а в отдаленную Фессалию, для того, чтобы вернуть трон изгнанному оттуда царю и приобрести там влияние. Они дошли до Фарсала, но не смогли взять город, и вынуждены были вернуться, не достигнув никаких результатов.

В период от поражения при Танагре и до этой последней неудачи афиняне одержали несколько крупных побед, хотя и не нанесших ущерба Спарте и ее не ослабивших.

Известие поражении в Египте произвело самое удручающее впечатление в Афинах, где стали опасаться возможности скорого персидского нашествия, поскольку в Египте освободились большие силы персов. Афиняне, прежде всего, позаботились о безопасности сокровищ союза, находившихся на острове Делосе; хотя, возможно, что это было лишь предлогом для овладения сокровищами. Так или иначе, в конце 454 г. до н. э. афиняне перевезли эти сокровища из Делоса к себе и поместили их в храме Афины Паллады в Акрополе.

Таким образом, свелось на нет основное положение аттического союза, превратившегося теперь в афинскую империю. Этим еще более увеличилась прежняя ненависть союзников к Афинам, тем более что правительство, забрав в свои руки средства союза, еще настойчивее стало диктовать законы. Только немногие союзники, такие как Самос, Хиос и Лесбос, выставлявшие по требованию Афин вооруженные корабли, сохранили свою олигархическую форму правления, несмотря на благоволение Афин к демократии.

В остальных союзных городах форма правления устанавливалась афинянами; в некоторых городах даже были расположены афинские гарнизоны с афинскими начальниками, становившимися фактически правителями, хотя наряду с ними имелись «наблюдающие» из числа граждан. Тяжбы между членами союза стали представляться на решение афинского суда, чем уничтожилось равенство всех членов перед законом. Несмотря на угрожавшую опасность решительной борьбы между Афинами и Спартой, в союзе не было ни внутреннего единства, ни силы. Единение всех сил, осуществление которого удалось Фемистоклу в 480 г. до н. э. путем основания истмийского союза для борьбы с персидской опасностью, отошло в область преданий.

Опасения появления персидского флота в греческих водах оказались совершенно неосновательными. Несмотря на это, афиняне бездействовали и не предпринимали ничего против другого врага, более близкого и более опасного. Лишь через год в конце лета 453 г. до н. э. Перикл лично во главе флота и десантных войск предпринял морской поход из порта Пагаи в Мегаре в Коринфский залив, хотя этот поход и не мог иметь большого значения. Высадившись у Сикиона, Перикл разбил выступивших навстречу сикионцев, после чего быстро посадил союзные ахейские войска на корабли и направился к берегу Акарнании, лежавшей напротив, где осадил важный торговый город Ойниаду, расположенный у болотистого устья реки Ахелоя. Осада была безрезультатной, и к осени он вернулся в Афины, не достигнув успеха.

Сведений о значительных операциях за время от 452 до 450 гг. до н. э. не имеется; вероятнее всего, что военные действия временно прекратились по причине обоюдного утомления. В 450 году значительно уменьшились размеры взносов. Тем временем Перикл занялся другими, более дальновидными замыслами, и поэтому в начале 449 г. до н. э., опять при посредстве Кимона, было заключено со Спартой пятилетнее перемирие, продолжавшееся не дольше трех лет. Одновременно с этим Спарта заключила мир на 30 лет со своим старым врагом Аргосом, бывшим в союзе с Афинами, поэтому последние оказались изолированными.

В это время персы настолько оправились после вторичного завоевания Египта, что выступили из Киликии и начали угрожать соединенными финикийским и киликийским флотами острову Кипру, среди жителей которого было много греков. Несмотря на то, что удержание греческого владычества на этом острове было национальным общегреческим делом, Спарта не приняла участия, предоставив действовать афинянам, которые опасались, что с переходом острова к персам последние начнут угрожать союзникам Афин в Малой Азии и на островах и положат конец свободе мореплавания.

Печальный опыт последней войны с персами не остановил афинян, и они снарядили флот в 200 кораблей, не считая союзных. Командование было поручено старому врагу персов, Кимону, который летом 449 г. до н. э. пошел с флотом к Кипру. Несмотря на опасность, он выделил 60 кораблей для поддержания Амиртиая, укрепившегося в болотах нильской дельты. С остальными силами Кимон прежде всего взял один из городов на западном побережье Кипра, после чего приступил к осаде Китиона, расположенного на южном побережье и находившегося под властью одного финикийского князька. Во время осады, которая затянулась, Кимон умер, приказав, чтобы его смерть скрыли, а тело спрятали на судне. Вскоре после его смерти флот, у которого истощились запасы провианта, снял осаду и, с телом Кимона на одном из судов, направился к городу Саламину на восточном побережье острова. Здесь произошла встреча с соединенным финикийско-киликийским флотом, и греки, разбив его сначала на море, а затем уничтожив успевших высадиться на берег персов, одержали победу, подобную одержанной 19 лет назад Кимоном при Эвримедоне. После этого флот, с присоединившейся к нему эскадрой из Египта, вернулся на родину.

После смерти Кимона главою олигархической партии, дружественной Спарте, сделался его родственник Фукидид (не историк), строгий аристократ из хорошей семьи, горячо любивший родину, признанный всеми за одного из лучших граждан Афин. Добившись популярности умением убеждать речами народ, он выступил как политический противник Перикла и добился изгнания его старого друга и учителя, философа Анаксагора, учение которого казалось ему опасным. Фукидид успешно боролся против некоторых гибельных для государства ультра-демократических идей, но, тем не менее, по своему влиянию на народ он никогда не мог подняться до уровня Перикла.

Во время перемирия между Спартой и Афинами начались никем более не сдерживаемые раздоры и войны между отдельными греческими государствами. Фокейцы, бывшие в союзе с Афинами, и ойнофиты завладели в начале 448 г. до н. э. важной греческой святыней — Дельфами, откуда и название этой войны — священная; спартанцы, желая утвердить свою гегемонию и укрепиться в средней Греции, послали туда войско, взяли город и возвратили его дельфийцам, сделав его независимым, после чего вернулись обратно. Это выступление являлось вмешательством в сферу влияния Афин. Перикл собрал армию, но, не желая нарушать перемирия, не начал действий против спартанцев, а направился немедленно после их ухода (летом 448 г. до н. э.) в Дельфы и вернул их обратно.

После этого он преступил к приведению в исполнение своих крупных планов, по-видимому, уже давно задуманных. Первым из них был план образования из всех греческих городов и государств Эллинистического союза, — мысль утопичная, при требовательности и упорной враждебности спартанцев; союз имел целью восстановление уничтоженных персами в 480 г. до н. э. святынь, а также охрану безопасности мореплавания. По предложению Перикла для приглашения на совещание по этому поводу, были разосланы, впрочем, без успеха, 20 послов во все греческие города афинского государства, среднюю Грецию, Пелопоннес и Азию.

Второй план состоял в восстановлении святынь, разрушенных в Афинах и других городах. Еще Фемистоклом был заложен фундамент храма Афины Паллады на Акрополе, но храм не был достроен. По инициативе Перикла и был окончен этот храм, названный Парфеноном, затем выстроен еще один и возведены многие колоссальные постройки, как, например, Пропилеи в Акрополе, храм Тезею у его подножия и т. д., причем Перикл привлек к этому делу лучших художников Греции, таких как Фидий, и не жалел денежных затрат.

В сравнительно короткое время ему удалось создать грандиозные постройки, остатки которых теперь, спустя более чем два тысячелетия, еще возбуждаю всеобщее удивление и считаются непревзойденными. Эти сооружения еще более увеличили популярность Перикла. Постройки эти стоили таких громадных денег, что вряд ли какое иное государство могло бы их возвести. Такие расходы не могли быть покрыты средствами государства, хотя они были и очень большими благодаря широкому развитию торговли. Заработная плата, установленная Периклом, привлекала граждан низших классов, и число их росло благодаря наплыву чужих рабочих, торговцев, матросов и т. п.

Чтобы ограничить рост населения, Перикл еще раньше издал закон, по которому полное афинское гражданство могли получать лишь те лица, у которых и отец и мать были коренными афинянами. Кроме того, он стал поощрять выселение целых тысяч граждан беднейших классов в качестве клерухов в чужие края. Их колонии становились базами для афинского флота и торговли, содействуя поднятию престижа Афин, который начал падать после неудач в Египте и потери Кипра.

В 447 г. до н. э. Перикл сам отвез 100 клерухов в Фракийский Херсонес, чтобы защитить этот важный полуостров, лежащий на пути в Понт, от разбойничьих нападений. Для этой цели он восстановил сооруженную Мильтиадом стену в Булаире и одновременно свел до минимума дань Афинам, которую платили города полуострова, чем заслужил от них название спасителя. На островах Лемносе и Имбросе, лишь слабо заселенных Мильтиадом, он учредил самостоятельные афинские общины. Одновременно с ним Толмид привез 1000 афинских клерухов на остров Эвбею, где высадил их около Гистиайи, жителей которой он изгнал за убийство команды афинского торгового корабля; новое поселение получило название Ореос, почему и пролив получил название Орейского. Кроме того, Толмид увеличил число афинян в Халкидике и Эретрии, в противовес олигархической партии. Вскоре после этого были поселены 500 клерухов на острове Наксосе и 250 на Андросе; наконец, в 446 г. до н. э. была образована новая колония Бреа у устья Стримона. Все города должны были предоставить афинским клерухам безвозмездно землю, за что им была уменьшена дань.

Расходы по сооружению храмов были настолько велики, что доходы Афин шли почти целиком на уплату рабочим. Несмотря на все протесты Фукидида, Перикл взял деньги из союзных сумм, нарушив сделанное при заключении аттического союза постановление, по которому эти деньги предназначались на военные расходы; Перикл смотрел на Афины, как на столицу греческого государства и считал, что его постройки являются достоянием всей Греции.

Наряду с этим Перикл заботился о воссоздании ослабленного неудачными войнами флота и сооружении достаточного количества ангаров для судов, а также и об устройстве гаваней, особенно Пирея, ставшего мировым портом; начато было строительство второй стены от Афин к Пирею, на расстоянии 180 м от старой. Обе параллельные стены образовывали безопасный путь от Пирея в Афины, благодаря чему Фалерон, в котором под прикрытием сильного неприятельского флота можно было высадить армию вне стен, потерял свое значение как торговый порт.

Мир со Спартой поддерживался только внешне: уже в 447 г. до н. э. в Беотии началось опасное олигархическое движение против Афин, которое необходимо было быстро подавить. Вследствие этого Толмид летом 447 г. до н. э. вступил в Беотию, но лишь с небольшим войском. Он взял Херонею и пробился до Орхомена (у западного конца озера Копаиды).

Обратный путь оказался отрезан; войско подверглось нападению у Коронеи и было уничтожено, все оставшиеся в живых попали в плен, в том числе много знатных афинян. Этому поражению Афины обязаны потерей Беотии; повсюду, кроме Платеи, восторжествовали враждебные олигархические партии; сообщение Аттики с Фокидой и Локридой было прервано. Вслед за этим, летом 446 г. до н. э. поднялась против Афин Эвбея, а за ней, при поддержке Коринфа, Сикион и Мегара, где были перебиты афинские гарнизоны. Лишь гавани Пагая и Низая остались за Афинами.

Лакедемоняне использовали это затруднительное положение афинян для возобновления открытой войны с ними. Летом 446 г. до н. э. они отправили в Аттику сильное войско под начальством молодого царя Плейстонакса. Перикл, переправившийся на Эвбею с войском для подавления там восстания, спешно вернулся и тем предотвратил нападение на Афины, в то время как Аттика была уже занята и опустошена вплоть до горы Эйгалеи. До битвы, однако, не дошло; вероятно, что Периклу удалось побудить Плейстонакса к отступлению путем подкупа. Насколько это достоверно, сказать трудно, однако спартанское войско вернулось в Пелопоннес, где Плейстонакса и его ментора (руководителя) обвинили во взяточничестве, после чего оба отправились в изгнание. Перикл, вернувшись на Эвбею, быстро подчинил остров, и обошелся с городами очень сурово.

Уже после поражения Толмида при Коронее Перикл понял необходимость отказаться от видов на гегемонию в Средней Греции, получив вместо нее обратно своих пленных. Влияние Перикла сильно уменьшилось; карийские и ликийские государства, а также часть ионийских государств в глубине Малой Азии отказались от участия в союзе. Другие стали подумывать о восстании. Поэтому величину взносов пришлось сильно уменьшить, и Перикл в 446 г. до н. э. принужден был добиваться тридцатилетнего мира.

В конце войны, длившейся 15 лет, Афины должны были отказаться от всех своих приобретений в Пелопоннесе: Низаи, Пагаи, Трезены и Ахайи, вновь признать самостоятельность Эгины и предоставить каждому греческому городу право присоединиться по желанию к пелопоннесскому или к аттическому союзу.

ПЕЛОПОННЕССКАЯ ВОЙНА

Афины во главе аттического морского союза достигли расцвета своего могущества, когда началась эта война, которую каждый вдумчивый греческий государственный деятель считал решительной борьбою между двумя руководящими державами. Располагая морским могуществом, афиняне владели морями и были везде неуязвимыми, кроме Египта и внутри страны; все их войны были победоносны, и афинская торговля господствовала везде. Поневоле напрашивается вопрос, естественным ли был такой неблагоприятный для руководящей морской державы исход решительной борьбы между нею и руководящей же сухопутной?

Ответ на этот вопрос имеет большое значение для мировой истории и именно ему обязана история тем, что уже с отдаленных времен и вплоть до наших дней историки уделяют много времени предмету ведения войны. Профессор Дельбрюк в своих остроумных исследованиях (Die Strategie des Perikles, Berlin, 1890), в которых чувствуется основательное знание автором истории, становится на точку зрения генерала фон Клаузевица, труд которого «О войне» и теперь считается образцовым.

До тех пор, пока дело идет о пояснении понятия «война», с ним можно согласиться, так как это понятие определяет как сухопутную, так и морскую войну. Лишь только же он переходит к учению о ведении войны, то сразу вступает на зыбкую почву, так как учение о ведении сухопутной войны совершенно различно с учением о войне морской. Театр сухопутной войны обычно бывает ограничен прилежащими нападающей стороне областями противника, и лишь позже расширяется. В войне морской театром войны сразу становится все моря, на которых у враждующих сторон есть интересы. Следовательно, в сухопутной и морской войне основания, по которым передвигаются боевые силы, совершенно различны, и, кроме того, потребности в боевых силах для каждого из двух родов войны резко различаются по объему и содержанию.

Это отнюдь не должно приниматься за упрек в адрес фон Клаузевица. Во время своей служебной деятельности генерал не имел ни разу случая ознакомиться практически с морской войной, ознакомиться же с ее теорией он не мог потому, что в его время не было ни одного труда по теории морской войны. Впрочем, можно сказать, что и в настоящее время нет ни одного мало-мальски годного сочинения по этому вопросу.

Теоретической обработки морской войны авторы до сих пор избегали; так, например, существует «История военного дела греков с древних времен до Пирра», написанная Кехли и Рюстовом (1852), очень обстоятельно составленная по древним источникам. В начале предисловия авторы пишут, что книга должна дать солдату сжатое, но, вместе с тем, основательное и полное представление об истории военного искусства в древнее время в освещении, соответствующем состоянию современной военной науки; филологу она должна служить необходимым пособием для правильного и полного понимания тех греческих писателей, которые писали о войнах своего народа и т. д. Наконец в предисловии авторы оговариваются, что разбор морских войн исключен по их незнакомству с морским делом.

Рамки настоящего сочинения не позволяют изложить здесь теорию морской войны, поэтому остается только напомнить читателю о некоторых определениях ее, приведенных во введении. Как ни велика разница в способах ведения войны на море и на суше, тем не менее, существует несколько основных положений, одинаково приложимых и к суше и к морю, как, например: «стараться быть возможно сильнее и потому стягивать все силы вместе».

Руководители афинской политики в самом начале решительной войны, от исхода которой зависела судьба их государства, согрешили против этого положения, послав главное ядро своего флота, 200 трирем с командой в 40 000 человек в отдаленный Египет, имевший для Афин большое, но не решающее значение. Там этот флот вместе с подкреплениями в 50 трирем почти весь погиб, и в решающей войне со Спартой морская мощь Афин не играла сколько-нибудь значительной роли.

Лишь через пять лет после начала войны афиняне предприняли морской поход к лакедемонским берегам с небольшим флотом под начальством Толмида, причем они уничтожили порт и базу Гитейон, вынудили остров Киферу платить дань, разорили побережье. На крупный успех они не рассчитывали и его не имели.

Это согласуется с замечанием профессора Дельбрюка, что афиняне в войне имели не положительную цель — подчинить врага, а отрицательную — отразить врага и отбить у него охоту к нападению, — что и указывает на недостаток правильных понятий о ведении морской войны.

А, между тем, Кимон еще в 465-463 гг. до н. э. подчинил восставший остров Фасос, разбив сперва его флот и подвергнув его затем двухлетней блокаде, преследовавшей положительную цель — овладеть Фасосом. Это же повторили афиняне в 458-456 гг. до н. э. в войне под начальством Перикла с островом Эгиной, и, наконец, в 440-439 гг. до н. э. в войне с Самосом.

И в более поздние времена сильный флот во всех решительных войнах добивался желательного исхода, преследуя положительную цель.

Но афиняне этого не придерживались. Во время пелопоннесской войны они послали маленькую эскадру под командой Формиона в Рионский пролив, чтобы подорвать торговлю и помешать продвижению спартанских войск на запад лишь на третий год, тогда как с этого следовало начать и делать это все время.

Флот этот одержал победу над флотом неприятеля, вдвое превосходившим его, после чего Формиону было послано небольшое подкрепление, которое, впрочем, подошло слишком поздно, так как до его прибытия Формиону уже удалось одержать еще одну победу над спартанским флотом, превосходившим его вчетверо.

По заключении так называемого тридцатилетнего мира враждебные выступления спартанцев и афинян прекратились, однако не на весь указанный период, не на все тридцать лет. На взаимоотношения отдельных греческих государств мир не имел почти никакого влияния, хотя в мирном договоре и были затронуты общегреческие вопросы. Соперничество и споры на почве торговли, бывшие всегда очень острыми, продолжались как и прежде. Эта эпоха не содержит ничего интересного для истории морских войн, так как морские государства не имели столкновений на море.

Перикл, чтобы удержаться во главе государства, привлекал народ на свою сторону играми и общественными работами. Наряду с политическими делами, сооружение грандиозных построек заняло целый ряд лет. Он поощрял, кроме того, основание новых колоний, обративших на себя всеобщее внимание: Новый Сибарис и Фурии в южной Италии (445-443 гг. до н. э.). На постройки он тратил такие громадные деньги, что на покрытие их не хватало доходов государства — одни Пропилеи обошлись всумму свыше 2000 талантов.

Для покрытия этих расходов он самовольно тратил государственные суммы, предназначенные для совершенно иных целей. За это он не раз подвергался нападкам со стороны Фукидида и олигархической партии. В 442 г. до н. э. Фукидида удалось удалить путем остракизма, и после этого Перикл продержался более десяти лет как единовластный правитель, пользуясь своим влиянием на народное собрание и другие учреждения.

Наряду с крупными постройками Перикл не переставал заботиться о безопасности государства и о флоте. Он увеличил число кораблей и ангаров для их хранения в военных портах, построил громадный склад для инвентаря (скенотеку). Наконец, в продолжении круглого года он содержал эскадру из 60 учебных судов с командой около 10 000 человек, получавших жалованье.

Организация торговых портов была в отношении как материальном, так и административном, доведена до такого совершенства, что удовлетворяла самым строгим требованиям, поэтому торговля процветала. С развитием торговли и богатства появилась роскошь, приток иностранцев и порча нравов, чему способствовало и то, что сам Перикл, отличавшийся в молодости строгой нравственностью, в 445 г. до н. э., будучи уже 50 лет, развелся с женой и взял себе в дом в качестве наложницы красивую и умную, но предосудительную милетянку Аспазию, чем нарушил мир в своей собственной семье и подал скверный пример народу. О самом Перикле, который в молодости был образцом выдержанности, говорили, что с обретением власти он стал грубым, как это уже было видно из обращения его с союзниками. Порча нравов стала наблюдаться мало помалу и среди низших слове населения, привыкших к невиданным прежде удовольствиям и бесплатным зрелищам.

Это затронуло и флот, стоявший на высоте до этого времени, так как во главе его стояли выдающиеся люди старой школы. С началом же общего развала флот начал быстро деморализоваться, хотя он и находился в расцвете своей мощи и боеспособности в первое время правления Перикла.

В 440 г. до н. э. началась открытая война малоазийского города Милета с близлежащим островом Самосом за обладание городом Пиреном на Меандре; милетяне, потерпев поражение, попросили у афинян помощи против самосцев. Перикл использовал эту просьбу для немедленной отправки к Самосу эскадры в 40 кораблей, которые быстро завладели островом и, вопреки обычаям аттического союза, заменили там олигархической правление демократическим, отвезли на Лемнос 100 самосских заложников, а затем, оставив на Самосе афинский гарнизон, вернулись обратно.

Самосские олигархи вошли в сношение с Писсутном, персидским сатрапом в Сардах, и при его поддержке вторглись на Самос, захватили афинский гарнизон в плен и передали афинян персам, после чего вернули с Лемноса своих заложников. Заключив затем союз с византийцами и объявив себя и их отделившимися от морского союза, они предприняли поход против Милета.

Перикл, по получении известий об этом, немедленно отплыл на Самос с эскадрой в 60 кораблей — вероятно, из постоянного состава, но не дойдя до острова, отослал 16 кораблей, частью для разведки, частью же за помощью на Хиос и Лесбос.

С оставшимися 44 кораблями он встретил у острова Трагия возвратившийся из Милета самосский флот, насчитывавший вместе с 20 транспортами 70 кораблей, и разбил его. По прибытии подкреплений из Афин (40 кораблей) и от Хиоса и Лесбоса (25 кораблей), Перикл высадился на Самосе, разбил самосцев, окружил город тремя валами и блокировал его с моря.

Воспользовавшись уходом Перикла с 65 кораблями в Карию, самосцы напали на блокировавшую эскадру, разбили ее и на 14 дней освободили море, чем и воспользовались для подвоза провианта. По возвращении Перикла они опять подверглись блокаде флота, усиленного 90 кораблями, пришедшими из Афин и других городов.

Самосцы оказались не в состоянии противостоять Афинам на море и поэтому через 9 месяцев вынуждены были сдаться (439 г. до н. э.). При этом они были должны были выдать свой флот, срыть укрепления, дать заложников и уплатить контрибуцию. Подобным же образом были подчинены и византийцы.

Такое пагубное обращение афинян с союзными государствами возмутило остальных греков и послужило поводом к началу пелопоннесской войны. Лакедемоняне созвали общегреческое совещание для обсуждения, воевать или нет; большинство участников совещания, по примеру коринфян, высказалось за войну, но необходимо было время для подготовки к ней.

Все увеличивавшаяся ненависть к афинянам за их агрессивную политику и жестокое обращение с союзниками, а также шедшее в разрез с обеспечивавшим свободу торговли договором нейтральных государств стремление Перикла расширять поле торговой деятельности Афин путем основания новых торговых факторий — все это приблизило начало войны.

Первый шаг к ней сделал Коринф, союзникам которого угрожали Афины. Через несколько лет после покорения Самоса и Византия (436 г.) Перикл предпринял большой поход в Черное море и основал колонии в Синопе и других местах, входивших в сферу интересов мегарян. В 437 г. до н. э. то же самое было повторено на западе в Амбракийском заливе и на лежащих севернее него эпирских и иллирийских берегах, в ущерб Коринфу, считавшему себя заинтересованным в этих областях.

В 630 г. до н. э. коринфяне заняли остров Коркиру, а в 625 г. до н. э. вместе с коркирянами основали на иллирийском побережье город Эпидамн, обыкновенно называемый Диррахием. Обе колонии, благодаря своему исключительно благоприятному положению для морской торговли вообще и в Адриатическом море в частности, очень быстро развились и приобрели большое значение для морской торговли и военного флота. Коркира окрепла до такой степени, что вскоре не захотела подчиняться своей метрополии, для которой она представляла большую ценность как база на Адриатическом море при сношениях с южной Италией и Сицилией. По своим силам, имея флот в 120 кораблей, Коркира уступала лишь Афинам и Сиракузам.

В 438 г. до н. э. эпидамнийцы изгнали своих правителей, которые, вступив в союз с близживущими иллирийцами, вскоре стали вновь им угрожать. Тогда первые обратились за помощью к коркирянам, которые все более и более распространяли свое влияние на Амбракию, Аполлонию, Эпидамн, Левкос, Анакторион, Аргос и другие коринфские поселения по Амбракийскому побережью, с целью завладеть ими. Кроме того, амфилохийские ахейцы с соседями оморианцами обратились за помощью к Афинам, которые в 437 г. до н. э. заключили с ними союз, имея конечной целью приобретение новых рынков. Афиняне послали эскадру из 30 кораблей, под командой выдающегося флотоводца Формиона, который завоевал амфилохийский Аргос. Это было веской причиной для столкновения Афин с Коринфом.

Не получив помощи в Афинах, эпидамнийцы отправились за таковой в Коринф, принявший в них участие и пославший сухим путем, для большей безопасности от коркирян, войско, состоявшее из коринфян и союзников. Коркиряне узнали об этом лишь позднее, после чего они немедленно послали 25 кораблей в Эпидамн, а вслед за ними еще 15, и потребовали ухода коринфян. Когда те отказались, они вместе с изгнанными эпидамнийцами и иллирийцами начали осаду города. Коринфяне стали снаряжаться и вербовать союзников, причем набрали 40 кораблей и много денег; сами они выставили 30 кораблей и 3000 гоплитов. Коркиряне предложили избежать войны, прибегнув к третейскому суду, но коринфяне отклонили это, объявили летом 435 г. до н. э. формально войну коркирянам и послали в Эпидамн свои силы — 75 кораблей и 2000 гоплитов под начальством двух морских командиров и двух полководцев .

Коркиряне тем временем привели свой флот в порядок и увеличили его. По получении сигнала (кострами) о приближении неприятеля они посадили команду на 80 кораблей (остальные 40 блокировали Эпидамн), вышли в море, выстроились, напали на коринфян у предгорья Левкиме у южной оконечности Коркиры и одержали решительную победу, причем захватили 15 коринфских кораблей. Команду они перебили из ненависти, за исключением коринфян, которых как ценных заложников, заковали в цепи.

В тот же самый день Эпидамн сдался, причем коринфяне были взяты в качестве пленников, а остальные жители проданы в рабство. Побежденный коринфский флот вернулся на родину, коркиряне, сделавшись хозяевами на море, опустошили коринфскую колонию Левкос, сожгли военную гавань Киллену в Элиде, служившую коринфянам базой, и стали наносить всяческий ущерб союзникам Коринфа на море.

Для защиты от них Коринф к осени сосредоточил в Акциуме (у входа в Амбракийский залив) и севернее, в Хеймерионе, находившемся несколько севернее в Феспротии, свой флот, в ответ на что коркиряне сосредоточили к зиме свой флот напротив, у Левкиме, и стали выжидать.

В течение двух следующих лет коринфяне усердно продолжали готовиться к войне. Они собрали флот в 90 кораблей, гребцов на которые, за недостатком своих, стали вербовать по всей Греции. Коркиряне, узнав об этом, отправили послов в Афины с просьбой о помощи. Несмотря на напряженное состояние, Афины, по совету Перикла, заключили с коркирянами оборонительный союз, после чего, однако, сделался неизбежным их разрыв со Спартой.

Вслед за тем они послали в августе 433 г. до н. э. к Коркире маленькую эскадру, всего из 10 кораблей с тремя начальниками, получившими приказание оказать помощь коркирянам лишь в случае нападения на них коринфян. Немедленно после прибытия туда этой эскадры, к Коркире двинулся коринфский флот из 150 кораблей (к 90 коринфским триремам присоединились еще 22 полигенейских и 38 кораблей из Амбракии и других мест), имевший во главе коринфянина Кофноклейда и еще четырех начальников. Флот стал на якорь в Хеймерионе и расположился лагерем вместе с союзными иллирийцами.

Флот Коркиры из 110 кораблей, вместе с 10 афинскими, расположился по диагонали от Левкиме у маленьких скалистых островов Сибота вблизи Эпирского побережья (имеющаяся там гавань и доныне носит название Николо ди Сибота). С рассветом коринфяне двинулись на неприятеля с несомненным намерением напасть врасплох, но застали его уже в море в полной готовности. Последовавший бой надо считать самым крупным морским сражением из всех имевших до сих пор место между греческими флотами. Это первый бой, о котором у Фукидида имеются сколько-нибудь подробные сведения.

Оба флота по приближении друг к другу выстроились в боевой строй фронта. Правое, находившееся ближе к морю, западное крыло надвигавшегося с севера коринфского флота состояло по численности и по качеству из самых сильных коринфских кораблей, исключительно новых. Более слабые пелопоннесские и другие союзные корабли находились в середине и на левом фланге, ближе к берегу. У коркирян сильнейшим было тоже западное крыло, выступавшее в море, то есть левое, усиленное присутствием там афинской эскадры. Оба флота были совершено чужды тактики таранного боя, выработанной Фемистоклом и примененной афинянами еще в битве при Артемизии (480 г. до н. э.). Обе стороны намеревались вести исключительно рукопашный бой без маневрирования, и поэтому на палубах с обоих бортов были тесно выстроены войны. Попыток прорыва неприятельской линии не было ни одной: суда, шедшие борт о борт, останавливались и начинали абордажные бои.

Со стороны своего сильного правого фланга коринфяне одержали безусловную победу, хотя афинская эскадра, почти не принимавшая первоначально активного участия, все же сдерживала их натиски. Но в самом конце боя, когда коркирянам грозило полное поражение, она начала деятельно сражаться. Коркиряне зато одержали победу своим сильным правым крылом у острова Сибота. Они разбили находившихся там мегарян и других союзников Коринфа и преследовали их вдоль берега вплоть до Хеймериона, где высадились и сожгли коринфский лагерь, вместо того, чтобы оказать помощь своему левому крылу.

Коринфяне не забрали захваченных кораблей, число которых было не меньше 70, на буксир, а с яростью бросались от одного к другому, избивая команду и щадя лишь знатных коркирян. К концу боя они вернулись к о. Сибота и, в надежде повторить еще раз нападение, к вечеру снова выстроились в боевой порядок, чем вызвали большую панику среди коркирян. Но в самом начале этой вторичной атаки они заметили приближавшуюся с юга эскадру, еще не принимавшую участия в бою, которую правильно сочли за неприятельскую, поэтому повернули обратно, к великому изумлению коркирян, которые, однако, вскоре узнали, что приближавшаяся эскадра была второй афинской, состоявшей из 20 кораблей под начальством Главкона.

Эта эскадра была послана через несколько недель после первой Периклом, решившим, что первая эскадра из 10 кораблей слишком слаба. Главкон, согласно приказанию Перикла, объявил, что будет нейтрален до тех пор, пока на него не нападут коринфяне, чем и положил конец бою. Коринфяне воздвигли на берегу против Сиботы знак победы, то же самое сделали и коркиряне на Сиботе. Затем коринфская эскадра вернулась домой, по пути взяла хитростью город Анакторион и образовала там колонию. Добычу и около 1000 пленных коринфяне забрали с собой. Большинство пленных было продано в рабство, лишь наиболее знатные граждане были оставлены в качестве заложников. Обе афинские эскадры также вернулись домой.

Это событие подняло престиж афинской морской мощи на западе, результатом было усиление влияния Афин на Коркиру и заключение союза с островом Кефалонией, имевшим большое значение как промежуточный порт для торговли на западном море, с Италией и Сицилией. Однако военный успех всей экспедиции был незначителен. Пожалуй, она даже сослужила плохую службу, обратив внимание афинян на отдаленные страны в то время, когда им угрожала опасность со стороны Пелопоннеса и близко было начало большой войны, и когда Коринф, интересы которого были затронуты, прилагал все усилия к тому, чтобы Афины начали войну со Спартой. В Афинах отлично видели надвигающуюся грозу, но ничего не предпринимали для ее отвращения и не принимали никаких решительных мер к тому, чтобы обеспечить себе успех в будущей войне.

Не ограничиваясь указанным поводом к войне, Афины подали еще несколько подобных же. Во время восстания Самоса некоторые из городов аттического союза во Фракии и на полуострове Халкидике отказались повиноваться, за что и были наказаны. Для поддержания там своей власти Афины основали в важном, как в стратегическом, так и в торговом отношении месте, в устье реки Стримона, город Амфиполь, и этим еще более восстановили против себя жителей Халкидики и Македонии. Особенно недоволен этим остался коринфский город Потидея, принадлежавший к аттическому союзу. Расположенный на одном из трех полуостровов, образующих Халкидику, именно на юго-западном — Паллене — в самом узком месте недалеко от материка, он закрывал доступ на Паллене с суши.

В 433-432 гг. до н. э. афиняне потребовали от этого враждебно настроенного к ним города, чтобы он разрушил южную стену, защищавшую город со стороны полуострова Паллене, что должно было открыть город для стоявшего на полуострове афинского гарнизона. Потидейцы напрасно протестовали против этого в Афинах и, наконец, обратились к Коринфу и Спарте за помощью, которая и была им обещана.

Дальнейшие осложнения в Македонии, именно спор царя Пердикки с братьями, побудили Перикла послать в Халкидику эскадру в 30 кораблей под командой своего друга Архестрата для предотвращения восстаний в городах, но ближайшей целью было уничтожить спорную стену и забрать из Потидеи заложников. Как только весть об этом дошла до Потидеи, там немедленно вспыхнуло восстание, распространившиеся на все города Халкидики и Македонии.

Спарта заставила ждать своей помощи, а зато деятельный Коринф, формально находившийся в мире с Афинами, еще до прибытия их морских сил прислал специально завербованный для этого вспомогательный отряд в 2000 человек под командой Аристея. После этого афиняне немедленно снарядили вторую эскадру в 40 трирем. Через месяц, летом 432 г. до н. э., она отплыла с 2000 гоплитов под началом Катия и еще четырех стратегов. По непонятным причинам, она отправилась не к месту своего назначения, в Потидею, а западнее, в Македонию на помощь первой эскадре под начальством Архестрата, взявшей Термы (Салоники), а затем осдившей Пидну.

В июне 432 г. до н. э. при Потидее произошел бой между двумя армиями; на одном фланге победили афиняне, а на другом — коринфяне; в этой битве Сократ спас жизнь Алкивиаду. После битвы афиняне заперли город с севера, построив стену. Но у них не хватило сил для того, чтобы запереть город с юга, поэтому осенью 432 г. до н. э. из Афин пришли подкрепления под начальством Формиона в количестве 1000 гоплитов. Высадившись в Паллене, они выстроили осадную стену с юга и блокировали город, так что он оказался совсем отрезанным. Попытки коринфянина Аристея подвезти морем подкрепления из Халкидики или из Греции окончились неудачей.

Одновременно с нападением на Потидею Перикл добился согласия народа на закрытие торговли Мегары, которая еще в 446 г. уничтожила афинский гарнизон и держала себя все время очень враждебно по отношению к Афинам, а теперь предоставила коринфянам свои корабли для войны с коркирянами, бывшими в союзе с Афинами, то есть обнаружила открытую вражду. Принятыми мерами удалось подорвать торговлю Мегары, но этот результат не имел стратегического значения, поэтому надо считать эту акцию, по меньшей мере, несвоевременной, так как она только раздражала коринфян и спартанцев.

Неправильность политики Перикла перед решительной войной понемногу стала сознаваться в Афинах, и его противники все смелее и смелее начали свои нападки, вначале не на него самого, а на его друзей: на философа Анаксагора за его вредное учение (лишь влияние Перикла спасло его от казни), затем на скульптора Фидия за растрату государственных денег (он был осужден и, вероятно, умер в тюрьме); наконец, на Аспазию, которую Периклу удалось спасти лишь благодаря свому дару убеждения. Семейные неприятности стали до такой степени отравлять жизнь Периклу, что это стало отражаться и на управлении государством.

Получив известия о тесной блокаде Потидеи, коринфяне в 432 г. до н. э. созвали все государства пелопоннесского союза в Спарту на совещание. После долгих дебатов большинство участников совещания, под влиянием коринфян, высказались за войну, медлили лишь спартанцы, военные приготовления которых еще не были закончены.

Вероятно для того, чтобы выиграть время, объявление войны последовало не тотчас же после совещания; лакедемоняне осенью созвали у себя в Спарте еще одно совещание, и объявление войны было отложено на следующий год. Это решение было вызвано, главным образом, коринфскими ораторами, подчеркнувшими, что афинский флот силен и что им (пелопоннесцам) тоже следует создать сильный флот; деньги для этого можно было собрать отчасти за счет взносов отдельных государств, отчасти же из сокровищниц дельфийского и олимпийского храмов. Моряков можно было переманить из Афин, предложив им большое жалованье; одна морская победа, по мнению коринфян, могла решить всю войну в их пользу; если бы даже она не имела такого значения, то, несомненно, она послужила бы прекрасной тренировкой граждан, храбрость которых была известна, и среди которых нашлось бы много гребцов. Это было довольно странным высказыванием в устах людей, руководящих морским государством, каким был Коринф, и ранее вполне справедливо утверждавших, что афинские моряки — лучше всех других, и что сравняться с ними невозможно.

Остаток мирного времени спартанцы использовали для отправления в Афины посольств с требованиями: прекратить осаду Потидеи, вернуть независимость Эгине, открыть торговлю Мегаре и отказаться от власти над другими греческими государствами. На все это Перикл ответил отказом. После этого, в начале 431 года, переговоры были прерваны, и начались серьезные приготовления к войне.

Лакедемоняне вместе с союзными с ними пелопоннесскими государствами, кроме Аргоса, заключили союз с Беотией, Фокидой и Локридой, начавшими, по вступлении в пелопоннесский союз, угрожать Аттике с севера; затем с коринфскими колониями — Амбракией, Левкадой и другими западными городами в Италии и Сицилии. Пелопоннесский союз мог выставить 35 000 гоплитов, Спарта 4000, Беотия 10 000 и т. д. Флот был незначителен, так как для его создания не было ни денег, ни людей. Спарта вообще была бедна, она не имела ни государственных сокровищ, ни поступлений от налогов, кроме того, лакедемоняне не были способны к морской службе. Коринф и Мегара к этому времени обеднели, и у них тоже не хватало личного состава для флота: у Коринфа после Сиботы осталось всего 60 трирем; Мегаре некем было укомплектовать свои; Элида, Левкадия и прочие располагали только людьми.

Против этих сил Афины могли выставить флот в 300 кораблей (считая и транспортные суда). Острова Хиос и Лесбос, второклассные морские державы на Архипелаге, не утратившие еще самостоятельности члены аттического союза, могли по требованию Афин выставить каждый еще по 25 трирем. Весь флот был прекрасно обучен в духе Фемистокла. Все могущество Афин зиждилось на господстве флота на море, и под угрозой войны, особенно же войны решительной, им необходимо было сосредоточить все свои силы и внезапным сильным ударом своего флота заставить противника быть уступчивым. Но в Афинах не только не предприняли ничего в этом направлении, но продолжали осаду Потидеи.

Лакедемоняне для пополнения явного недостатка флота искали военные суда в итальянских и сицилийских городах и в Персии, но первое время без успеха.

Для скорейшего окончания войны в Потидее, осенью 431 г. до н. э., туда был послан из Афин талантливый полководец Формион с эскадрой и войсками. Он высадился в Паллене и окружил город валом с юга. С оставшимися свободными войсками он предпринял поход за добычей на Халкидику, лежавшую западнее.

В это напряженное время олигархическая партия в Фивах весной 431 г. до н. э. предательски напала ночью на дружественный Афинам городок Платею и при помощи тамошних олигархов вязал город, но принуждена была утром его очистить. Платейцы казнили захваченных при этом пленников, что придало начавшейся за этим войне особенно кровавый характер. Это и послужило предлогом для начала войны — началом ее считают первое нападение на Аттику сильного пелопоннесского войска, отдельные части которого собрались в мае в Истме под командованием лакедемонского царя Архидама. Перикл распорядился очистить низменную Аттику и укрыть всех жителей в Афинах и Пирее, вследствие чего там образовалась страшная теснота, недостаток жилищ и припасов; начавшаяся вскоре чума скосила много народу.

Подробный ход этой продолжительной войны нет необходимости излагать даже и так кратко, как была изложена война 461-445 гг. до н. э.; слабость пелопоннесских государств на море послужила причиной того, что действия на суше сыграли первенствующую роль. Заметим лишь вкратце, что Спарта с союзниками, имея превосходящие силы на суше, безуспешно пыталась победить Афины опустошением их земель и нанесением им всяческого ущерба. С другой стороны, Афины совершенно отказались с самого начала от мысли использовать для победы над врагом свое превосходство на море, а по предложению Перикла решили ограничиться «тактикой утомления противника», как выразился профессор Дельбрюк. Поэтому афиняне, несмотря на свою большую численность, не вступали в открытый бой с пелопоннесцами, а сидели за своими неприступными стенами и охраняли их. Они не предприняли и большого похода флота в Лакедемон с сильными десантными войсками, подобного Крымской кампании союза западноевропейских держав в 1854 г., что, несомненно, имело бы, в конечном итоге, полное поражение неприятеля, а лишь выжидали дальнейшего хода событий, заботясь лишь о сохранении сферы своего влияния, свободы морских путей и морского могущества.

Предательское нападение на Платею нашло живой отклик во всей Греции и ускорило начало враждебных действий. Спартанский царь Архидам, обычно очень осторожный, немедленно после этого сосредоточил союзные отряды своего войска, составлявшие почти две трети всех сил в Истме (около 35 000 гоплитов), и в мае 431 г. до н. э. медленно двинулся с ними, не встречая сопротивления, к Аттике, дошел до укрепленного места Эное и осадил его. Когда иссяк провиант, он двинулся дальше вплоть до Акарнании, опустошая по пути страну и вызывая Перикла на бой, но последний, к большому неудовольствию своего войска, не согласился. Жители Аттики были крайне недовольны оставлением своих жилищ и владений и переселением в город, где они страдали от недостатка продовольствия и вынужденного бездействия, все это создавало крайне неблагоприятные гигиенический условия, но, тем не менее, нисколько не влияло на Перикла.

Разорив и опустошив окрестности Акарнании, Архидам в конце июля двинулся обратно. Это время Перикл счел подходящим для начала наступления. В первых числах июля эскадра в 100 трирем, с десантным отрядом, состоявшим из 1000 гоплитов и 400 стрелков из лука, под начальством Сократа двинулась в Пелопоннес. По пути к ней присоединились 50 коркирских трирем, а также несколько мессенских, акарнанских и других.

Афины, располагавшие громадными морскими силами, имели полную возможность увеличить вдвое посылаемую эскадру, посадить на нее большее количество сухопутного войска и возложить нее более крупную задачу, успешное выполнение которой имело бы решающее значение. Но военный совет Перикла ограничился планом опустошения пелопоннесских берегов. Это удалось лишь отчасти, и впечатление от экспедиции получилось совсем незначительное. Нападение на маленький город Метону в Мессении, который мог бы послужить базой для дальнейшей блокады побережья и сделаться очагом восстания в Мессении, было совершено с таким незначительными силами, что их смог отразить быстро прибывший туда спартанский отряд, состоявший всего лишь из 100 человек под командой Бразида. Будь это нападение сделано с достаточными силами, результаты его были бы очень чувствительны для спартанцев.

Вслед за этим последовало опустошение городка Фейя в Элиде, но по прибытии войск этого государства афиняне двинулись немедленно дальше в Акарнанию мимо острова Кефалонии, еще не бывшего тогда определенно ни на чьей стороне. Взяв в Акарнании два местечка, они привлекли на свою сторону Кефалонию и двинулись обратно, не причинив неприятелю заметного ущерба и не осуществив блокады пелопоннесских берегов. Осенью на обратном пути Сократ, дойдя до Эгины, узнал, что Перикл отправился из Афин в один из предполагавшихся набегов на Мегару, пошел туда и помог опустошить страну, после чего вернулся в Афины.

В начале зимы 431 г. до н. э. коринфяне, в противовес первому выступлению афинского флота, послали отряд из 40 трирем в Акарнанию, где восстановили прежний строй. Следующий их набег на Кефалонию не увенчался успехом.

Вскоре после первой экспедиции Сократа Перикл послал отряд в 30 кораблей под командой Клеопомпа к берегам Локриды в Эвбейском море, чтобы прекратить распространившееся там каперство. Клеопомп овладел приморским городком Тронионом, разбил локридян при Алоне и, укрепив маленький островок Атланту в Опунтском заливе, оставил там гарнизон. Это был единственный заметный результат предприятия! После этого отряд вернулся.

По возвращении из Мегары Перикл распорядился изгнать с острова Эгины его беззащитных обитателей, которые благодаря географическому положению острова являлись опасными для афинского судоходства, и заменил их колонистами из Аттики.

Афинский флот в первый год войны не оставался, таким образом, без действия, а совершил несколько мелких походов, но не сделал ничего крупного, соответствовавшего его мощи, и не нанес неприятелю ни одного поражения, после которого тот вынужден был бы просить мира. То обстоятельство, что не имевший себе на море равных флот, каким был афинский, не воспрепятствовал неприятельской эскадре всего лишь в 40 кораблей немедленно отнять все его завоевания в Акарнании и других местах или сделать их спорными, является достаточным показателем неудовлетворительной постановки у афинян службы связи и неумения использовать всех наличные силы.

Успехи первого года войны были крайне незначительны: положительными следует считать присоединение к аттическому союзу о-ва Кефалонии и приобретение маленького островка Атланты в качестве базы в отдаленной местности; отрицательными — опустошение лакедемонского, элийского и локридского берегов, причем не было сделано ничего такого, что бы побудило неприятеля к прекращению военных действий. Неудача с Метоной и крейсерование пелопоннессокой эскадры в западных водах сводило к нулю все удачи.

Осенью 431 г. до н. э. Периклу, наконец, удалось заручиться обещаниями двух правителей, Ситалка Одрисского и Пердикки Македонского, присоединить к афинским владениям часть Халкидики западнее Потидеи, с которой не мог справиться Формион со своим отрядом в 1600 человек. Поздней осенью 431 г. до н. э. Формион со своими войсками был отозван, но обещания не были сдержаны.

Несмотря на неудачи 431 г. до н. э. афинский народ возобновил свое доверие к Периклу и вручил ему верховную власть и на 430 год.

Летом 430 г. до н. э. пелопоннесцы с большим войском под начальством Архидама повторили нашествие на Аттику и, обойдя Афины, опустошили на этот раз всю страну. В то же время среди населения вспыхнула, вероятно, занесенная морем из Африки страшная эпидемия, унесшая много жизней.

В конце июня 430 г. до н. э. Перикл сам стал во главе нового похода; силы его состояли из 100 трирем, с 4000 гоплитами и 300 всадниками (впервые афинянами были применены суда для перевозки конницы). К этому присоединились еще 50 хиосских и лесбосских трирем, поэтому можно было ожидать решительных действий. В числе подчиненных Перикла были Гагнон и Клеопомп.

Флот сначала двинулся к важной гавани в Арголиде, Эпидавру, однако наступление не было неожиданным — что необходимо делать в подобных случаях, так как это даст преимущество при нападении с моря — поэтому успеха не последовало. Тогда Перикл ограничился опустошением области, что повторил также в Трезене, Галиее и Гермионе в Арголиде, после чего взял и разрушил городок Празиаю, лежавший на противоположном лакедемонском берегу, и вернулся еще в половине июля 430 г. до н. э. обратно, не сделав ничего значительного.

Результатом этого явилось общее недовольство в Афинах; тогда Перикл сам остался в городе, а флот немедленно был послан под командой Гагнона в Потидею для завоевания этого упорно державшегося города. Экспедиция не удалась, и флот, потеряв более четверти десантного отряда от эпидемии, безо всякого успеха вернулся в начале сентября 430 г. до н. э. назад, что дало возможность собравшемуся летом пелопоннесскому флоту в 100 кораблей беспрепятственно напасть на Закинф.

Ненависть народа к Периклу, имевшему к тому же несчастье потерять от эпидемии двух сыновей, но сохранившему полное присутствие духа, достигла своей высшей точки. Государственный курс в Афинах, видимо, изменился, что можно заключить из того, что в Спарту было отправлено посольство с просьбой о мире, успеха не имевшее. В то же время Перикл был смещен и против него были выставлен крупные обвинения; от него потребовали отчета за его пятнадцатилетнее правление, от чего он до сих пор высокомерно уклонялся. Осенью 430 г. до н. э. он был признана виновным и приговорен, правда, не к смертной казни, а к денежному штрафу и умер через год (осенью 429 г. до н. э.).

Афиняне настолько плохо следили за происходившим на море, особенно в неприятельских водах, что, как уже говорилось, летом 430 г. до н. э. дали возможность составленному из отдельных отрядов неприятельскому флоту в 100 кораблей с 1000 гоплитов собраться в западном море. Этот флот под начальством спартанца Кнемоса напал на остров Закинф, бывший на стороне Афин, и сильно опустошил его, не будучи в состоянии овладеть им. Совершив это, флот разделился на составлявшие его отряды, которые спокойно вернулись в свои города.

Такое уже слишком заметное явление напомнило, наконец, афинянам о необходимости удержать за собой морское владычество. Поэтому в конце 430 г. до н. э. они послали Формиона в Навпакт для того, чтобы заперев достигающий между отрогами Рионских гор и Антирионом всего несколько морских миль шириной вход в Коринфский залив, закрыть его для пелопоннесского судоходства и защитить союзные с афинянами государства в Акарнании от набегов неприятеля. К этой мере следовало прибегнуть с самого начала военных действий, но только отправить не маленький отряд в двадцать трирем, во главе которого был послан Формион, а флот настолько сильный, чтобы он с полной надеждой на успех мог встретиться с соединенным пелопоннесским флотом Кнемоса, состоявшим из 100 кораблей.

Зимой 430-429 г. до н. э. Потидея, после двух с половиной лет осады и полуторогодовой строгой блокады, вынуждена была сдаться. Афинские полководцы предоставили свободный выход храброму гарнизону и жителям, за что подверглись осуждению со стороны строгих афинских правителей, но им удалось избежать наказания, хотя в Афинах у власти стояло ультра-демократическо правительство, очень строго относившееся к подобным поступкам. Через некоторое время Потидея, хорошо защищенная своим местоположением, была заселена афинскими колонистами и стала сильнейшей базой Афин на Фракийском побережье.

В течение зимы 430-431 г. до н. э. непостоянные афиняне опять изменили свое отношение к Периклу, не найдя ни одного государственного деятеля, который бы мог с ним сравняться. Поэтому весной 429 г. до н. э. он был опять выбран правителем и получил большие полномочия. Однако он не выступал больше в качестве вождя, и активная морская политика, которую он всегда рекомендовал в умеренном количестве, приостановилась с 429 г. до н. э., и афиняне этим летом даже не вооружали наступательного флота. Как уже упоминалось умер Перикл осенью того же года.

Пелопоннесцы вновь послали в Истм большое войско под начальством Архидама, которое на этот раз не ограничилось тем, что прошло через и без того уже совершенно разоренную Аттику, а осадило маленькую, но храбрую Платею, которую спартанцы ненавидели за то, что она мешала сообщаться с Беотией. Платея отважно оборонялась и победоносно отразила нападение, произведенное неприятелем при участии стенобитных машин, впервые здесь примененных. Платея не сдалась даже тогда, когда спартанцы в конце лета окружили город двойной стеной и таким образом целиком отрезали его от внешнего мира. Его жители все еще полагались на обещания афинян оказать им помощь.

Спартанцы на следующее лето решили атаковать Навпакт. Амбракийцы, при помощи эпирских варваров и подкреплений из Македонии, намеревались завоевать Акарнанию, бывшую на стороне Афин, острова Кефалонию и Закинф, а в благоприятном случае и Навпакт, чем лишили бы афинян всех их баз на западном море. Осуществить это было можно лишь при условии поддержки со стороны спартанского флота и армии. Спарта изъявила свою готовность на эту поддержку, и весной с запада (из Киллены) в Амбракийский залив отправился спартанский отряд в 1000 гоплитов. Сильная эскадра с подкреплениями должна была немедленно выйти из Коринфа и Сикиона на о. Левкадию, причем все эти намерения были скрыты от Формиона.

Когда спартанцы с союзниками напали на Акарнанию с севера, жители ее послали за помощью к Формиону, но тот не мог ее оказать, так как уже приближался неприятельский флот. Он состоял из 47 кораблей, то есть был вдвое сильнее афинского, но это не особенно беспокоило Формиона; для него было важным лишь встретить его в открытом море. Поэтому он не остался в Навпакте, в самом узком месте залива, а двинулся назад на запад к Рионскому проходу, где залив достигал ширины в 10 морских миль, и там стал поджидать спартанцев, которые, веря в свое превосходство, не подозревали, что афиняне окажут какое-либо сопротивление. Не дождавшись неприятеля, Формион двинулся дальше и, идя вдоль берега Ахайи, прошел Патрас; не найдя врага, он повернул и проложил курс к берегу Акарнании.

Расчет Формиона оказался правильным. В середине залива показались спартанцы, шедшие навстречу ему полным ходом. Их командующий испугался от неожиданности, но у него не было выбора — надо было принимать бой. Несмотря на свой численный перевес, он отказался от нападения и, заботясь о транспортах, начал сложное, но тогда еще применявшееся построение. 42 корабля построились по окружности носами врозь и кормами к центру, на таком расстоянии друг от друга, чтобы весла не задевали соседей, и так, чтобы неприятельские корабли не могли пройти сквозь их строй. Внутри круга он поместил пять быстроходных кораблей, бывших наготове выдвинуться при надобности. Там же находились и транспортные суда.

Формион, не теряя ни минуты, приближался полным ходом в кильватерной колонне. Он сделал следующее распоряжение: следовать движению адмирала и не нападать без приказания. Затем он обошел кругом неприятеля настолько близко, что почти касался носов его кораблей, и сжал таким образом круг. Посвежевший в это время ежедневно дующий там бриз от NO вполне благоприятствовал ему и произвел беспорядок в построении спартанцев; их корабли стали сталкиваться и ломать весла. Командиры стали кричать, поднялся шум, заглушавший приказания.

Этого только и ждал Формион. Когда его эскадра оказалась с наветренной стороны, он дал сигнал к нападению. Корабли, седлав крутой поворот на 8 румбов, устремились к центру неприятеля, идя по ветру. Один из спартанских флагманских кораблей немедленно пошел ко дну, многие другие были сразу сильно повреждены. Весь спартанский флот обратился в беспорядочное бегство, одни направились в Патрос, другие в Диму. Преследовавшим афинянам удалось захватить еще 12 спартанских трирем.

Умелое управление эскадрой и боевая готовность судов дали афинянам возможность одержать полную победу над более чем вдвое сильным флотом и помешать грандиозному предприятию, от которого спартанцы ожидали очень многого. Формион, по возвращении к мысу Риум, поставил там памятник в честь своей победы и отправил один из захваченных спартанских кораблей вместе с добычей в Афины.

Спартанские суда вновь собрались после сражения, но, не считая себя в безопасности поблизости от афинян, ушли в торговый порт Киллену в Элиде. Туда же вскоре прибыл Кнемос, поход которого в Акарнанию не увенчался успехом. С ним пришел и флот, перевозивший его войско в Амбракийский залив.

В Спарте были очень раздражены этим первым для них на море поражением, нанесенным слабым противником. Не зная тактического превосходства афинян, там склонны были обвинить полководцев в трусости, считая поражение ее результатом. По этой причине Кнемос получил приказание еще раз напасть на слабого неприятеля и разбить его. При этом Кнемосу был дан в помощники еще один отличившийся в этой войне полководец — Бразид. Поврежденные корабли были исправлены в Киллене. Морским государствам пелопоннесского союза было предписано доставить в кратчайший срок все имеющиеся корабли. Спартанцы серьезно готовили свои силы к бою.

Узнав об этом, Формион послал в Афины доклад с просьбой о подкреплении. Его просьба была вполне справедливо уважена — была выслана эскадра из 20 трирем, которая могла бы в несколько дней достигнуть Навпакта. Но эта эскадра по каким-то частным соображениям получила довольно непонятное приказание сначала зайти на Крит для действия против Кидонии. Последовав этому приказу, эскадра опустошила область Кидонии, после чего была задержана непогодой и пришла лишь тогда, когда дело в проливе у Риума было окончательно решено.

В Киллене спартанцы увеличили свой флот до 77 судов, разделили его на отряды и обучили, затем двинулись к Навпакту, но не вошли в пролив, а расположились около маленького городка Панормы. Там же собрались их сухопутные силы, предназначенные для акарнанской экспедиции. У Формиона оставались те же 20 кораблей, с которыми он одержал победу в первой битве.

И на этот раз, узнав о приближении неприятеля, который теперь был почти вчетверо сильнее, он немедленно двинулся навстречу ему через пролив. Как и в предшествующий раз, он, не желая сражаться в узком месте, предпочел встретиться в открытом море, чего спартанцы и на этот раз избегали, несмотря на свой численный перевес. Формион встретил спартанцев у Панормы, где они расположились лагерем, вытащив свои корабли на сушу. За невозможностью вызвать их в море Формион занял выжидательную позицию на расстоянии 3 морских миль от них западнее Антириона, у Моликрии. Сильный отряд мессенских гоплитов из Навпакта охранял берег от высадки неприятеля.

Формион настолько владел своим маленьким флотом, настолько был уверен в своем личном составе, что чувствовал себя готовым сразиться с любым числом неприятельских кораблей. Он знал, что от каждого подчиненного можно потребовать полного напряжения и быть при этом уверенным, что все будет исполнено. Он не хотел драться в узком фарватере, неблагоприятном для его хорошо обученных команд и для употребления главного оружия — тарана; его отряду необходимо было свободное пространство для маневрирования, для разбега, необходимого для таранного удара, а также для прорезания неприятельского строя, порчи весел противника и нападения с тыла. При сражении в узком фарватере дело скоро дошло бы до абордажного боя, похожего на сухопутный, что было благоприятнее для спартанцев, у которых главную роль играла численность. Этого как раз хотел избежать Формион. Перед боем он еще раз внушил своим командирам, чтобы они сохраняли тишину и порядок.

Оба флота простояли 6-7 дней друг против друга, выжидая благоприятного момента. Но дольше Кнемос не мог ждать, так как знал о приближении афинских подкреплений. Для того, чтобы все-таки сразиться в узком месте, он (вернее, Бразид) придумал следующий маневр. Спустив еще до рассвета свои суда на воду и посадив на них команду, он разделил все корабли на 4 колонны, по 19-20 кораблей в каждой, и поместил 20 быстроходных кораблей во главе. С рассветом он двинулся этим строем в пролив, достигавший в этом месте лишь одной мили в ширину, делая вид, что собирается напасть на Навпакт. Заметив это, Формион в заботе о городе (Навпакт был его единственной базой), быстро собрал свои корабли и повел их полным ходом туда же параллельным курсом с неприятелем на небольшом расстоянии от него и берега. Мессенцы следовали за его эскадрой берегом, готовые ее поддержать.

Этого только и ожидал Бразид; по данному сигналу флот спартанцев сделал крутой поворот на 8 румбов влево и пошел на афинскую колонну, имевшую одинаковую длину с неприятельской, тесня ее к берегу. Но это удалось ему лишь отчасти с последними 9 кораблями. Передним 11 кораблям удалось выскользнуть. За ними погнались 20 быстроходных головных кораблей, предусмотрительно назначенных для погони, которую англичане называют «general chase», подразумевая под этим преследование на полном ходу, не считаясь с порядком в строю, — лишь бы настичь врага.

В это время оставшиеся 7 спартанских трирем были заняты боем с 9 афинскими, притом поставив свои корабли в наиболее для них благоприятную обстановку — для абордажной схватки, в которой большее значение имела численность воинов. Одним из средств достижения такого результата являлась внезапность задуманного маневра — поворот к берегу, чтобы прижать к нему афинян. Одну из афинских трирем им удалось захватить раньше, чем она была посажена на мель. С остальных, выскочивших на полном ходу на берег, команда, считая суда погибшими, спасалась бегством на сушу. На некоторые из них спартанцы посадили свои команды и взяли их на буксир, чтобы увести подальше от берега; но на остальные подоспели вброд с берега мессенцы и забравшись на их высокие носы, начали их оборонять (движение мессенцев вдоль берега вместе с флотом имело целью парализовать попытку противника вступить в абордажный бой).

Между тем Формион с 10 из 11 ушедших кораблей добрался до Навпакта (расстояние в 3 мили). Там он повернул и перестроился (в строй фронта), чтобы напасть на преследователей. Одиннадцатая трирема Формиона немного отстала и ее настигла передняя из 20 спартанских трирем, вырвавшаяся далеко вперед. Командир афинской триремы предпринял дерзкий маневр, воспользовавшись стоявшим на рейде на якоре торговым кораблем. Он обошел его кругом, причем рассчитал маневр таким образом, что, описав окружность, попал тараном в борт своего преследователя и одним ударом пустил его ко дну. Это так подействовало на остальные 19 спартанских кораблей, что передние из них остановились, некоторые сели на мель, тянувшуюся вдоль берега, весь порядок нарушился. Поэтому, когда Формион подал сигнал к наступлению и двинулся на них со своими кораблями, спартанцы обратились в бегство, во время которого потеряли 6 судов. Остальная часть спартанского флота, занятая сталкиванием судов с мели и нападением на приставшие к берегу афинские триремы, при известии о неожиданном исходе боя окончательно растерялась и не только не вступила в бой с приближавшимся правильным строем афинским флотом, но предпочла укрыться в Панорму, бросив захваченные афинские корабли.

Таким образом, вторая встреча маленькой афинской эскадры с неприятелем, численностью превосходившим его вчетверо, оказалась для нее победоносной, что надо приписать правильному плану действий в бою. Афиняне потеряли лишь один корабль, спартанцы же лишились семи и были вынуждены вернуться на то место, с которого вышли. Понесенные спартанцами потери были настолько ощутимы, что составленный лишь весной и вперед продуманный план войны был пересмотрен. Потерпевший поражение флот направился в Коринф.

Рассматривая эти два боя с точки зрения тактики можно прийти к следующим выводам:

Боевые силы: Что касается их, то можно принять корабли обеих сторон равноценными в отношении их тактических свойств, так как коринфяне славились как лучшие кораблестроители; трирема, выделившаяся во втором бою своей скоростью, была из Левкадии. Оружие можно также признать равным. Разница была в личном составе и в ведении боя.

Афинские триремы имели команды, хорошо знавшие свое дело и привыкшие к нему. Они уже побывали и на море и в боях, поэтому последние их не пугали, и они могли оставаться более хладнокровными. Между командами и начальниками имелась тесная связь; команды вполне доверяли триерархам,зная, что они умеют обращаться с судами, и понимая, что каждое их приказание необходимо и всякое действие целесообразно, а не пропадает даром. Поэтому команды повиновались, как один человек, и напрягали, в случае надобности, все свои силы.

С таким же полным доверием относились и командиры судов к начальнику эскадры. Они знали его намерения, ни один из его сигналов не был для них неожиданным, они знали, что требуемые от них действия не будут бесцельными, и сознавали, что все сделанное эскадрой будет содействовать славе и могуществу их родины. Поэтому они всегда немедленно исполняли его приказания, но исполняли не слепо, сознавая, что ответственность за непосредственные действия их корабля лежит на них. В то же время они понимали, что исполнение приказаний флотоводца обеспечивает совместное действие всех сил, ведущее к победе. Весь личный состав, команда и офицеры, был преисполнен истинным воинским духом, не знающим опасностей, и был посвящен во все тонкости своего искусства.

Этих качеств нельзя было ожидать от новичка, они могли лишь выработаться у старого служаки с большой выучкой, а полностью развиться лишь у людей, закаленных в боях. Поэтому вообще был бы желателен продолжительный срок военной службы у всех воюющих народов. Для флота это имеет особенно важное значение по причине разнообразия условий службы. Продолжительность службы орудийной, башенной и т. п. прислуги, исполняющей очень важные функции на корабле, является необходимой, так как она обеспечивает хорошее выполнение этих функций.

Таков был личный состав у Формиона. С такими судами Формион мог действовать, как действует фигурами маэстро шахматной игры на доске. Он все время был уверен, что его командиры и команды сделают все, на что они только способны, даже в том случае, если бой примет непредвиденный оборот.

Но такое полное подчинение себе команды доступно лишь человеку с выдающимся характером и большим обаянием, — без последнего даже из самого гениального офицера никогда не выйдет хорошего полководца.

Неясным остается, почему Формион, выбирая место для боя, избегал узких мест, а стремился встречаться с неприятелем в открытом море. Это является как бы прямой противоположностью Фемистоклу при Саламине, хотя следует признать, что в данном случае условия были совсем иными.

Наиболее узкое место Риумского пролива было в одну морскую милю шириной (1852 м), что вполне достаточно, чтобы спартанцы могли при наступлении выстроить все 47 кораблей строем фронта или как-либо иначе. В Саламине же нападать могла сразу лишь часть персидских сил, против которых греки могли выставить относительное или абсолютное большинство. Этим обстоятельством руководствовался Фемистокл при выборе места для боя. Кроме того, при Саламине греческие гоплиты превосходили персов в абордажном бою, а здесь имело место обратное, и следовало избегать схваток.

Формион не отрицает тактики Фемистокла, он лишь временно применяет противоположную, и то лишь из желания использовать преимущества своих судов, заключавшееся в большой поворотливости и умении маневрировать, чем можно было вполне воспользоваться лишь в открытом море. Ему очень удачно удалось применить свою тактику в новых условиях, совсем отличных от саламинских.

Нападение в битве при Риуме всего лишь с 20 кораблями на эскадру в 47 кораблей и в открытом море, где невозможно использовать условия местности, то есть в совершенно одинаковом с противником положении, можно считать или безумной отвагой или необдуманным риском. Но не было безумием: действия Формиона основывались на упомянутом выше превосходстве афинских команд, а, следовательно, и кораблей над неприятельскими. Успех предприятия вполне подтверждает правильность его действий. И при Саламине, и в Коринфском заливе, Фемистокл и Формион одинаково стремились к применению все тех же принципов сосредоточения сил и взаимной поддержки, и к лишению противника возможности использовать эти принципы. Но средства, которыми они пользовались для достижения этой цели, и формы, в которые выливается использование этих средств, самые различные и зависят от обстановки. Для достижения этой цели Фемистокл использовал при Саламине элемент местности (узость позиции, близкий и удобный берег сзади для спасения людей с разбитых судов), а Формион при Риуме — элемент времени (в определенный час поднимающийся бриз). Чтобы заставить противника идти на эти выгодные условия, Фемистокл не остановился даже перед сношением с Ксерксом, дав ему, по-существу, не ложное, а верное известие о настроении греков, среди которых многие были склонны к отступлению. Этим путем он заставил и греков сражаться в выгодных для них местных условиях, дававших возможность применения принципа сосредоточения сил. Формион для этой же цели использовал страх противника перед тактическим искусством афинян в таранной атаке. Формы же получились совершенно различные: выжидательное расположение на месте — в узком проливе у Фемистокла; выход из узкого пролива и смелое нападение у Формиона; в первом случае — неподвижный строй фронта, в другом — движущийся, обволакивающий более многочисленного противника, строй кильватера.

Спартанцы и их союзники были не менее храбрыми и опытными войнами, но им недоставало опыта в морском деле и морских боях. Особенно страдал этим начальник эскадры. Имя его неизвестно, но, без сомнения, он был спартанцем, которому чужды были и море и морские войны. На судне он себя чувствовал не в своей обстановке, и поэтому его действия были неуверенны.

С самого начала он предположил, что афиняне не вступят в бой с настолько превосходящим их неприятелем — предположение само по себе очень правдоподобное, но свидетельствующее о неправильной оценке неприятеля — грубая для полководца ошибка. Он убедился в правильности своего предположения, пройдя Навпакт и Риум, не встретив противника, и подумал, что тот бежал. Поэтому внезапное наступление Формиона показалось ему еще неожиданнее. Его уверенность исчезла и, несмотря на превосходство своих сил, он отказался от нападения и ограничился пассивной защитой. К этому его, впрочем, побуждали и транспортные суда. Одним словом, он выстроил корабли, как сказано выше, по окружности, имея транспорты и пять быстрых трирем внутри круга.

Все выдает сухопутного офицера, не могущего защитить от подвижного врага свой обоз иначе, чем сделав укрепление из составляющих его возов. Для морского боя этот прием — грубейшая ошибка.

Этим приемом он предоставил слабому противнику выбор времени и места для нападения в любом порядке при использовании принципа внезапности и особых условий, как например, в данном случае, ветра.

При этом он лишил защищавшихся возможности передвижения, главнейшего жизненного условия тактики, особенно на море, где таран был решающим оружием, то есть заставил свои силы, стоя неподвижно, ожидать натиска противника. Он также лишил храбрости свою команду, показав этим маневром, что, несмотря на свою большую численность, он боится неприятеля.

Стоит обратить внимание на то, что быстроходные корабли были поставлены во втором ряду, но это не был резерв. Раз спартанцы решились на оборону — и в этом была их грубая ошибка — им было необходимо уменьшить длину своего фронта, и вместе с тем принять наилучшие меры для противодействия прорыву этого фронта. Эта задача и была возложена на быстроходные суда, которые должны были иметь возможность внутри круга быстро продвинуться к той его части, на которую нападет Формион, которому спартанцы ошибочно передали инициативу. Таким образом, спартанцы передали инициативу более слабому численно противнику, дав ему возможность применить принципы сосредоточения сил (на любую часть их фронта) и внезапности (в любое время). Но раз эта ошибка уже была совершена, единственной возможностью смягчить эту ошибку было обеспечить возможность быстрой поддержки атакованной части окружности изнутри круга. Это они и сделали, но искусный выбор Формионом времени для осуществления его внезапного и сосредоточенного нападения (бриз, который нарушил правильность сложного расположения спартанцев и сбил в кучу их корабли) лишил спартанцев и этого средства для осуществления взаимной поддержки.

Здесь мы наталкиваемся еще на одно различие между сухопутной и морской войной. В морском бою не следует оставлять неиспользованных сил. На море не случается, как на суше, что в линии, способной выдержать напор врага, одна часть ослабевает, так что требуется резерв для ее подкрепления, безразлично наступление это или оборона. На море все силы сразу находятся в действии, дабы как можно скорее повлиять на исход боя, находясь все время в движении.

Оставление одной части флота в качестве резерва только облегчает неприятелю успешное выполнение одной из важнейших задач всякой тактики: уничтожить одну часть боевых сил противника прежде, чем другая часть подоспеет на помощь.

Выше было описано, что Формион своевременно заметил неправильность построения спартанцев и сумел им воспользоваться с отчаянной, на первый взгляд, отвагой, пройдя почти перед самым носом противника, симулируя намерение его таранить и так далее, и, наконец, собрав свои силы и воспользовавшись ветром, то есть случайностью (возможно конечно, что и учтенной заранее), он нанес один сконцентрированный удар, являющийся наилучшим способом нападения при всех обстоятельствах.

Результатом была полная победа над более чем вдвое сильным неприятелем, который потерял при этом более четверти своих сил (28 %), тогда как у нападавших не было совсем потерь и даже сколько-нибудь значительных повреждений кораблей. Это почти единственный случай в истории войн.

Перед второй битвой спартанцы получили подкрепление, так что численно они почти вчетверо превосходили афинскую эскадру. Но гораздо важнее усиления флота на 43 корабля для них было назначение командиром Бразида.

Бразид вполне верно оценил положение вещей и наметил совершенно иной план.

1) Он не был намерен ограничиться пассивной защитой, а думал вести наступление.

2) Он учитывал, однако, что имеет в своем распоряжении команду, недостаточно привыкшую к морю и не имевшую боевого опыта, к тому же находящуюся под впечатлением последней неудачи. Это заставило его быть осторожным и избегать сложных построений, а ограничиваться простейшими маневрами.

3) Он хотел не дать неприятелю возможности выбрать место для боя в открытом море, а намеревался сам принудить его сразиться в узком месте у берега, где афиняне не могли использовать своего умения искусно маневрировать, а спартанцы, наоборот, чувствовали себя гораздо увереннее. Для этой цели он прибег к хитрости, о которой уже упоминалось выше: разделив флот на четыре отряда, он двинулся через Риумский пролив к Навпакту. Выбор времени нападения — раннее утро — обеспечивал его неожиданность.

Это была очень обдуманная тактика молодого флота, не имевшего к тому же боевого опыта.

Формион, несмотря на усиление неприятеля, непоколебимо остался на своем посту и встал на защиту пролива так же отважно, как Леонид при Фермопилах, с той только разницей, что вместе того, чтобы погибнуть, как Леонид, он, исключительно благодаря умению пользоваться своими силами, победил вчетверо сильнейшего врага.

Как и раньше, он хотел встретиться с врагом, подошедшим уже к Панорме, в открытом море, но тщетно побуждал его к этому. Он стал на якорь против врага на расстоянии 2,5-3 мили от него и выжидал целую неделю, пока тот двинется, что, конечно, не способствовало увеличению уважения афинян к спартанцам. Во всяком случае, это служило к ослаблению внимания обеих сторон.

Как бы то ни было, хорошо обдуманный план Бразида при своей простоте был правильно выполнен и почти вполне удался. Лишь немного запоздал сигнал поворота всех судов на 8 румбов влево, вследствие чего ускользнуло, благодаря своей скорости, большее число афинских кораблей, чем предполагалось. Спартанцы оттеснили меньшую половину неприятельской эскадры к берегу и почти захватили ее. Во всяком случае, они с большим успехом выполнили этот маневр. Такого мнения был начальник их эскадры, бросившийся преследовать убегавших афинян, не заботясь о порядке; такого же мнения были и остальные спартанские командиры; в противном случае, они не оставили бы 57 кораблей для овладения посаженными на мель девятью афинскими триремами. Но они не знали своего противника. Формион, потеряв почти половину своей небольшой эскадры, отважился продолжать бой с 11-ю кораблями против 77, то есть при отношении сил 1:7 (кто бы подумал при таких условиях о продолжении боя). Но Формион, обладавший великим свойством полководцев: «mens aequa in arduis», сохранил в этом труднейшем положении полное душевное равновесие и проявил свою гениальность. Беглым взглядом он сразу заметил ошибку беспорядочного преследования, которую мог сделать лишь деморализовавшийся противник. Воспользовавшись тем, что силы неприятеля растянулись, он поворачивает и, построившись во фронт, переходит в наступление.

То же самое проделал и командир отставшей триремы. Вдумайтесь в положение: половина эскадры захвачена, другая спасается бегством, преследуемая многочисленным противником; один из кораблей отстает и враг его настигает; о чем бы, казалось, думать всякому среднему офицеру, как не о спасении. Но этот триерарх думал о том, как бы при первой возможности перейти в наступление, что ему и удалось после искусного и рискованного маневра, выполненного у торгового корабля, послужившего прикрытием.

Можно себе представить, как ободряюще подействовал этот маневр на афинян, и как он ошеломил преследовавших.

Интересно проследить душевное состояние опьяненных победой спартанцев в тот момент, когда они увидели, что на них наступают в полном порядке те, которых они считали уничтоженными. Благодаря этому наступлению, Формиону удалось освободить или, вернее, отбить, девять своих потерянных кораблей, за исключением одного, уже отведенного в безопасное место. Эта победа греков над греками же единственная и не имеет себе равных.

Оба этих боя не имели влияния на исход всей войны, хотя и восстановили афинское морское могущество в западных водах; но их главное значение в том, что они показали, как высоко стояло развитие морского дела у афинян. При таких условиях можно считать правильными как настойчивость, так и тактику Формиона, примененную им в таком неравном бою. Успех подтвердил правильность тактики. Формион был серьезным, строгим и несловоохотливым человеком, образцом умеренности и добронравия. Едва ли нужно еще что-то писать о его качествах флотоводца, разве что об отчаянности его тактики. Конечно, ее нельзя рекомендовать как образец для подражания, так как она требует гениального флотоводца и достойных его офицеров и команды.

Чем же был вознагражден этот несравненный начальник, который, успешно завершив в 429 г. до н. э. операцию в Акарнании, остался до весны на своем посту, а весной 428 года вернулся в Афины. Какова была его судьба?

В истории трудно найти подходящий пример действий, подобных действиям Формиона при Риуме, с ним может сравниться только защита Аруэ генералом фон Вердером в 1871 году. Когда фон Вердер отбил атаку Бурбаки, у которого силы были почти вдвое больше, покойный император Вильгельм оказал ему высшие почести. И это было так же справедливо, как и разумно; справедливая оценка заслуг перед отечеством есть главнейшая добродетель, которая является залогом безопасности государства. Награждение командира имеет глубокое моральное значение прежде всего для его подчиненных, чувствующих себя тоже награжденными, а затем и для всех боевых сил государства, получающих основание гордиться своим талантливым начальником и храбрыми товарищами.

В Афинах, находившихся под властью демагогов, случилось обратное. Формион был обвинен за свое командование, которое затемняло все бывшие до тех пор победы, и был присужден к штрафу в 10 000 драхм. Он не обладал состоянием, хотя имел полную возможность обогатиться в бытность свою командующим на войне. Но, будучи строго нравственным, он презирал маммону и остался таким же бедным, каким был до командования. Вследствие того, что он не смог уплатить вышеупомянутой суммы, его лишили прав гражданина; это на него так подействовало, что он вскоре умер. Он оставил по себе в Акарнании настолько хорошую память, что вскоре в Афины прибыло оттуда посольство, приглашавшее его сына в предводители.

Как должна была подействовать такая злостная несправедливость на всех порядочных людей и, главным образом, на флот? Несомненно, в высшей степени деморализующе: лучшие чувства, бывшие основанием воинского духа, ведущего к победе, были втоптаны в грязь. Меньше чем за 15 лет афинский флот, бывший в эпоху Формиона в расцвете своих сил, пришел в упадок. Хорошие суда продолжали строить и вооружать, но хороший дух среди команд, без которого не имеет никакой ценности и самый лучший в материальном отношении флот, был уничтожен демагогией, с презрением относившейся ко всему хорошему и благородному.

УПАДОК МОРСКОГО МОГУЩЕСТВА АФИН

К концу жизни Перикла, когда он уже начал стареть и терять то личное обаяние, которое, наряду с его способностями, так воздействовало на афинян, сильное влияние на народ приобрели отдельные демагоги. Последнее неоднократно возводили различные обвинения на Перикла и в одном случае даже добились его обвинения; так выразилась благодарность страны, управлению которой он отдал свои силы. Лишь начавшаяся большая война снова поставила на прежнее место этого человека, не имевшего себе равных в Афинах. Но после смерти Перикла (429 г. до н. э.) влияние демагогов, более никем не ограничиваемое, начало усиливаться все больше. Первой их жертвой стал Формион.

В полном соответствии с упадком политическим находился упадок религиозный и нравственный, причем последний и послужил причиной первого. Все возраставшая роскошь, явившаяся результатом необычайно быстрого расцвета Афин после создания делосского морского союза, вытеснила прежнюю простоту жизни, заменившуюся чисто восточной пышностью и изнеженностью; ареопаг, этот блюститель религии и добрых нравов, был лишен своих прав афинянами, не терпевшими больше никакого надзора за собой; свободомыслие и нравственная испорченность, ничем не сдерживаемые, имели следствием противоестественные пороки, в особенности же педерастию. Все эти факторы, усилившиеся с началом войны, сосредоточившей в городе около полумиллиона людей, привели к тому, что общественная совесть и разум во всех классах Афинских граждан сильно поколебались; личный произвол и своекорыстие открыто выступили вперед. Словом, идеалы, сложившиеся в среде народа, были разрушены, и вместе с этим исчезла и бескорыстная любовь к государству. Следствием всего этого явился упадок афинского государства и афинского флота.

Всякое важное решение исходило по-прежнему от общего собрания афинян, однако сами собрания происходили уже не под руководством уважаемых граждан из старых фамилий или же лиц, обладавших выдающимися в способностями, удовлетворявших этим путем лишь свое честолюбие и действовавших всегда в интересах государства. Влиянием начали пользоваться отдельные лица низших сословий с узким кругозором и не совсем чистыми намерениями, рабы страстей, имевшие лишь талант народных ораторов — наглядным представителем этих людей может служить Клеон. Справедливость была утеряна, и место ее заняли злоба и жестокость.

Планомерное ведение войны прекратилось, денежная наличность оказалась растраченной, и для получения средств было усилено давление на членов союза, носивших это название лишь номинально, что вызвало среди последних сильнейшее ожесточение. В несколько лет годовой членский взнос, достигавший в начале войны 600 талантов, был увеличен более чем вдвое.

Это побудило еще в 428 г. до н. э. остров Лесбос (Митилена) выйти из делосского союза и вступить в пелопоннесский. В ответ на это Афины, морские силы которых достигли высшей ступени своего могущества, выставили 200 кораблей для защиты берегов, выслали 100 кораблей для ведения войны с Пелопоннесом, эскадру в 51 корабль — для продолжения войны в Халкидике и отряд в 40 кораблей — против Лесбоса.

После упорного сопротивления Митилена была вынуждена голодом к сдаче в 427 г. до н. э. На помощь им из Пелопоннеса была отправлена эскадра в 42 корабля, но под спартанским командованием, следовательно, недееспособная. Она пришла слишком поздно, и не только не произвела внезапного нападения на занятую Афинами Митилену, но даже не остановилась у острова Лесбоса и вернулась в свои воды, ничего не сделав.

Тем не менее, самый факт ее посылки являлся некоторым грозным знаком, так как в первый раз за все существование союза, то есть за 50 лет, пелопоннесские военные суда осмелились появиться в Архипелаге севернее Пелопоннеса.

Но на это предостережение Афины не обратили внимания. Далее последовала кровавая расправа с митиленцами. Афиняне решили умертвить всех мужчин и обратить в рабство женщин и детей, но на следующий день у них проснулась еще не совсем утерянная совесть; было вынесено новое решение, противоположное первому, и второй триреме, спешно посланной вдогонку отправленной накануне, удалось (во время перехода гребцы ели, не оставляя весел) прийти в Митилену раньше, чем первое решение было приведено в исполнение1. Тем не менее, было убито уже более 1000 лесбосцев. Такая ужасная жестокость является показателем одичания, проявившегося среди общего огрубения нравов.

К указанному времени война стала охватывать все большую и большую площадь. В том же 427 г. до н. э. афиняне послали эскадру к Сицилии, где ионийские и дорийские колонии постоянно вели войны то между собой, то с карфагенянами. С этого времени эскадру стали посылать туда ежегодно. Кроме того, Афины перенесли военные действия и в Понт. Со своей стороны спартанцы, постоянно предпринимавшие то тут, то там опустошительные набеги на Аттику, послали под начальством Бразида сухим путем через Фессалию и Халкидику войско с тем, чтобы захватить тамошние афинские колонии (Амфиполь) и заставить их отпасть от союза.

Cледует упомянуть об одном событии, имевшем важное значение для войны. В 425 г. до н. э. афинская эскадра в 40 кораблей отправилась из Афин через Коркиру в Сицилию. Одному из предводителей, преемнику Формиона при Навпакте, Демосфену, за год до этого сражавшемуся неудачно в Этолии, было разрешено предпринять что-нибудь против пелопоннесских берегов. Он составил весьма разумный план, но не сообщил его никому в Афинах. План этот заключался в том, чтобы овладеть в Мессении высокой поднимающейся на 150 м из моря и окруженной со всех сторон водой скалистой горой, где раньше был расположен древний Пилос (у северного входа в Наваринскую бухту).

Занятие этой горы нужно было для того, чтобы: а) обладать прочным опорным пунктом с превосходной гаванью на неприятельской территории; в) опустошать из этого пункта страну; с) пробудить мессенцев к восстанию против Спарты, что было бы весьма для нее чувствительно.

В пути Демосфен поделился своим планом с остальными начальниками, но последние отнеслись к плану отрицательно. Но случайность благоприятствовала Демосфену. Дурная погода привела флот в Пилосскую гавань и задержала его там на целую неделю. Личный состав скучал от безделья, и частью от этого, частью же шутки ради, оказал Демосфену помощь в укреплении возвышенности. Когда погода улучшилась, флот двинулся дальше, а Демосфен остался здесь со своими пятью кораблями.

Сведения об этом, дошедшие до спартанцев привели последних в беспокойство; они отозвали из Аттики войско, а из Коркиры (война, с которой тянулась уже несколько лет) — флот, насчитывавший 60 кораблей. Они решили запереть выходы из гаваней Пилоса, достигающие один 1170, другой — 90 метров ширины, расположив поперек них корабли; кроме того, на примыкающий к бухте заросший лесом остров Сфактерию (около 2,5 миль длиной и 460-1000 м шириной), представляющий собой хребет в 100 м высотой, спартанцы высадили сильный отряд из 420 гоплитов с соответствующим числом илотов (всего около 3000 человек, считая по 7 илотов на каждого гоплита). Вслед за этим они одновременно повели нападение на новое укрепление, как с суши, так и с моря (в продолжение двух дней), причем при штурме был ранен Бразид.

К этому времени подоспела афинская помощь в виде 50 трирем, которые ворвались через оба открытых входа в гавань и атаковали пелопоннесскую эскадру; при этом они вывели из строя много спартанских кораблей и захватили пять. Этим пока и ограничился успех афинян, так как спартанские сухопутные войска защитили остальные триремы. Но с этого момента Афины овладели морем и спартанцы на острове Сфактерия были совершенно отрезаны и оказались в очень тяжелом положении, так как на острове не было ничего для их пропитания, и они едва могли достать пресную воду.

Афиняне блокировали остров самым тщательным образом; днем две триремы безостановочно обходили остров, держась на контркурсах; ночью же все суда отряда становились вкруг острова на якорь, оставляя лишь в случае бурной погоды открытой обращенную к морю сторону. Спартанцы приложили все усилия к тому, чтобы снабдить своих людей припасами; они посылали ночью, за высокое вознаграждение, людей в маленьких челноках, которым приходилось описывать большую дугу в открытом море, чтобы пристать с морской стороны к острову, совершенно неприступному с восточной стороны. Когда последним не удалось пробраться, были посланы через пролив пилосцы, имевшие при себе по мешку с провизией. Тем не менее, люди на острове очутились в самой острой нужде. Тогда прибывшие эфоры путем целого ряда уступок добились перемирия на время посылки в Афины уполномоченных для ведения переговоров, впредь до прекращения которых спартанцы обязались сдать свои корабли, так что даже уполномоченные должны были отправиться в Афины на афинской триреме. Взамен этого, спартанцам было разрешено доставлять на остров ежедневно, под афинским надзором, определенное количество провианта, соответствующее числу блокированных воинов.

Посольство прибыло в Афины и просило о мире на выгодных для Афин условиях, тем не менее, на общем собрании кожевнику Клеону удалось добиться отклонения спартанских предложений. Поэтому продолжавшееся 20 дней перемирие было нарушено, причем афиняне, воспользовавшись первой попавшейся отговоркой, не только не вернули спартанцам их 60-ти кораблей, но послали еще 20 своих к острову. Они произвели внезапную высадку, превосходя численно неприятеля, причем их легковооруженные воины с метательным оружием имели на скалистой почве значительное преимущество перед гоплитами. Спартанцам с большими потерями удалось стянуться к высокому утесу, на котором было устроено укрепление. Но легковооруженные афиняне окружили этот утес и, одновременно с атакой с фронта, вскарабкались на возвышенность с тыла. После того, как 128 гоплитов были убиты, оставшиеся в живых 292 сдались в плен — событие, еще ни разу не имевшее место у спартанцев и прямо противоположное героизму Леонида.

С момента внезапного появления афинского флота в гавани и морской битвы до окончательного сражения на Сфактерии прошло 72 дня. Пленные были отправлены в Афины и содержались в качестве заложников на случай вторжения спартанцев в Аттику. Пилос остался укреплением афинян, и, опираясь на него, они опустошили весь округ, многие из илотов перебежали на их сторону. Это последнее обстоятельство больше всего задело спартанцев. К тому же, продолжая предприятие Демосфена, афиняне завладели в 424 г. до н. э. островом Киферой (или Цитерой), и оттуда стали производить опустошительные набеги по всему побережью Лакедемона. Это был самый вернфй образ действия для государства, владеющего морем.

Спартанцы много раз отправляли послов с просьбой о мире, но им ничего не удавалось сделать до тех пор, пока в битве при Амфиполе, в 422 г. до н. э., Клеон не был разбит Бразидом и не лег на поле битвы.

В апреле 421 г. до н. э. последовал мир (мир Никия), заключенный на 50-летный срок. Спартанцы вернули Амфиполь и города в Халкидике, афиняне очистили Пилос и некоторые другие места, занятые ими в Пелопоннесе и выпустили на свободу плененных на Сфактерии.

Однако этот мир был только кажущимся. Члены союза, Коринф и Фивы, остались недовольны его условиями и продолжали войну, в которой вскоре оказались замешанными и Афины и Спарта, хотя они и не действовали непосредственно друг против друга.

Хотя заключенный Никием мир в период с 421 по 415 гг. до н. э. оказался призрачным, все же Афины не вели войн в крупном масштабе, поэтому государству, благодаря его морскому могуществу и дани союзников быстро удалось собрать сумму в 7000 талантов. Народонаселение, уменьшившееся вследствие войны и чумы, также быстро возросло.

Отношения между Афинами и Спартой становились все напряженнее, соперничество обоих государств не прекращалось. Умеренные круги стояли за мир, более честолюбивые сильно мечтали о владычестве Афин. Открытой, прямой войны афиняне не хотели, но как только появилась надежда на завоевание крупных заморских областей, увлеченный демагогами народ не смог устоять, им овладело желание завоевать Сицилию, чтобы этим путем увеличить свое могущество, а вместе с тем получить и средства для распространения господства Афин над всей Грецией.

Во главе правления в это время находились Никий и Алкивиад. Никий, происходивший из древнего рода, прекрасно воспитанный, не обладал выдающимися способностями; малодушный и суеверный, он был, однако, самым богатым человеком в Афинах, что и дало ему возможность продвинуться, к тому же он был неплохим оратором от природы. Видя разгул демагогов, преследование и осуждение всех выдающихся людей, он стал чрезмерно осторожным. Поэтому, в противоположность Клеону, он каждый раз отклонял предлагавшееся ему место главнокомандующего, хотя и имел военное образование. К тому же он был уже в возрасте и слаб здоровьем. Он был сторонником мира и приложил немало стараний к заключению мира, названного по его имени.

Алкивиад, напротив, в 415 г. до н. э. еще только перешагнувший через 30-летний возраст, был сыном своего времени. Происходя из хорошего рода, обладая блестящими дарованиями и редкой физической красотой, он вел распутный образ жизни, был рабом своих страстей и не имел каких-либо правил. Он, вероятно, стремился к тому, чтобы ввести в Афинах самодержавие и добился бы этого, если бы был тверже и последовательней. Афины за время ужасного правления Клеона и других, ему подобных, дошли до такого состояния, что как и французская республика в 1800 году, легко подчинились бы произволу самодержца.

СИЦИЛИЙСКАЯ КАТАСТРОФА

В 416 г. до н. э. из Эгесты (западная Сицилия) в Афины прибыло посольство с просьбой о помощи против Селина, причем оно заявило, что город обладает большими сокровищами и готов пожертвовать ими для целей войны. Это произвело впечатление на жадный к стяжанию и наслаждению народ. Чтобы убедиться в справедливости сказанного, в Эгесту были посланы уполномоченные, которым были показаны сокровища храма на горе Эрикс (не принадлежавшего Эгесте). По их возвращении афинский народ, под влиянием страстной речи Алкивиада и вопреки убедительным предостережениям Никия, решил отправить для завоевания Сицилии крупную экспедицию. Никто при этом не имел точного представления о величине и свойствах этого острова.

Алкивиад надеялся отличиться в большом походе и расположить к себе войска, а его многочисленные враги желали его удаления из Афин, чтобы за его спиной повредить ему. Характерной чертой общего разлада и отсутствия планомерности было то, что командование одновременно поручили сразу трем стратегам: прежде всего Никию, всячески противившемуся этому, Алкивиаду и испытанному воину Лисимаху.

Был вооружен громадный флот и снаряжено такое же войско, — все это было не только лучшим, но еще блистало необычайной пышностью и роскошью. В середине лета 415 г. до н. э. флот с праздничной торжественностью отплыл из Афин к Коркире, где была назначена встреча с союзниками. Весь флот состоял из 134 трирем и двух родосских 50-весельных судов (всего 27 000 человек); войско насчитывало 5100 гоплитов, 1300 легковооруженных, и 30 человек конных на особом транспортном судне. Кроме того, имелся громадный обоз (транспортный отряд): 30 судов-мастерских, имевших на палубе мастеровых всех родов, 100 особых кораблей с припасами всякого рода для войска, флота и торговли. В общем, получалась громадная экспедиция, в которой участвовали не менее 36 000 человек. Флот был разделен на три части.

Экспедиция двинулась к мысу Левка (Апулия), а затем прошла в Тарент и дальше в Региум. Афиняне рассчитывали, что к ним присоединятся эти греческие колонии, но последние боялись, и поэтому афиняне почти всюду встретили отказ.

В Региуме экспедиции встретились с тремя кораблями, высланными вперед на разведку; они дошли до Эгесты и вернулись к флоту с известием, что там, вместо обещанных богатств, в наличие оказалось всего 30 талантов. Боевой дух был настолько утерян в афинском флоте, что известие: «денег немного» — вызвало уныниние и упадок настроения. Никий был против того, чтобы продолжать операцию без денег; Алкивиад считал необходимым привлечь сперва в число союзников другие сицилийские города; Лисимах стоял за то, чтобы идти на Сиракузы, наиболее сильный город неприятеля, и неожиданно напасть на него, воспользовавшись тем, что он не готов к войне. Но когда с Лисимахом никто не согласился, он присоединился к мнению Алкивиада.

В этом наглядно сказалась дурная сторона наличия трех командующих одновременно. Единственно правильный совет — наступать прямо и смело — не был принят. Но только этот способ действия мог обеспечить успех.

Алкивиад со своими судами отправляется в Мессану, но получил отказ в поддержке. Тогда, взяв десять кораблей с Наксоса, он послал их в Сиракузскую бухту исследовать место для высадки, но это оказалось неосуществленным; весь план расстроился вследствие того, что Катана неожиданно оказала сопротивление.

Вслед за этим флот прошел мимо Сиракуз, направляясь вокруг м. Пахинус (м. Пассаро) в Камерун, чтобы заручиться согласием этого города, но последний пожелал остаться нейтральным; тогда флот снова двинулся к Катане, по дороге опустошил Сиракузскую область, причем войска на берегу понесли потери от местной конницы.

В Сиракузах первоначально ничего не знали об этой экспедиции. Лишь по получении точных известий о том, что она направляется вдоль италийских берегов, сиракузяне обеспокоились и начали готовиться к военным действиям. Медлительность огромных неприятельских сил и успех собственной кавалерии вернули сиракузянам мужество.

По прибытии в Катану афинский флот застал там корабль «Саламиния», присланный из Афин с тем, чтобы доставить туда Алкивиада и его товарищей, привлеченных к суду по обвинению в оскорблении Гермеса. Перед уходом флота в Афинах были разрушены статуи Гермеса. По закону, совершивший святотатство должен был предан смерти, а за обнаружение преступника полагалось крупное вознаграждение. Виновные не были найдены, но преступление приписали Алкивиаду. Противники Алкивиада обвинили в этом его и его товарищей и добились его возвращения в Афины. Алкивиад вынужден был перейти на «Саламинию», но в Турисе (Фурии) скрылся вместе с товарищами, так как знал, что их осуждение предрешено. Задержать их не удалось, и судно вернулось в Афины без них.

Наконец, все силы были собраны вместе, обстановка выяснена; однако афиняне не пошли прямо на Сиракузы, а двинулись Мессинским проливом вдоль северных берегов острова в поисках союзников. В Гимере был получен отказ; тогда афиняне напали на Малую Гиккару и жителей ее продали в рабство за 120 талантов. К этому присоединились еще 30 талантов из Эгесты, таким образом, денег набралось достаточно. Затем войско сухим путем вернулось в Катану, причем по дороге произвело неудачное нападение на Гиблу (восточнее Сиракуз, недалеко от них).

Тем временем наступила зима, и афиняне все-таки решили предпринять что-нибудь против Сиракуз. Они спровоцировали сиракузян к нападению на свой лагерь у Катаны, но когда те выступили в поход, афинские войска сели на корабли и направились в Сиракузскую бухту, высадились на правом берегу Анапуса, укрепили возвышенность Даскон и устроили стоянку для войска и флота.

Сиракузяне, напуганные этим, спешно вернулись назад, но были разбиты афинянами, превосходившими их своим вооружением, и лишь действия сиракузской конницы спасли их от полного поражения. Таким образом, у афинян оказались существенные преимущества перед противником, но вместо того, чтобы его преследовать, Никий приказал афинскому войску на следующий же день сесть на корабли, вернуться в Катану и вновь расположиться там лагерем. Он оправдвывал это тем, что: 1) наступала зима; 2) у него нет конницы. К следующей весне он рассчитывал приобрести союзников, конницу, хлеб и деньги.

Жители Сиракуз, по совету Гермократа, начали серьезно и планомерно готовиться к войне; они организовали войско, позаботились об оружии, выстроили стену на Эпиполее (крутой горе, постепенно понижающейся к Сиракузам), укрепили гору Олимпейон на Анапусе и защитили место высадки рядами забитых свай; наконец, они отправили посольство в Спарту и Коринф с просьбой о помощи.

Последовавшие военные действия настолько несущественны, что их можно опустить. Никий и Ламах послали корабль в Афины, чтобы получить конницу и т. д. и, кроме того, — что примечательно — один корабль в Карфаген и один к этрускам с просьбой о помощи.

Сиракузские послы прибыли в Коринф, где нашли Алкивиада и его товарищей. Он добрался из Туриса (Фурии) до Пелопоннеса на торговом судне и прибыл в Спарту с тем, чтобы всеми силами побудить ее к войне с Афинами, причем подал советы, как действовать против своего отечества, чтобы нанести ему наибольший вред.

Спартанцы решили действовать согласно советам Алкивиада:

1) Возобновить войну против Афин;

2) Поддержать Сиракузы.

Однако ограничились они самыми незначительными действиями. В 414 г. до н. э. они даже не вступали в Аттику, но только поддержали врагов Афин на отдаленной Халкидике, а в Сиракузы не отправили ни войска, ни флота, а лишь полководца, хотя и самого лучшего, которого имели, а именно Гилиппа. Но он оказался для Сиракуз гораздо ценнее, чем целое войско.

Весной 414 г. до н. э. Афиняне, согласно требованиям Никия, отправили в Катану 250 конницы и деньги. Теперь, когда там было все необходимое, дело должно было продвинуться вперед.

В начале лета войско на судах направилось к Сиракузам, чтобы напасть на город, но афиняне не вошли в бухту, как ожидали сиракузяне, а высадились по эту сторону города у Лаиона, всего в 1200 м от Эпиполеи. Первые высадившиеся воины устремились кверху и овладели высотами без всякого сопротивления, так как сиракузское войско в это время находилось на месте первой высадки афинян, на берегу бухты к югу от устья Анапуса, то есть от Эпиполеи в расстоянии в четыре раза большем, чем неприятель в момент высадки (по-видимому, высадка была произведена очень быстро). Когда же они узнали о высадке, то немедленно бросились на высоты, но, придя в беспорядок, были разбиты и потеряли около 300 человек.

Афиняне устроили укрепление на вершине возвышенности у северного склона Лабдалона, затем начали располагаться лагерем. Они решили отрезать от суши город, имевший большое народонаселение. Благодаря своему господству на море; они уже достигли того же со стороны воды; не имея подвоза, город должен был скоро сдаться. Вблизи от Эпиполеи, почти у городской стены, они воздвигли крестообразный форт и от него обе стороны начали строить стены, сперва на север по направлению к морю, а затем на юг, к бухте. Корабли они расположили в безопасном месте у полуострова Тапса (Магнизи), причем построили укрепление на узком перешейке, соединявшем его с сушей.

К этому времени к ним присоединились 400 всадников от Эгесты. Они не только сравнялись с сиракузянами, превосходившими афинян своей конницей, но и оказались много сильнее последних.

Сиракузяне, обескураженные этим внезапным энергичным наступлением и успехами Афин, сделали попытку путем вылазки помешать постройке осадных стен, но были разбиты, и даже в конном бою оказались побежденными, и не смогли удержать за собой поля сражения. Тогда они попробовали препятствовать постройке афинянами осадных стен путем поперечных стен; когда это не удалось на Эпиполее, они перенесли попытку вниз к южным стенам.

Это послужило поводом к битве в низменности Анапуса, во время которой был убит Ламах. Но в этот момент афинский флот подоспел из Тапса и начал угрожать флангу неприятеля, вследствие чего последний отступил.

С потерей Ламаха и за болезнью Никия афиняне оказались совершенно без дееспособных полководцев; тем не менее, постройка осадных стен подвигалась вперед очень быстро (в этом деле афиняне проявили редкую способность) и уже была близка к окончанию. К тому же афиняне перерезали городской водопровод. Их собственная армия и флот были обеспечены подвозом из Италии на торговых судах, так как море было свободно.

При виде успехов афинян, колебавшиеся до сих пор колонии примкнули к ним, и даже этруски прислали два 50-весельных корабля им на помощь. Все эти обстоятельства совершенно лишили сиракузян присутствия духа; в городе начались беспорядки; борьба партий кончилась тем, что демократы, стороннки мира, одержали верх, Гермократ был вынужден сложить с себя полномочия предводителя, а к Никию были отправлены парламентеры для переговоров о сдаче. Уже казалось, что Сиракузам остается только сдаться, как дело вдруг приняло совсем иной оборот.

Гилипп в июне 414 г. до н. э. прибыл на о. Левкадию и узнал там, что Сиракузы уже полностью отрезаны. В распоряжении у него было всего два коринфских корабля (спартанцы не дали ни одного своего), к ним присоединились еще два левкадских. Но, несмотря на такие ничтожные силы и казавшееся безнадежным положение, он все-таки направился в Италию — он хотел спасти то, что еще можно было спасать. Он даже не стал дожидаться еще 15 трирем, еще не полностью вооруженных (опять-таки не спартанских), — они должны были следовать за ним позднее. По выходе из Туриса (Фурии), Гилипп был отнесен в море штормом, повредил свои триремы, но не сбился с пути, а вернулся в Тарент, исправил суда и двинулся дальше в Локры.

Никий слышал о приближении Гилиппа, но человек, у которого было всего четыре корабля, казался ему не заслуживающим особого внимания. Когда тот двинулся дальше, Никий, чтобы перехватить его, отправил всего 4 триремы в Региум, но они пришли слишком поздно. Гилипп уже прошел Мессинский пролив и направился вдоль северного берега в Гимеру, дружественную Спарте.

Здесь он, как спартанец, вытащил свои корабли на сушу, вооружил их экипаж, и собрал вспомогательное войско от Гимеры, Селина и других городов — всего около 2000 человек гоплитов, легковооруженных и всадников. С ними он двинулся в июле 414 г. до н. э. к Сиракузам.

В конце 414 г. до н. э., когда Гилипп приближался к городу, который вел в это время переговоры о сдаче, туда пробралась одна из прибывших коринфских трирем, находившаяся под командой способного командира Гонгила (по-видимому, путь от коринфского залива до Сиракуз она прошла без остановок). Он внушил сиракузянам мужество и, сообщив сиракузянам о приближении Гилиппа, побудил их одновременно с его нападением произвести вылазку. Этим удалось отвлечь внимание афинян от Гилиппа, и тот первый же натиск направил на плохо защищенный Лабдалон — ему удалось овладеть возвышенной позицией, потерять которую можно было, лишь совершив оплошность. Затем он проник в город через отверстие в не совсем еще законченной северной осадной стене.

Одновременно с этим сиракузяне добились успеха, хотя и очень незначительного на море: им удалось захватить вошедшую в бухту и неосмотрительно ставшую там на якорь афинскую трирему.

Обстановка внезапно изменилась — эти небольшие успехи и прибытие Гилиппа вдохнули новый дух в сиракузян. Правда, при первой же вылазке они потерпели поражение, и в этом была вина Гилиппа, который так неудачно выбрал место, что конница не могла действовать; но вторая вылазка была более удачной: они потеснили афинян и выстроили поперечную стену на Эпиполее, лишив афинян возможности отрезать город.

Наконец прибыли еще 12 коринфских трирем. Никий выслал против них двадцать трирем, но тем удалось ускользнуть. Тогда Никий, считавший, что он уже близок к цели, отказался от надежды завладеть Сиракузами, нападая с суши; он увидел, что владычеству Афин на море, от которого зависела связь с родиной, угрожает опасность, и поэтому решил перенести центр тяжести войны на море.

Как воздействовать с моря на Сиракузы, он и сам не представлял; он не был человеком, способным к определенным решениям, но боялся в то же время отказаться от предприятия, сознавая, что в таком случае будет казнен в Афинах. Поэтому он перевел суда, которые до того стояли между Дасконом и Анапусом, южнее в бухту, образованную Племмерионом, и защитил их с суши свайным заграждением, а с моря — рядом торговых кораблей, прочно установленных на якорях. Входы в этом заграждении закрывались тяжелыми подвижными балками, на концах которых имелись «дельфины», то есть тяжелые приспособленные для внезапного опускания свинцовые грузы с заостренной книзу стороной, так что они могли пробивать неприятельские суда. Корабли находились за заграждением, но не на берегу, а, вопреки обыкновению, на якорях, хотя это и было неблагоприятно для их содержания. Это было сделано с тем, чтобы в случае приближения сиракузских кораблей быстро можно было посадить на триремы людей и приготовиться к бою. Команды жили на берегу в лагере.

В то же время Никий для защиты входа в бухту распорядился укрепить Племмерион тремя фортами, одним большим и двумя маленькими, в которых хранилась военная касса и склады провианта для армии и флота, а также такелаж для 40 трирем, который в данное время был не нужен на судах.

Хотя новое место имело перед прежним много преимуществ, оно все-таки имело тот недостаток, что не только пресной воды, но и дров не имелось поблизости, и их приходилось приносить издалека. Между тем, сиракузская конница, треть которой была расположена в укреплении на Олимпейоне, делала окрестности небезопасными и наносила вред отдельным отрядам, отправлявшимся на фуражировку. Вследствие этого, афиняне потеряли многих морских офицеров и матросов, из числа гребцов многие перешли на неприятельскую сторону, так что личный состав оказался сильно ослабленным.

Одновременно с этим в Сиракузах Гилипп, который опытным взглядом увидел, что в данное время вопрос войны должен был решиться на море, взялся за восстановление морского могущества Сиракуз с той энергией, которую он умел вложить во всякое дело. И в большой и в малой гаванях были основаны верфи, собран строевой лес, построены новые триремы, исправлены поврежденные, причем учителями в судостроении явились коринфяне; их триремы послужили ядром флота, который, будучи перевооружен и снабжен командным составом, стал затем — и все это на глазах афинян — быстро обучаться.

Для защиты верфей и якорных кораблей от неприятельского нападения сиракузяне устроили заграждение из свай, причем сваи были частью вбиты отвесно и несколько возвышались над водой, частью же были забиты под водой наклонно, с тем, чтобы повредить наскочившее на них судно.

В течение зимы Гилипп объехал Сицилию чтобы завербовать союзников, что ему удалось везде, за исключением мелких городов, тогда как Никий просидел в своем лагере в бездействии.

К концу 414 г. до н. э. обе стороны отправили в Грецию послов с просьбой о помощи. Никий, не доверяя своим послам, отправил собственноручное письмо, в котором представил положение вещей в самом мрачном виде: афиняне оказались окруженными со всех сторон стенами и конницей; корабли испорчены, морских офицеров слишком мало, командный состав ослаблен, дисциплина расшатана; вся Сицилия против Афин, и к тому же ожидаются подкрепления от Пелопоннеса, — необходимо прислать помощь, иначе последует сдача. В конце письма он настойчиво просил об отставке по болезни. В общем, получалась печальная картина для предводителя большой армии, находящейся в опасном положении.

Но Афины, вернее демагоги, в непонятном ослеплении, а может быть руководимые другими чувствами, поступили по-своему. Решили послать помощь, но просьбу об отставке отклонили. В конце года, то есть в середине зимы, в Сиракузы был послан Эвримедон с 10 кораблями и 120 талантами. Вскоре, однако, в Афинах узнали, что коринфяне готовят для Сицилии сильные войска и флот; тогда в Навпакт была отправлена эскадра в 20 судов с тем, чтобы преградить неприятелю путь в западное море. За Эвримедоном в январе 413 г. до н. э. последовал, с 65 кораблями и 1200 гоплитами, Демосфен, а третья эскадра, 30 кораблей под командованием Харикла, была отправлена в Аргос. Опасность со стороны Сиракуз сознавалась настолько мало, что обоим командирам было приказано сперва совместно опустошить берега Пелопоннеса, а затем дальше идти одному Демосфену, Хариклу же вернуться обратно.

Но спартанцы, вяло действовавшие в истекшем году, теперь, после настойчивых просьб со стороны Сиракуз и других городов, перешли в наступление. Весной они напали на Аттику, опустошили Декелейю, кроме того, отправили из Талмариона (Матанин) 900 гоплитов в Сицилию; коринфяне также отправили 700, но из Киллены, так как Рионский пролив был заперт. Их эскадра в 25 судов недалеко от Навпакта встретилась с афинской.

Тем временем, в Сиракузах Гилипп вместе с поставленным, благодаря ему же, на первое место Гермократом, прилагал все усилия к тому, чтобы сделать боеспособным сиракузский флот; они предполагали напасть на афинский до прибытия подкрепления из Аттики или, по крайней мере, вынудить его к бою. Оба упорно отстаивали свою точку зрения, основываясь на том, что все дело может решиться лишь морским сражением, что афиняне, которых так все боятся на море, не были прирожденными моряками, но стали таковыми потому, что их вынудили к этому персы. Наконец, в июне 413 г. до н. э. все было готово, и было решено повести нападение одновременно на суше и на море.

Гилипп повел сухопутные войска ночью на Племмерион окружной дорогой, нисколько не опасаясь, что может быть замеченным, так как сиракузская конница господствовала над всей областью вне афинского лагеря. Утром, с наступлением рассвета, одновременно вышли из большой гавани 35 трирем, а из малой — 45.

Афиняне, зорко следившие за всем, быстро посадили людей на 60 трирем и выслали их навстречу неприятелю: 25 трирем против 35 из большой гавани и 35 против 45 сиракузских, вышедших из малой гавани. Последняя группа сошлась при входе в бухту, первая посреди бухты, и бой начался. Афинское войско собралось на берегу и стало наблюдать за битвой; гарнизон фортов Племмериона, увидав, что бой на море происходит совсем близко от него, у входа в гавань, занялся исключительно тем, что происходит на воде. В это время неожиданно появился Гилипп со своим войском и внезапно овладел большим фортом, а затем двумя малыми. Части гарнизона удалось спастись на судах или добраться до афинского лагеря, тем не менее, афиняне потеряли массу людей и Гилиппу удалось завладеть военной кассой и всеми громадными запасами афинян, сложенными в форте.

Когда сражавшиеся у входа в гавань афинские триремы увидели взятие Племмериона, они, будучи сильно стеснены численным преимуществом сиракузян, бросились назад к заграждению; в это время сирякузяне, еще новички в морском бою, сделали ошибку, пустившись за ними в погоню. Они вскоре нарушили порядок, многие их суда столкнулись, поломали весла и получили повреждения. Этим сейчас же воспользовались афиняне. Они дружно напали на сиракузские суда, пустили значительное число их ко дну, остальных же обратили в бегство и преследовали вплоть до малой гавани. Перед большой гаванью битва имела тот же исход — победа осталась на стороне афинян, несмотря на превосходство неприятельских сил и на упадок духа, вызванный взятием Племмериона. Афиняне потеряли только три корабля, тогда как у сиракузян были потоплены 11 судов и три захвачено.

Тем не менее, выигрыш сиракузян за этот день превысил потери. Что касается достигнутого на суше результата, то взятие Племмериона можно считать событием большой важности, так как с этого момента в их владении оказались оба берега у входа в гавань, достигающего всего 1040 м. Как со стороны города, так и около Племмериона, сиркузяне расположили свои суда, в целях защиты последнего, а также и с тем, чтобы отрезать афинянам выход в море. Сиракузские войска, расположенные в укреплениях, из которых Гилипп уничтожил самый маленький форт, а два других укрепил, были не только не удобными соседями для морского лагеря афинян, но и постоянной угрозой. И так как за афинским флотом, стоявшим в глубине бухты, велось постоянное наблюдение, сиракузяне почувствовали себя почти хозяевами моря — во всяком случае, оно было совершенно свободно для них, чем они и воспользовались немедля, выслав в Италию эскадру из 11 судов, чтобы помешать снабжению афинян. Она встретилась с афинским транспортным отрядом, перевозившем, между прочим, деньги для осаждающих, и уничтожила большое число неприятельских транспортов; кроме того, она сожгла значительное количество судостроительного леса, заготовленного в Колонии для Афин. Наконец, она встретила транспорты с тремястами беотийских гоплитов, отправленных весной из Тенара, взяла их в плен и доставила на своих судах в Сиракузы. Афинскому отряду в 20 кораблей, встретившемуся около Мегары (близ Гапсуса, к северо-западу от него), удалось захватить лишь одно судно, десять остальных благополучно вернулось в Сиракузы.

Но все-таки после битвы афиняне еще оставались хозяевами бухты; вскоре, они сделали попытку прорваться сквозь свайные заграждения перед большой гаванью и уничтожить расположенные за ними суда. С этой целью они устроили на одном из крупных торговых кораблей башню, на которой установили метательные машины и снабдили судно горизонтальным бруствером, то есть щитом для прикрытия на палубе людей от неприятельского метательного оружия. Это судно они подвели вплотную к свайному заграждению и, удерживая метательным оружием неприятеля на значительном расстоянии, заложили со шлюпок стропы на сваи, торчавшие из воды, и частью вытащили их из грунта с помощью шпилей, частью же обломали; наклонные сваи были спилены водолазами. Им удалось, несмотря на противодействие неприятеля, разрушить большую часть заграждения, однако ночью или в то время, когда погода помешала нападению, сиракузяне вбили новый ряд свай; поэтому афинянам не удалось ничего предпринять против кораблей и верфей.

В то же время, то есть весной 413 г. до н. э., назначенная в помощь Никию афинская эскадра с войском под командованием Демосфена собралась около Эгины, а затем у пелопоннесских берегов соединилась с отрядом Харикла в 30 кораблей с аргивийскими гоплитами. Затем флот двинулся дальше вдоль лакедемонского побережья, опустошая его по пути, причем был занят один плохо защищенный пункт, подобный Пилосу, и там оставлен гарнизон. Харикл остался там на некоторое время, а затем вернулся с аргивийцами домой; Демосфен же двинулся дальше к Коркире, присоединяя к себе по дороге войска и корабли ионических островов.

По пути он получил просьбу о помощи от командовавшего афинской эскадрой у Навпакта (Конон); располагая лишь 18 кораблями, тот просил о подкреплении, так как коринфяне выступили против него с 25 кораблями. Демосфен послал ему в помощь 10 трирем. Конона (по-видимому) вслед за тем сменил другой начальник (Дифил), приведший с собой еще 5 кораблей, и уже он двинулся против коринфян, силы которых достигали 30 кораблей. Коринфяне (под начальством Полианта) расположились на берегу Ахайи у Еринеи, почти на 2 мили восточнее Риона в неглубокой бухте, упираясь в ее берега флангами, защищенными, таким образом, сухопутными силами. Сначала их флотоводец не был расположен принять бой, памятуя о поражениях в прежних боях, где афиняне превосходили своими силами, здесь же они тоже были сильнее. Но потом, решившись, он в строе фронта двинул флот на афинян, ожидавших его перед бухтой.

В этой битве впервые проявило свое действие изобретенное коринфянами нововведение в кораблестроении. В то время как триремы были вообще насколько можно легкой постройки, коринфяне укрепили нос и установили там далеко выдающийся вперед с сильными креплениями упорные балки вроде имевшихся на парусных судах кат- и фиш-балок, но только установленных по диаметральной плоскости триремы. Назначением этих балок было не дать тарану неприятельского судна коснуться своего носа и в то же время врезаться в нос неприятеля. В этом бою афинянам, применявшим тактику тарана, удалось пустить ко дну только 3 триремы коринфян, тогда как последние, хотя и не уничтожили ни одного неприятельского судна, нанесли семи афинским триремам — и большей частью помощью ударных балок — настолько сильные повреждения, что сделали их совершенно небоеспособными.

Затем флоты разделились: коринфяне пошли в бухту, афиняне вернулись к Навпакту, поэтому битва не имела решающего значения. Коринфяне решили, что успех был на их стороне в этой битве, в которой число афинских кораблей было весьма значительно, и воздвигли знак победы, — впрочем, не без основания, если принять во внимание, насколько выросла их боеспособность по сравнению с боями, бывшими всего шестнадцать лет тому назад при Формионе, когда их флот, превосходивший неприятельский сперва в два, а затем и в семь раз, был разбит и обращен в бегство. Но свою прямую задачу проводить вспомогательное пелопоннесское войско в Сиракузы коринфская эскадра, конечно, не выполнила.

Из Коркиры Демосфен с флотом , к которому присоединился вернувшийся из Сиракуз Эвримедон, направился в Италию — обычным путем к мысу Левка, а затем вдоль побережья. По пути он повсеместно собирал войска, сухопутные силы двигались по берегу рядом с ним, и потому он сильно задержался, хотя дошедшее до него известие о битве пд Сиракузами и говорило о том, что положение становится опасным. Таким образом, сиракузяне имели достаточно времени, чтобы привести в порядок свои суда, увеличить их число, обучить эскадру, и до прибытия подкрепления еще раз вынудить афинский флот к бою.

По совету коринфянина Аристона, они снабдили свои триремы описанными выше упорными балками и сделали тараны короче и крепче. В бухте шириной всего 1900 метров лобовая атака имела тем большие преимущества, что здесь нельзя было так маневрировать, как на широком пространстве открытого моря, где есть место для разворота и разбега, и где Формион, правильно маневрируя, стяжал себе славу. Здесь афиняне были вынуждены сражаться в тесноте, и тут-то выступила их собственная слабость и сила их врага.

Никий совсем не был склонен к тому, чтобы принять новый бой до прибытия Демосфена; но сиракузяне стали вести себя все более вызывающе по отношению к афинянам, высмеивали их, как трусов, и производили нападения на заграждение их судов. Наконец, у остальных афинских начальников терпение лопнуло, и афиняне вышли на бой.

Гилипп и на этот раз намеревался повести нападение одновременно с суши и с моря; сам он стал во главе войска, нападавшего со стороны шедшей к бухте осадной стены, а другой полководец со стороны Олимпейона; в это же время сиракузский флот, вновь достигший численности 80 кораблей (14 потерянных трирем были заменены новыми), двинулся на афинский. Афиняне успели посадить людей на 75 трирем (в прошлый раз на 60) и двинулись ему навстречу. В этот день, как на суше, так и на море все свелось к результатам первой битвы, то есть больше к демонстрации и перестрелке, хотя все-таки 1 или 2 корабля у афинян были потоплены.

Следующий день не внес изменений в положение обеих сторон. Тогда сиракузяне, по совету Аристона, прибегли к хитрости, заготовив заранее на берегу обед для всех судовых команд (около 16 000 человек). Предобеденное время прошло, как и в предыдущий день, в ожидании. С наступлением обеденного времени сиракузяне вернулись к себе в гавань, дали командам быстро пообедать и через короткое время вышли в полном порядке, готовые к бою. Афиняне, только что приступившие к обеду, были застигнуты врасплох быстрым неприятельским наступлением. Поспешно посадив людей на суда, они вышли на встрече врагу, но были атакованы сиракузянами прежде, чем успели выстроиться в боевой порядок. В завязавшейся битве последним удалось нанести удар в нос многим афинским кораблям; многочисленные стрелки, находившиеся на сиракузских кораблях, перебили у афинян много народу. Еще больше афинян было выведено из строя сиракузскими шлюпками, которые, окружив неприятельские корабли и проходя под веслами афинских трирем, копьями наносили раны людям, сидевшим на веслах. Таким образом, сиракузяне одержали победу и принудили афинян к отступлению за заграждение. Во время преследования сиракузяне так разгорячились, что прорвались в ворота заграждения; два их корабля были пробиты «дельфинами» и затонули, а один был захвачен при посредстве заградительных балок. Этим и ограничились потери сиракузян, тогда как у афинян было пущено ко дну 7 кораблей, и многие оказались настолько поврежденными, что стали совершенно небоеспособными. Кроме того, потеря в людях была у афинян очень значительна.

Таким образом, афиняне были первый раз побеждены на море врагом, превосходившим его лишь небольшим числом судов.

Теперь победители-сиракузяне обладали не только берегом по обе стороны входа в бухту, но и самим входом, и могли препятствовать подвозу припасов, столь необходимых для афинян.

Со стороны суши сиракузяне, благодаря стараниями Гилиппа, получили значительные подкрепления — с переменой счастья изменилось отношение к ним большей части городов острова; почти все, за исключением Агригента, пожелавшего и впредь остаться нейтральным, послали вспомогательные войска — гоплитов и легковооруженных, или же конницу. Город Гела, кроме того, прислала еще пять трирем.

Афинское войско, запертое в своем лагере, куда сиракузская конница не допускала подвоза припасов (а из ближайших окрестностей давно уже ничего нельзя было достать), оказалось, наравне с корабельными командами, в стесненном положении. Кроме того, с наступлением летней жары усилилась болотная лихорадка в болотистой Анапской низменности.

Повторные неудачи во всех предприятиях и длительная бездеятельность лишили бодрости афинское войско, и оно упало духом — словом, цель к которой с большим трудом и большими жертвами стремились Гилипп и сиракузяне, была достигнута.

Когда гибель уже казалась афинянам неизбежной, внезапно в бухту беспрепятственно вошел уже давно и тщетно ожидавшийся афинянами флот Демосфена. Он состоял из 80 трирем с войском, насчитывавшим до 5000 одних только гоплитов и транспортов с деньгами, оружием, осадными машинами и боевыми припасами.

С приходом флота Демосфена положение дел совершенно изменилось. Испуганные сиракузяне стали считать окончание войны, казавшееся при прежнем положении вещей столь близким, теперь отодвинутым на долгое время.

Напротив того, у афинян снова поднялся дух при виде свежих и внушительных боевых сил. Тем временем Демосфен, как только осмотрелся, пришел к выводу, что необходимо немедленно решиться на что-нибудь; он намеревался использовать моральное впечатление, произведенное на обе стороны прибытием флота, и энергично напасть на врага. Никий же, наоборот, высказывался за выжидательный образ действий. Он имел сведения из Сиракуз, что там утомлены войной, что Гилипп всеми ненавидим, что средства у сиракузян истощены и они отягчены долгами — словом, и здесь вопрос о деньгах имел решающее значение.

Другие предводители, однако, присоединились к мнению Демосфена, и было произведено несколько небольших вылазок, имевших целью своего рода упражнение для войска. В этих вылазках была произведена попытка разрушить, при помощи привезенных осадных машин, сиракузские поперечные стены, которые препятствовали завершению осадных стен с юго-западной стороны. Но осадные машины были сооружены и сиракузянами, и нападение афинян было отбито.

Тогда Демосфен со всем войском предпринял ночное нападение на Эпиполею. В начале оно имело успех, и несколько отрядов сиракузян были разбиты, но при дальнейшем наступлении на город афиняне пришли в расстройство, и беотийские гоплиты, нападавшие сомкнутым отрядом в темноте, пришли в замешательство. Афиняне уже не отличали врагов от своих и были частью сброшены с крутого обрыва, частью обращены в бегство. Одними только убитыми они потеряли 2500 человек.

Этот повторный успех снова вернул уверенность сиракузянам, до того не отваживавшимся на нападение ни с суши, ни с моря. Неутомимый Гилипп снова предпринял путешествие по городам острова, чтобы побудить их к новому набору войск, а Сиракузы послали даже эскадру в 15 кораблей под начальством Сикана для покорения Агригента, где разгорелась борьба партий. Афиняне же, наоборот, снова пали духом, увидев, что прежнее опасное положение не улучшилось, к тому же усилилась болотная лихорадка (уже наступил август 413 г. до н. э.).

Теперь Демосфен решительно настаивал на отступлении, пока оно еще возможно морским путем: ведь гораздо правильнее было бы сражаться со спартанцами в Декелейе, а не изнурять себя бесцельно здесь, вдали от родины. По крайней мере, нужно было поскорее выйти из теперешнего несчастного положения и выбраться из узкой бухты в Катану или Тапс, где флот мог бы сражаться в открытом море. Поэтому он настаивал на скорейшем уходе.

Эвримедон присоединился к этому мнению, но Никий, из боязни ответственности перед афинским народом считал, себя не в праве отступать без его согласия. Он закрыл глаза на все окружающее и не побоялся открыто заявить, что лучше умереть, сражаясь, чем быть на родине обвиненным правящими демагогами и приговоренным к смерти.

Своими упорными возражениями Никий вызвал вторичное промедление, чем дал Сикану время вернуться со своей эскадрой из Агригента, а Гилиппу — войти с новыми вспомогательными войсками в Сиракузы. В числе этих войск находились отплывшие весной из Тенара спартанские гоплиты (о беотийских было уже сказано выше), которые сбились с пути у Ливии, а потом с помощью греческих моряков из Кирены дошли до Неаполиса (перед Карфагеном), там легли на ONO и прибыли в Селин. С этими новыми силами можно было ожидать немедленного наступления и с суши и с моря.

В виду этих обстоятельств и все усиливавшейся болотной лихорадки, уносившей во множестве людей, Демосфен и Эвримедон, без согласия Никия, приготовились к отступлению, которого настоятельно требовали войско и флот.

Когда все уже было готово к отплытию, люди посажены на суда, вечером 27-го августа 413 г. до н. э. наступило полное лунное затмение. Оно привело в ужас большую часть совершенно изнервничавшихся афинян, а больше всех суеверного Никия, прорицатель которого незадолго перед тем умер. Было решено отложить отплытие еще на «трижды девять дней», то есть на месяц. Это было равносильно смертному приговору для всей огромной армии, состоявшей из 50 000 человек.

Сиракузяне, хорошо осведомленные обо всем, что происходило в афинском лагере поспешили воспользоваться этим промедлением, чтобы окончательно погубить врага. Произведя небольшую вылазку, они, день спустя после нее, напали по обычной манере Гилиппа всеми силами одновременно с суши и с моря на афинян. Против 76 сиракузских кораблей афиняне выставили 86, так что один афинский фланг имел превосходство по сравнению с противоположным вражеским. Эвримедон, командовавший этим крылом, хотел фланкировать врага и обойти с тыла, но, будучи мало знаком с глубинами бухты, сел на мель с 7-ю кораблями и оказался отрезанным от главных сил. Атакованный сиракузскими кораблями, он решил искать спасения на берегу, но тот оказался занятым сиракузскими войсками, и Эвримедон пал в битве, потеряв свои семь судов и их команды.

Этот эпизод произвел удручающее впечатление на сражавшиеся вблизи афинские корабли; теснимые сиракузянами они обратились в бегство. За ними в полном беспорядке последовал и остальной флот. Но не всем кораблям удалось достичь безопасного места за заграждением; большинство их было загнано к берегу.

Следивший за всем Гилипп поспешил к этому месту, намереваясь напасть на афинян с берега, но навстречу ему бросились тарентские союзники, и ему пришлось отступить. Тогда сиракузяне приготовили брандер из старого купеческого судна, наполнив его смолой, хворостом другими горючими материалами, зажгли его и пустили по ветру на приставшие к берегу афинские корабли. Но прием этот не удался; афиняне и тут выказали себя искусными моряками. Они вышли на шлюпках навстречу брандеру, потушили огонь и отвели брандер на буксире в сторону.

Но все же афиняне потеряли 18 кораблей и, кроме Эвримедона, еще 2000 человек, а сиракузяне одержали блестящую победу над сильной морской державой.

Эта битва была первой, в которой афиняне были не только побеждены, но и совершенно разбиты более слабым по численности врагом. Она была определяющим поворотным пунктом в пелопоннесской войне и вместе с тем поворотным пунктом величия афинского морского могущества, равно как и величия самих Афин.

Ближайшим следствием этой битвы было полное падение духа у афинян, у сиракузян же, наоборот — подъем и уверенность в победе. Последние теперь только и думали об уничтожении врага — цель, которой Гилипп поставил себе уже давно и для достижения которой он уже, без сомнения, давно выработал определенный план.

Было немедленно приступлено к заграждениям входа в бухту, который имел от южного конца Ортигии до маленького скалистого островка севернее Племмериона в длину немногим более 1000 метров. Поперек входа были поставлены на якорях триремы, купеческие суда и шлюпки, соединенные между собой переходными досками и настилами. В три дня было закончено это огромное сооружение — первое заграждение бухты, о котором упоминается в истории. Сиракузский флот держался с внутренней стороны заграждения (в большой гавани), вполне готовый к бою на тот случай, если враг попытается прорвать заграждение.

Однако афиняне не сделали ни одной попытки помешать постройке заграждения (не потому ли, что очень упали духом?), хотя им должно было быть ясно, что этой постройкой у них отрезан последний выход. Только тогда, когда начал ощущаться недостаток съестных припасов, Никий избрал для спасения тот путь, от которого так упорно отказывался, когда тот еще был открыт.

Войско покинуло свой лагерь в Анапской низменности и собралось на месте стоянки команд флота, кое-как там укрепившись. Пришлось приготовить к плаванию такое число судов, чтобы принять всех людей. Из имевшихся налицо 200 трирем и множества транспортов можно было снарядить только 110 трирем из-за недостатка весел. Носовые части были поспешно укреплены против упорных балок сиракузян и снабжены, кроме того, крепкими железными абордажными крюками. В случае столкновения эти крюки крепко удерживали протараненный корабль, и последний легко мог быть взят на абордаж. В преддверии такого боя на триремы посадили много гоплитов и стрелков, причем сделать это пришлось бы все равно, так как надо было забрать с собой всех людей. Если бы удалось прорваться через заграждение, то корабли должны были бы немедленно уходить как можно дальше; в противном случае решено было сжечь корабли и отступить на сушу.

Сиракузяне в свою очередь приняли контрмеры. Имея сведения, как и обо всем, об абордажных крюках, они обили носовые части своих судов шкурами для того, чтобы крюки соскальзывали, не захватывая корабля. Кроме своих 76 трирем, они вооружили много мелких судов, годных для боевых целей. Они выстроили свои силы в одну длинную линию перед заграждением поперек входа, вплоть до северной стороны бухты.

Афиняне со своими 110 судами пошли в бой и полным ходом бросились к оставленному в заграждении проходу. Им удалось прорвать неприятельскую линию, но они не смогли перескочить через цепи, связывавшие два соседних корабля в заграждении. Тут они оказались в центре всего сиракузского флота и принуждены были отказаться от дальнейших попыток прорваться через заграждение. Вскоре в тесной бухте завязался беспорядочный и ожесточенный бой. Обе стороны сражались с величайшим упорством и ожесточением.

Войска обеих сторон следили за боем с берега, жители Сиракуз наблюдали со стен города. У обеих сторон было потеряно много кораблей, пущенных ко дну таранными ударами, не меньшее число было разбито упорными балками и взято в абордажном бою; неоднократно 3-4 корабля сваливались вместе.

После долгой кровавой битвы афинские корабли, сражавшиеся под стенами города, не выдержали, несмотря на свое значительное численное превосходство, и обратились в бегство. Не всем афинским кораблям удалось скрыться за своим заграждением, и многие из них, преследуемые врагом, бежали к берегу, где их команды были спасены войском. Афиняне потеряли не менее 50 кораблей, сиракузяне же 26 или 28. Потери афинян людьми достигали, по меньшей мере, 8000-10 000 человек.

Глубокое отчаяние овладело афинянами, совершенно утратившими дисциплину; никто не давал себе труда укрыть уцелевшие корабли или даже предать земле тела убитых, что раньше почиталось первой и священной обязанностью. Демосфен настаивал на том, чтобы с рассветом следующего дня сделать внезапную попытку снова пройти через заграждение. Но афинские моряки были настолько деморализованы, что отказывались идти на свои суда.

В виду всего этого было решено покинуть флот и произвести отступление по суше, и то не сразу, а после некоторого промедления, оказавшегося впоследствии роковым. Корабли должны были быть сожжены, а припасы, каких нельзя взять с собой, уничтожены. Но к выполнению всего этого приступили лишь два дня спустя, благодаря чему сиракузянам удалось захватить еще 50 трирем. Больные и раненые были брошены, и, наконец, на третий день после битвы началось отступление. Отступало 40 000 человек, и к тому же без обоза.

Но благодаря предусмотрительности и энергии Гилиппа, который хорошо использовал задержку в отступлении, было сделано все для того, чтобы ни один человек не мог уйти. Афиняне повсюду были опережены, и путь в гористой, неровной местности был всюду им прегражден. Теперь они подвергались беспрерывным нападениям со стороны войск Гилиппа.

В начале Никий рассчитывал пройти в Катану, обойдя Сиракузы, но, вследствие принятых Гилиппом мер, это оказалось невозможным. Тогда он попытался пройти в южном направлении. Но вскоре из-за трудности снабжения пришлось разделить войско на две части, что облегчило неприятелю задачу задержать дальнейшее продвижение. Через 6 дней, измученные непрерывными сражениями и лишениями, потеряв всякую способность сопротивляться, оба отряда афинского войска вынуждены были, наконец, сдаться на милость победителя — Никию на коленях пришлось просить Гилиппа прекратить избиение его людей.

По Диодору, в эти дни пало 18 000 человек, по Плутарху — еще более. Из взятых в плен, Демосфен и Никий были лишены жизни, неафиняне были проданы в рабство, а афиняне и около 7000 союзников из Сицилии и Италии были посажены в глубокие и холодные ямы в каменоломнях, где большая часть их, незащищенная от непогоды и лишенная самых элементарных забот (выдавался лишь половинный рацион, полагавшийся рабу), погибла от голода и грязи.

Так окончилось это задуманное в крупном масштабе предприятие — величайшее из всех дотоле предпринимавшихся цивилизованными нациями. Факт полного уничтожения всех афинских сил является единственным в своем роде в военной истории. Последствия вытекают не из материальных потерь -хотя они и были велики, Афины все же были в состоянии быстро выставить свой флот. Но моральное впечатление, созданное уничтожением афинского флота под Сиракузами после беспрерывных и упорных сражений, оказало влияние и на вновь восстановленные силы афинян. Чары афинского морского могущества были разрушены.

Весьма интересно, не только с исторической, но и с военной точки зрения, рассмотреть причины, которые привели к тому, что морская сила, не знавшая дотоле на море соперничества и смело и уверенно всего лишь 16 лет тому назад вступавшая в борьбу с противником, превосходящим ее по численности в два и в четыре раза, теперь, в течение каких-нибудь нескольких месяцев, пришла в такой упадок, что, несмотря на значительно превосходство сил, была полностью разгромлена. В чем причина того, что те, кто еще недавно считались первыми моряками в мире, из страха перед врагом, еще недавно очень незначительным, не только не решились вступить на палубу своих кораблей, но даже отказывались повиноваться своим начальникам?

Главные причины неудачи предприятия лежат не во внезапном изменении государственного строя, а в постепенной перемене форм землевладения и государственного аристократического строя Солона, вытеснявшегося неограниченным народовластием, что и завершилось безусловным проведением принципа равенства всех граждан.

В нем лежит полное непризнание того естественного положения, по которому люди созданы природой совершенно различными. Равенство всех в государстве ведет к господству таких, которые, льстя толпе, умеют тем или иным способом подкупить ее, либо импонировать ей; и история учит, что люди всегда достигали власти при участии беспощадного эгоизма и произвола.

Самыми худшими тиранами являются достигшие власти демагоги — право и закон для них не имеют никакого значения, граждан они подвергают пыткам, зрелища воспрещаются. Счастье для государства, если такой человек сумеет сделаться единодержавным, как Цезарь, Кромвель, Наполеон и др.

Но неизбежно приходит в упадок то государство, где не найдется такого человека и где демагогия властвует продолжительное время.

Все это особенно поучительно для флота. Флот есть столь нужное и трудное, постоянно требующее величайшего и равномерного попечения дело, что, когда колеблется управление государством, прежде всего это отражается на флоте. Это весьма убедительно показывает французская революция; даже гений Наполеона был не в состоянии за 15 лет привести в боевую готовность французский флот, совершенно расстроенный господством террора. Поэтому всякий, имеющий отношение к флоту, должен быть заинтересован в сохранении существующего порядка вещей, в консервативной политике. Господство демагогов действует деморализующе на военные силы.

Наиболее ярким примером тому является экспедиция в Сиракузы. Решением поставить во главе ее трех имевших одинаковые полномочия вождей было не соблюдено простейшее условие для успешного ведения войны, по которому абсолютно необходимым является единство руководства всеми военными действиями. Разделение ответственности вызвало нерешительность и полумеры в действиях флота и армии.

Сказалось влияние и того, что командование было против воли навязано старому, больному Никию и что в товарищи ему был дан — с целью удаления из Афин — бесхарактерный Алкивиад, пользовавшийся дурной славой и не имевший доверия у благоразумной части граждан. Имел значение также выбор деятельного, но не обладавшего вследствие бедности влиянием Ламаха, который и занял поэтому подчиненное положение. Разделение власти между тремя лицами ошибочно само по себе; выбором же этих трех предводителей была предрешена неудача всей экспедиции.

Пагубное влияние всеобщего равенства и свободы обнаруживается далее в унижении всего высокого и благородного, в падении добрых нравов, в грубом материализме, господство которого проникло в народ и было особенно сильно среди так называемых высших «10 000». О высоких благородных целях у афинян уже не было речи: маммона подавила все идеалы. Характерно и то, что такой ничтожный, лишенный высоких стремлений человек, каким был Никий, мог играть ведущую роль лишь потому, что был богат.

Переходя теперь к рассмотрению военной стороны экспедиции, мы увидим, что она распадается на три периода.

1) С ухода экспедиции прошел год, в течение которого ничего положительного не было сделано, лишь неприятель был предупрежден, что побудило его вооружиться.

2) На второй год, наконец, начались энергичные действия; Ламах уже почти был близок к цели, но тут произошла перемена в положении, благодаря Гилиппу и коринфской эскадре. Затем — остановка и переход Сиракуз к действию.

3) Начало этих действий; удары беспрерывно следовали один за другим до тех пор, пока, несмотря на прибытие сильных афинских подкреплений, не наступил конец — через три месяца враг был уничтожен.

Первый год был потерян безрезультатно, что указывает на отсутствие правильных воззрений на войну; война является мерилом сил; перерывы в военных действиях часто бывают вызваны непреодолимыми препятствиями, бывают и преднамеренными (Гилипп потратил 9 месяцев, чтобы укрепиться и снарядить флот). Но если хорошо снаряженная крупная армия высылается с определенной целью, то в случае выжидательных действий она всегда что-то проигрывает. При подобных условиях единственно правильным является возможно быстрое устремление к цели, без потери времени.

Если выдающийся полководец, каким был Алкивиад, к тому же имевший боевой опыт, не присоединился к мнению Ламаха на военном совете в Региуме, то вполне можно предположить, что личный интерес побуждал его говорить против своей совести — это предположение вполне допустимо, так как Алкивиад не имел никаких нравственных правил.

Что непосредственное решительное нападение на Сиракузы, пока там еще не успели приготовиться, привело бы к цели, показало годом позже произведенное нападение.

Недостатки в тактической области обнаруживаются в выборе места для лагеря в Анапской низменности вместо здорового, неприступного Эпиполейского плоскогорья, а равным образом и в выборе стоянки для флота в бухте, которую следовало бы переменить с того момента, как Сиракузы стали сильны на море, так как бои в бухте для афинян были неблагоприятны.

В области морской тактики особенно замечательно коринфское изменение носа корабля для боя «штевнем к штевню», упорные балки, рассчитанные для сражений в узких фарватерах. Удивительна безрезультатность афинских тактических приемов, что показывает бой Дифила (у Навпакта). Корабли те же самые, материал наилучший, но предводитель и команды совершенно другие.

В этой войне были применены новшества частью в береговых боях, частью же в собственно прибрежной войне. Сюда надо отнести:

1) Поставленные сиракузянами, частью под водой, свайные заграждения, служившие для защиты кораблей и верфи.

2) Устроенные с той же целью афинянами судовые заграждения с запирающимися воротами, шлагбаумами и дельфинами.

3) Абордажные крюки, употреблявшиеся еще со времен Перикла. Здесь же были применены крюки особого рода, в виде руки с когтями.

4) Брандеры, сохранившиеся до новейшего времени; они могут причинить значительный вред, но присутствие духа и быстрые действия атакуемых по большей части делает их безопасными.

5) Заграждение бухты сиракузянами.

Такое разнообразие боевых и оборонительных средств указывает на значительные успехи техники; особенного внимания заслуживает выполнение в три дня и вполне достигшее своей цели заграждение бухты длиной 1000 метров, указывающее вместе с тем на предусмотрительность, смелость и способность руководителей. Это заграждение сделало осаду достопамятной для военно-морской истории.

Следует также отметить силу случая на войне, как например, это имело место во время полного лунного затмения 27 августа; событие это является убедительным доказательством того, какое влияние на войну оказывает степень культурности данного народа.

Конечно, может случиться, в особенности же с флотом, что шторм (случай), морское течение и т. п. могут серьезно помешать, принести вред, а подчас и погубить предпринятое, но здесь имело место не материальное воздействие, а исключительно нравственное, распространившееся при наличии суеверия на всех. То, что эвление это имело место при совершенно ясном небе, ночью и перед самым отплытием афинского флота, оказало роковое действие. Таким образом, случай является здесь причиной гибели большой военной силы и оказывает существенное влияние на исход войны.

Решающее значение имеет также и моральный элемент. Что может сделать деятельный офицер, даже лишенный руководства, показывает поступок коринфянина Гонгила, командира первой триремы, которая одна вошла в Сиракузы в то время, когда город уже готов был сдаться афинянам.

Но более всего выделяется Гилипп — предводитель, который может служить великим примером. Вместо флота и войска Спарта послал его одного на помощь сильно стесненным Сиракузам. Он должен был отыскать в Коринфе корабль, и беспрепятственно дошел до Левкадии, так как афиняне не успели заблокировать Рионский проход. В Левкадии Гилипп получил сведения, что Сиракузы заперты со всех сторон и что положение дел там безнадежно. Но даже не видя возможности спасти Сиракузы, он решил использовать в Италии и Сицилии все, что только могло помочь делу родины.

Сколько-нибудь значительных военных сил у него не было, кроме четырех союзных кораблей, и с этими силами он выступил против гораздо более сильного врага. Гилиппа не могли сбить с толку ложные известия, равным образом не смутил и шторм, повредивший его корабли и отнесший его из Туриса (Фурии) в море; он твердо шел к своей цели. Слишком осторожный, чтобы идти в Сиракузы, он, учитывая возможность быть пойманным бдительными афинянами, прошел вдоль северного берега, вытащил корабли на берег, превратил корабельные команды в сухопутных воинов и с этим маленьким войском пошел навстречу сильному неприятелю. Ему удалось внезапно напасть на Лабдалон, вступить в город и помешать афинянам сомкнуть осадное кольцо. Когда же сиракузяне в первой же схватке были разбиты, он взял вину на себя, чтобы не лишить их бодрости духа. Вот пример выдающегося ума и самоотверженности.

Принимая во внимание положение вещей и соотношение сил, следует признать достойной самой высокой оценки исключительную, почти граничащую с дерзостью, смелость Гилиппа. И успех оказался на его стороне, ибо счастье помогает смелым. Ardentem fortuna juvat!

Лишь только город был обезопасен со стороны суши, он прекращает сухопутные операции и помышляет только о выступлении против врага на море, хотя оно и не является его стихией, и руководство морскими операциями не находится в его руках (знание, смелость, пренебрежение своей личностью в интересах дела — редкое величие души).

Не давая себе ни на минуту отдыха, он пускает в ход все, что только нужно; заботится, при участии коринфян, об устройстве верфи и о защите ее от вражеских нападений, об изыскании денежных средств и материалов для постройки судов, равно как и о самой их постройке и вооружении, об обучении судовых команд.

Все это было приведено в исполнение за 9 месяцев, в течение которых он удерживался от военных действий с целью настолько собраться с силами, чтобы сиракузяне уверенно могли вступить в бой с сильным неприятельским флотом.

Как мы видели раньше, сиракузяне, хотя и сражались превосходно, были побеждены в этом бою, но лишь потому, что слишком горячо принялись за преследование. Тем не менее, Гилиппу, глубоко продуманным и отлично выполненным взятием Племмериона, удалось уравновесить проигрыш захватом этого форта.

Для лучшей охраны входа в бухту он располагает корабли и с внешней ее стороны, посылает эскадру в Италию для захвата афинских транспортов и, снова приведя флот в боевую готовность, наносит афинянам удар за ударом. В каждом из четырех сражений, происходивших на протяжении следующих 3 месяцев, успех выпадает на долю сиракузян; наконец, неприятелю отрезаны пути к отступлению и с моря и с суши, и это приводит его к окончательной гибели.

Гилипп проявил во всех областях неутомимую деятельность, твердость характера, предусмотрительность и энергию, решительность и дерзкую отвагу, редко встречаемые в столь высокой степени. Особенно выдающимися его качествами являются способность овладеть не только любым положением, но и владеть самим собой, самоотвержение, подчинение своих личных интересов интересам дела; благодаря всему этому, он доводит каждую поставленную себе цель до самого конца. Как уже было сказано, Гилипп доходил до жестокости и умел ненавидеть, но был бескорыстен и неподкупен.

Резкую и печальную противоположность ему представляет собой Никий, знатный, важный и нелишенный способностей человек, обладавший личным мужеством и военным опытом, имевший немало успехов, но мелочный, суеверный, а, главное, не имевший нравственного мужества и избегавший ответственности.

Следует отметить еще одно резкое различие между обоими полководцами в области военной: Никий выступает в поход с большим, прекрасно вооруженными и снабженными всем необходимым войском, и все время просит и получает с родины сильные подкрепления деньгами, кораблями, людьми и военными припасами; все это не дает ему ни одного положительного результата, все предприятие постыдно погибает. Гилипп же, наоборот, все (кроме 12 коринфских трирем и 1600 посланных вслед гоплитов) делает и достигает сам, и с этими разнохарактерными, частью импровизированными силами достигает блестящего успеха.

ПОРАЖЕНИЕ АФИН

С уничтожением Сиракузами афинских боевых сил закончились военные действия между Спартой и Афинами в Сицилии, но еще продолжились в Греции.

Узнав о поражении Афин, Хиос, Самос, Византий и другие союзники отпали от них и примкнули к пелопоннесскому союзу. Они уже давно тяготились ярмом афинской демагогии и только ждали подходящего случая. Но самый город Афины был все еще настолько богат и могущественен, что мог выставить новый флот.

Вследствие отпадения от Афин этих союзников разыгралась война на востоке, на берегу Малой Азии от Византии до Родоса; в то же время в Аттике Декелейя в продолжение долгого времени все еще оставалась занятой, город был совершенно отрезан от сообщения с сушей, и вся область подверглась сильному опустошению.

Внутренние неурядицы в Греции привели к тому, что обе стороны домогались благосклонности и золота персидских сатрапов, которые 50 лет тому назад покорно просили Афины о мире. Алкивиад, расчеты которого не оправдались в Спарте, снова перешел на сторону афинян; приговоренный некогда к смерти как государственный изменник, этот человек, причинивший Афинам столько вреда, был теперь принят с распростертыми объятиями и поставлен во главе флота; все это является показателем бесхарактерности как самого Алкивиада, так и афинского народа.

Далее произошел ряд морских столкновений — Пелопоннес, которому Сицилия прислала в помощь эскадру, стал снова силен на море — в Пропонтиде, Геллеспонте и у малоазийского побережья; эти сражения оканчивались попеременно победой то одной, то другой стороны.

Можно отметить только, что в Афинах господство террора зашло так далеко, что после сражения в сентябре 406 г. до н. э. у Аргинуз (между о. Лесбосом и материком, ближе к последнему, где 155 афинских кораблей сражались против 125 пелопоннесских, из которых уцелели лишь 43) одержавшие победу афинские предводители, против которых был возбужден процесс, сопровождавшийся самым низким крючкотворством, были приговорены к смерти.

Решительный исход имела битва при Эгоспотамах (маленький ручей во Фракийском Херсонесе, впадающий в Дарданеллы). Битва эта, хотя и происходила между флотами, не может, однако, быть названой морской битвой, так как здесь спартанцу Лисандру, при поддержке Кира младшего, удалось внезапно напасть на весь афинский флот в 170 кораблей, стоявший, за исключением небольшого отряда, на якоре, и перебить или взять в плен весь личный состав, находившийся на берегу. Удалось спастись всего какому-нибудь десятку кораблей. Афинский командующий Конон, помятуя награду предводителям в битве при Аргинузах, не осмелился вернуться в Афины и бежал на о. Крит. Пленные, в числе 3000 человек, были убиты вместе со всеми офицерами. После этого Афины уже не были в силах воссоздать новый флот. Осажденные с суши, они оказались отрезанными и с моря; порты были блокированы, подвоз, от которого всецело зависел город, был закрыт, и Афинам через несколько месяцев пришлось под воздействием голода согласиться на все требования Спарты: они должны были выдать все свои корабли и получили право держать только двенадцать; они принуждены были разрушить длинные стены, соединявшие город с гаванью, и ограничить сферу своего влияния лишь Аттикой (таким образом, делосский союз прекратился) и присоединиться к пелопоннесскому союзу. Так окончилась война, продолжавшаяся 27 лет, и вместе с тем окончилось могущество Афин и значение для морской истории их морских сил, хотя в материальном отношении флот Афин впоследствии достиг еще большей высоты, чем прежде (к 330 г. до н. э. Афинский флот насчитывал 392 триремы и 18 квадрирем, через шесть лет число квадрирем возросло до 48, кроме того введены в строй были еще семь пентер).

Предыдущая глава |  Оглавление  | Следующая глава
НОВОСТИ
ТрансАтлантика со всеми остановками
20 февраля 2011
Весенняя ТрансАтлантика. Старт 09.04 с Сент Люсии. Марщрут: Сент Люсия(старт-09.04) - Багамы(23.04) - Бермуды(30.04) - Азоры(13.05) - Гибралтар(22.05) - Майорка(финиш 28.05).
Открылось ежегодное бот- шоу в Палм Бич
31 марта 2008
27 марта этого года открылось 23-е ежегодное бот-шоу в Палм Бич (Palm Beach), Флорида - одно из десяти крупнейших бот-шоу в США.
Вокруг света...
14 февраля 2008
Американский писатель Дэвид Ванн надеется последовать по пути Фрэнсиса Джойона и совершить кругосветное путешествие, поставив новый рекорд на 50-футовом алюминиевом тримаране.
Завтрак на вулкане
27 декабря 2007
Коллектив МОРСКОГО ПОРТАЛА с гордостью сообщает, что вышла в свет книга одного из наших авторов, Сергея Щенникова, пишущего под псевдонимом Сергей Дымов
В кругосветке Volvo Ocean Race уже семеро!
14 декабря 2007
На данный момент в гонке Volvo Ocean Race, которая в октябре следующего года стартует в испанском портовом городе Аликанте, подтвердили свое участие семь яхт.