Сесил Скотт Форестер Линейный корабль: V

V

Капитан Хорнблоуэр расхаживал взад и вперед по шканцам, а вокруг кипела работа - в шуме и сутолоке "Сатерленд" снаряжался к отплытию. Сборы затягивались, и он злился, хотя отлично знал причины задержки - их было несколько, и для каждой существовало свое, вполне рациональное объяснение. Две трети людей, которых унтер-офицеры подгоняли сейчас линьками, а боцман Гаррисон - тростью, до вчерашнего дня не то что корабля, моря в глаза не видели. Простейший приказ повергал их в растерянность, приходилось вести их к месту и буквально вкладывать в руки трос. Но даже и тогда проку от них было куда меньше, чем от бывалых моряков - они еще не приноровились разом налегать всем телом на трос и дальше выбирать ходом. А раз начав тянуть, они уже не останавливались - приказ "стой выбирать" был для них пустым звуком. Не раз и не два они сбивали с ног опытных матросов, когда те замирали по команде. В результате одной из таких накладок бочонок с водой сорвался с искового горденя и лишь по счастливой случайности не угодил прямиком в стоящий у борта барказ.

Хорнблоуэр сам распорядился, чтоб воду загружали в последнюю очередь. От долгого пребывания в бочках она застаивается, в ней заводится зеленая живность - загружать ее надо по возможности позже, даже день-два имеют значение. Двенадцать тонн сухарей задержал по обычной своей бестолковости Провиантский Двор - похоже, тамошние клерки не умеют ни читать, ни считать. Дело осложнялось тем, что одновременно выгружали и перетаскивали к кормовому люку драгоценные капитанские припасы. Это уже вина Патриотического Фонда, задержавшегося с высылкой Хорнблоуэру наградной шпаги ценою в сто гиней. Ни один лавочник в порту не поверил бы в долг уходящему в плаванье капитану. Шпага пришла только вчера, Хорнблоуэр еле-еле успел заложить ее в лавке у Дуддингстона, причем Дуддингстон принял ее весьма неохотно и то лишь под клятвенное заверение, что Хорнблоуэр выкупит ее при первой возможности.

- Понаписали-то, понаписали, - говорил Дуддингстон, тыча коротким указательным пальцем в витиеватую надпись, которую Патриотический фонд вывел на стальном лезвии ценою немалых издержек.

Практическую ценность представляло лишь золото на ножнах и рукояти, да мелкие жемчужины на эфесе. Дуддингстон, будем к нему справедливы, был совершенно прав, заявив, что под такой залог нельзя отпустить товару больше чем на сорок гиней, даже учитывая проценты и твердое обещание выкупить. Однако слово свое он сдержал и припасы прислал на рассвете следующего же дня - еще осложнив Хорнблоуэру сборы.

На переходном мостике баталер Вуд топал от ярости ногами.

- Черти бы вас побрали, идиоты косорукие! - орал он. - Вот вы, сударь, в лихтере, уберите свою дурацкую ухмылку и давайте аккуратнее, а то загоню под палубу и отправитесь с нами! Помалу, помалу! Черт! Кто так швыряет ром по семь гиней за бочонок?! Это же вам не чугунная болванка!

Вуд надзирал за погрузкой рома. Бывалые моряки норовили подстроить так, чтоб новички по безалаберности раскололи пару бочонков - тогда удавалось перехватить глоток-другой. Ухмыляющиеся матросы из лихтера не упускали случая подсобить. Судя по раскрасневшимся лицам и неудержимой веселости некоторых моряков, им удалось нализаться даже под недремлющим оком Вуда и морских пехотинцев. Впрочем, Хорнблоуэр не собирался вмешиваться, Матросы воруют ром при всяком удобном и неудобном случае, препятствовать им - только попусту ронять свое достоинство; никто еще не преуспел в этой безнадежной борьбе.

С высоты шканцев Хорнблоуэр наблюдал занятную сценку на главной палубе. Молодой верзила - судя по бицепсам, рудокоп - ошалев от изливаемого на него потока брани и непонятных приказов, набросился на Гаррисона с кулаками. Но Гаррисон недаром был боцман - к своим пятидесяти годам он побывал в сотнях таких переделок, и силы ему было не занимать. Уклонившись от неловкого замаха, он сокрушительным ударом в челюсть сбил корнуольца с ног, потом без церемоний поднял за шиворот и пинками погнал по палубе к простаивающей тали. Корнуолец обалдело ухватился за трос и потянул вместе с остальными. Хорнблоуэр одобрительно кивнул.

Корнуолец совершил преступление, карающееся, согласно Своду Законов Военного Времени, "смертью либо наказанием более мягким, по усмотрению трибунала" - поднял руку на офицера. Но сейчас не время судить по всей строгости законов военного времени, хоть их и зачитали корнуольцу вчера, когда зачисляли в команду. Джерард на барказе прочесал Рендрут, Камборн и Сент-Ив, захватил врасплох и повязал пятьдесят крепких корнуольцев. Понятно, те еще не разобрались в сложной административной машине, частью которой оказались так неожиданно. Случись это через месяц, когда все на корабле проникнутся чудовищностью подобного проступка, наверно, пришлось бы созвать трибунал, наказать ослушника кошками или даже повесить, но сейчас Гаррисон сделал самое разумное - двинул в челюсть и отправил работать дальше. Хорнблоуэр возблагодарил Бога, что он капитан, а не боцман. Для него попытка двинуть кого-нибудь в челюсть окончилась бы плачевно.

Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что смертельно устал. Он не спал несколько ночей, дни проводил в бесконечных хлопотах. Мысли о леди Барбаре и Марии, денежные затруднения и нехватка матросов так истощили его нервы, что он не смог перепоручить мелкие заботы Джерарду и Бушу, которые бы превосходно со всем справились. Тревога подстегивала его, не давала усидеть на месте. Он постоянно чувствовал себя разбитым, усталым и отупевшим. День за днем он мечтал, как выйдет в море, замкнется в приличествующем капитану одиночестве, оставит позади все сухопутные тревоги, даже леди Барбару.

Последняя встреча основательно выбила его из колеи. Ему хватило ума понять это и попытаться исправить. Он бросил биться над неразрешимым вопросом - она или не она добилась его назначения на "Сатерленд", он всячески гнал от себя изматывающую ревность. Он убедил себя, что хочет одного - сбежать от леди Барбары, от утомительно нежной Марии, от всей запутанной жизни на берегу.

Он грезил о море, как потерпевший крушение грезит о глотке воды. Два дня назад сегодняшняя суета перед отплытием представлялась ему венцом желаний. Теперь он сглотнул, внезапно осознав, что это не так. Расставаться с леди Барбарой было, как резать по живому, и - удивительное дело - разлука с Марией тоже его опечалила. К его возвращению ребенку исполнится год, он будет ходить, возможно - лепетать первые слова. Марии придется вынашивать и рожать без мужа, без его поддержки. Она мужественно отказывалась говорить на эту тему, но он знал, как ей будет его недоставать. Он покидал ее с тяжелым сердцем.

Они прощались в гостиной, заранее решив, что Мария не станет растягивать мучения и провожать его на корабль. Когда она подняла к нему лицо, он увидел, что, несмотря на всю выдержку, губы ее дрожат и глаза увлажнились. Тогда он еще рвался на волю и расстался с ней довольно легко. Теперь все переменилось.

Обругав себя сентиментальным глупцом, Хорнблоуэр взглянул на флюгер. Без сомнения, ветер отходит. Если он задует с норда или с норд-оста, адмирал захочет скорее выйти в море. Караван, "Калигула" и "Плутон" уже в заливе Каусенд. Коли адмирал решил не ждать отстающих, любое, даже неизбежное, промедление его раздосадует.

- Велите пошевеливаться, мистер Буш, - крикнул Хорнблоуэр.

- Есть, сэр, - спокойно отозвался Буш.

Это еще больше взбесило Хорнблоуэра. За спокойным ответом он угадывал легкий укор, никому, кроме Буша с Хорнблоуэром, незаметный. Буш выкладывается до предела, из матросов выжимает все - и Хорнблоуэр это отлично видит. Он просто выплеснул раздражение. Сколько раз он наказывал себе не говорить офицерам ненужных слов - и вот опять. Чтобы это не повторилось, Хорнблоуэр пошел в каюту, чего прежде делать не намеревался.

Часовой посторонился, пропуская его с полупалубы в спальную каюту. Он была просторна, так что помимо двенадцатифунтовой пушки свободно вмещала койку, письменный стол и рундук. Хорнблоуэр прошел через спальню в следующую каюту, тоже просторную - строившие "Сатерленд" голландцы своих капитанов уважали. Она протянулась на всю ширину кормы, сквозь большие кормовые окна проникало солнце. От покрашенных в бежевый цвет переборок было светло и радостно - цветовую гамму удачно дополняли черные махины двенадцатифунтовок. Полвил, лежа на животе, убирал ящики с вином, ему помогали двое матросов. Хорнблоуэр сумрачно взглянул на них, осознав, что не сможет пока уединиться на кормовой галерее - его будет видно из каюты.

Он вернулся в спальню, со вздохом повалился на койку, но не улежал - вскочил и пошел к письменному столу. Вытащил хрустящие бумаги, сел, принялся перечитывать.

Прибрежной эскадре в западном Средиземноморье от сэра Перси Гилберта Лейтона, К. Б., контр-адмирала Красного Флага приказы...

Далее следовали обычные указания - ночные сигналы, кодовые сигналы, британские, испанские и португальские; места встречи на случай, если суда потеряют друг друга из виду; пара строк о тактике боя в случае неприятельского нападения. Флагман будет сопровождать до Лиссабона грузовой конвой в Тахо - там Лейтон, вероятно, получит дальнейшие распоряжения. "Калигула" проводит в Маон транспорты "Хэриэт" и "Нэнси". "Сатерленд" отправится с Ост-Индийцами до широты 35 градусов, а затем повернет к Гибралтарскому проливу. Место встречи - у мыса Паламос. Капитанов извещали, что андалузское побережье, за исключением Кадиса и Тарифы, захвачено французами, равно как и побережье Каталонии вплоть до Таррагоны. Капитанам предписывалось, входя в любой испанский порт, принимать предосторожности на случай нахождения там французов. К приказам прилагались инструкции для шкиперов каравана, в них говорилось почти то же самое.

Однако Хорнблоуэру бумаги, которые он перебирал, рассказывали длинную и сложную повесть. Они говорили ему, что и сейчас, спустя пять лет после Трафальгара, Англия, владеющая величайшим в истории флотом, напрягает в борьбе последние силы. Корсиканец строит суда почти в каждом европейском порту - в Гамбурге, Антверпене, Бресте, Тулоне, Венеции, Триесте и еще в паре десятков мест. И за каждым из этих портов должны неусыпно следить побитые штормами британские эскадры - все сто двадцать линейных кораблей можно было бы задействовать на одну блокаду. А ведь в каждом заливчике, в каждой рыбачьей бухте вдоль половины европейского побережья укрываются каперы - иногда просто большие гребные лодки, полные вооруженных людей - они ждут случая выйти в море и захватить беззащитное купеческое судно. Оберегая торговый флот, несут неусыпный дозор британские фрегаты, и всякое королевское судно, куда бы оно ни направлялось, обязательно хоть ненадолго берет под защиту купеческий караван. Чтобы победить в этой войне против всего мира, надо тщательно распределить силы, выверить каждый шаг, особенно сейчас, когда, напрягая все мускулы, Англия переходит в наступление. Ее войска идут маршем по Испании, и три линейных корабля, которые с трудом удалось оторвать от других насущных задач, должны атаковать уязвимый фланг, неосторожно подставленный Бонапартом при наступлении на Пиренейский полуостров. "Сатерленду" назначено стать острием копья, которое поразит деспота, подмявшего под себя весь Европейский континент.

Это все замечательно. Машинально Хорнблоуэр заходил из угла в угол - голова опущена, чтобы не задевать палубный бимс - четыре шага вперед, четыре шага назад между двенадцатифунтовкой и дверью. Ему доверили почетное и ответственное задание, однако у него нет команды. Чтобы ставить паруса, как положено на королевском судне, с быстротой и сноровкой, определяющей разницу между победой и поражением, требуется двести пятьдесят опытных моряков. А если все опытные моряки будут ставить паруса, кто встанет к пушкам? Чтобы палить с обоих бортов, надо еще четыреста пятьдесят артиллеристов - правда, половина из них могут быть необучены - и почти сто человек, чтобы подносить порох и выполнять другие обязанности по судну.

У него сто девяносто обученных моряков с "Лидии" и еще сто девяносто зеленых салаг. Пока "Сатерленд" стоял в порту, из старой команды двадцать человек сбежали, бросив невыплаченное жалованье за два года и рискуя получить тысячу ударов кошкой. И это еще немного. У иных капитанов за время столь долгой стоянки дезертировали бы две трети. И тем не менее потеря была ощутимая. Ему нужно еще сто семьдесят матросов - сто семьдесят обученных матросов. Шесть недель, и он бы вымуштровал новичков - за исключением неизбежной доли безнадежных, больных, калек или придурков. Он бы сделал из них сносных моряков и артиллеристов. Но меньше чем через шесть недель, может быть - меньше, чем через три, он будет сражаться у берегов Испании. Не исключено, что он завтра же схватится с неприятелем - ветер становится восточное, при таком ветре французская эскадра из Бреста запросто обойдет блокаду и непрочь будет поживиться лакомыми Ост-Индийцами. И вот французский корабль первого ранга, не испытывающий недостатка в матросах, сойдется рей к рею с "Сатерлендом" - матросов две трети от нужного числа, и каждый второй страдает морской болезнью...

Хорнблоуэр снова сжал кулаки. Отчаяние душило его. Он будет отвечать за любой провал, его будут презирать и (что столь же невыносимо) жалеть другие капитаны. Он алкал и жаждал пополнения, как проигравшийся картежник - злата, как юноша - возлюбленную. Теперь матросов ждать неоткуда. Отправив Джерарда в Сент-Ив и Редрут, он исчерпал последнюю возможность. Джерард привез пятьдесят человек, и это еще большая удача. С каравана не удастся снять ни одного. Правительственные транспорты в Лиссабон, правительственные грузовые суда в Маон, корабли Ост-Индской компании - все они под защитой закона. Хорнблоуэр ощущал себя в клетке.

Он снова шагнул к письменному столу, вынул свой экземпляр вахтенного расписания - над этой бумагой они с Бушем промучились почти целую ночь. Успешное управление судном в условиях нехватки людей зависит главным образом от этого документа: знающих людей надо расставить в узловых точках, новичков равномерно распределить вокруг - пусть набираются опыта - но так, чтобы не чинили помех в работе. Фор-марс, грот-марс, бизань-марс, полубак и ют; обязанности каждого человека расписаны, при любом из тысячи возможных маневров, в непогоду и в вёдро, средь бела дня или в ночи он без промедления займет свой пост, в точности зная, что ему делать. Знает он и свое место у пушки под командованием дивизионного офицера.

Хорнблоуэр еще раз пробежал глазами вахтенное расписание. Удовлетворительно - пока. То была стабильность карточного домика - на первый взгляд все устойчиво, но малейшее изменение - и он рассыпался. Потери в бою или болезни мгновенно разрушат стройную систему. Хорнблоуэр зашвырнул вахтенное расписание в стол - он вспомнил, что и без болезней каждые десять дней на корабле умирает матрос - от несчастных случаев и естественных причин только, не беря в расчет неприятельские действия. К счастью, умирать будут главным образом необстрелянные новички.

Хорнблоуэр навострил уши. Сверху доносились хриплые приказания, свист боцманских дудок, дружный топот матросов - втаскивали на борт барказ. Уже некоторое время он слышал странный звук, непохожий на визг шкивов в блоках. Он не сразу понял, что визжат свиньи - его и кают-компании. Их наконец-то поднимали на борт. Он различал также овечье блеянье и петушиное "кукареку", сопровождаемое взрывами хохота. Он петуха не покупал, только кур, значит, это чей-то еще, кают-компанейский или мичманов.

Кто-то заколотил в дверь, Хорнблоуэр схватил бумаги и плюхнулся на стул - не дай Бог увидят, что он с волнением ожидает отплытия.

- Войдите, - рявкнул он. В дверь просунулось перепуганное личико - то был Лонгли, племянник Джерарда, он впервые выходил в море.

- Мистер Буш говорит, только что кончили загружать припасы, сэр, - выговорил он тонким голосом.

Хорнблоуэр, силясь не улыбнуться, с ледяным безразличием созерцал перепуганного мальца.

- Очень хорошо, - проворчал он и уткнулся в бумаги.

- Да, сэр, - после секундного колебания сказал мальчик, закрывая дверь.

- Мистер Лонгли! - взревел Хорнблоуэр.

Детское лицо, еще более напуганное, снова возникло в двери.

- Заходите, юноша, - сказал Хорнблоуэр сурово. - Заходите и встаньте смирно. Что вы сказали последним?

- Э... сэр... я сказал... мистер Буш...

- Ничего подобного. Что вы сказали последним?

Детское лицо сморщилось от натуги и тут же разгладилось - Лонгли понял, о чем его спрашивают.

- Я сказал "да, сэр", - произнес он фальцетом.

- А что должны были сказать?

- "Есть, сэр".

- Верно, очень хорошо.

- Есть, сэр.

Мальчик сообразителен и не теряет головы от страха. Если он научится управлять матросами, из него выйдет толковый уорент-офицер. Хорнблоуэр убрал бумаги и запер ящик, еще несколько раз прошелся по каюте, выдерживая приличную паузу, и, наконец, поднялся на шканцы.

- Ставьте паруса, как будете готовы, мистер Буш, - сказал он.

- Полегче с горденями, эй вы... вы...

Даже Буш дошел до той кондиции, когда брань не облегчает сердце. Корабль выглядит ужасающе, палубы грязны, команда валится с ног. Хорнблоуэр, сцепив руки за спиной, тщательно изображал олимпийскую невозмутимость. По приказу "все наверх паруса ставить" унтер-офицеры погнали по местам отупевших от усталости матросов. Сэвидж, старший мичман, возмужавший у Хорнблоуэра на глазах, криками подгонял готовую команду к фалам грот-марселя. Сэвидж был бледен, глаза его налились кровью - ночной кутеж в каком-то плимутском притоне не прошел ему даром. Крича, он прикладывал руку к затылку - шум явно его терзал. Хорнблоуэр улыбнулся - несколько дней в море выветрят из юноши всякие следы попойки.

- Ютовый старшина! - хрипло орал Сэвидж. - Почему готовая команда еще не на корме?! Живее, ребята, живее! Разобрать фалы грот-марселя! Эй, старшина судовой полиции! Пошлите на корму бездельников! Эй, оглохли, что ли?!

Рядом с Хорнблоуэром по бизань-вантам побежал, увлекая за собой матросов, боцманмат. Юный Лонгли на секунду замер, провожая его взглядом, потом скорчил решительную мину, прыгнул на выбленки и полез вверх. Хорнблоуэр подметил быструю смену чувств - сперва Лонгли испугался высоты, потом мужественно решил, что влезет везде, куда отваживаются влезть другие. Из этого мальчика будет толк.

Буш глядел на часы и с досадой жаловался штурману:

- Девять минут уже! Только поглядите на них. Пехотинцы и те больше похожи на моряков!

Морские пехотинцы дальше на корме тянули крюйс-фалы, выстукивая по палубе башмаками. Они работали, как солдаты, с солдатской выправкой, словно на учениях. Моряков это всегда забавляло, но не приходится отрицать, что сейчас от пехотинцев действительно больше проку.

Матросы перебежали от фалов к брасам. Рев Гаррисона известил, что якорь поднят. Хорнблоуэр последний раз взглянул на флюгер - ветер сильно отошел к востоку. Обогнуть мыс Девил-пойнт будет нелегко. Круто обрасопив паруса, "Сатерленд" повернулся и начал медленно набирать скорость. С лодок заголосили, заплескали платками женщины - жены, которых Хорнблоуэр отправил на берег двадцать четыре часа назад, провожали своих мужей. На корме ближней лодки женщина без стеснения рыдала, рот ее был открыт, по щекам ручьями катились слезы. Очень может быть, она никогда больше не увидит своего благоверного.

- По сторонам не глазеть! - рявкнул Гаррисон, приметив, что кто-то из матросов замахал на прощание. Никому не дозволено отвлекаться.

Палуба под Хорнблоуэром пошла вниз - это Буш положил судно в самый крутой бейдевинд: впереди Девил-пойнт, как поведет себя судно, неизвестно, значит, надо держаться как можно дальше на ветре. Стоило судну накренится, и на Хорнблоуэра волной нахлынули воспоминания. Лишь когда судно поднимет паруса, закачается под ногами палуба, зазвучит в ушах перестук блоков и пение такелажа - лишь тогда оживают в памяти тысяча и одна мелкая подробность морской жизни. Хорнблоуэр тяжело сглотнул от волнения.

Они прошли совсем близко к мысу, на котором располагался док. Рабочие побросали дела и принялись глазеть, но "ура! " не крикнул ни один. За семнадцать военных лет они насмотрелись на военные суда, и "Сатерленд" не вызывал у них воодушевления. Сейчас на палубе оркестр должен бы играть "Рази, британец, метко" или "Бодрее, ребята, ко славе наш путь", но на музыкантов у Хорнблоуэра не было денег, а звать горниста из морских пехотинцев и корабельного трубача, чтоб те устроили жалкий шум, он не собирался. Впереди открывался Стоунхауз-пул, за ним виднелись плимутские кровли. Где-то там Мария, быть может, она видит обрасопленные круто к ветру белые паруса. Может быть, леди Барбара смотрит сейчас на "Сатерленд". Хорнблоуэр снова сглотнул. Порыв ветра со Стоунхауз-пул ударил кораблю почти в лоб. Судно заартачилось, но рулевой дал ему увалиться под ветер. Хорнблоуэр взглянул направо. Они проходили до опасного близко к берегу - он не ошибся, "Сатерленд" действительно сильно дрейфует. Хорнблоуэр наблюдал за ветром и за огибающим мыс отливом, поглядывал на Девил-пойнт за правой скулой. Как бы ни пришлось поворачивать оверштаг и лавировать от мыса. Буш уже открыл рот, чтоб скомандовать к повороту, когда Хорнблоуэр понял, что мыс они пройдут.

- Пусть держит так, мистер Буш, - сказал он, тихий приказ означал, что капитан берет руководство на себя, и Буш прикусил язык.

Они прошли в каких-то пятидесяти ярдах от буя, вода пенилась с подветренного борта, корабль сильно кренился. Хорнблоуэр вмешался не для того, чтоб доказать свое превосходство в судовождении. Скорее он не мог видеть, как что-то делается не безупречно. Он лучше своего первого лейтенанта умеет хладнокровно просчитывать шансы - потому он и в вист лучше играет. Впрочем, Хорнблоуэр не анализировал сейчас своих побуждений и едва ли осознавал, что такие побуждения были - он никогда не думал о себе как о выдающемся навигаторе.

Теперь они держали прямо на Девил-пойнт, Хорнблоуэр уже некоторое время не спускал с него глаз.

- Руль на левый борт, - приказал он. - И поставьте марсели, мистер Буш.

С ветром на траверзе они вышли в пролив, слева от них были зазубренные вершины Стэддона, справа - Эджкумбский холм. Они приближались к открытому морю, ветер свежел, такелаж пел пронзительнее, "Сатерленд" заметней качался на пробегавших под днищем волнах. Слышно стало поскрипывание деревянного корпуса - на палубе различимое, внизу громкое и, наконец, настолько привычное, что ухо переставало его замечать.

- Черт бы побрал это мужичье! - простонал Буш, наблюдая за постановкой брамселей.

Миновали остров Дрейка с наветренной стороны. "Сатерленд" повернулся к нему кормой и с ветром на левой раковине двинулся к проливу. Брамсели еще не поставили, как уже поравнялись со следующим мысом и оказались перед заливом Каусенд-бей. Вот и конвой - шесть Ост-Индийцев с крашенными орудийными портами, ни дать ни взять военные корабли, каждый под флагом Досточтимой Компании, а один и вовсе под брейд-вымпелом, что твой коммодор, два флотских транспорта и еще четыре грузовых судна, направляющихся в Лиссабон. Немного мористее покачивались на якорях трехпалубники - "Плутон" и "Калигула".

- Флагман сигналит, сэр, - сказал Буш, не отрывая от глаза подзорную трубу. - Вы должны были доложить об этом минуту назад, мистер Винсент.

Они видели "Плутон" не больше тридцати секунд, но этот первый адмиральский сигнал действительно нужно было заметить быстрее.

- Позывные "Сатерленда", сэр, - прочел несчастный мичман в подзорную трубу. - "Отрицательный. Номер семь". Номер семь означает "встать на якорь", сэр.

- Подтвердите, - рявкнул Хорнблоуэр. - Уберите брамсели и обстените грот-марсель, мистер Буш.

В подзорную трубу он видел, как суетятся на вантах дальних кораблей матросы. Через пять минут над "Плутоном" и "Калигулой" распустились паруса.

- В Hope снаряжались, чтоб им лопнуть, - проворчал Буш. В Hope, воротах крупнейшего морского порта, капитан имел наилучшую возможность пополнить команду первоклассными моряками - их снимали с купеческих судов, оставляя последним человек пять-шесть, только чтоб провести корабль вверх по реке. К тому же Болтон и Эллиот успели потренировать команду в пути. Они уже выходили из залива. По фалам флагмана бежали флажки.

- Это каравану, сэр, - докладывал Винсент. - "Поторапливаться. Поднять якорь. Поднять все паруса соответственно погоде", сэр. Господи, пушка.

Сердитый раскат и облако дыма возвестили, что адмирал решительно требует внимания к своим сигналам. Ост-Индийцы с их большой, по-военному вымуштрованной командой уже подняли якоря и расправили паруса. Транспорты, естественно, запаздывали. Казалось, остальным придется бесконечно наполнять ветром и класть на стеньгу паруса, но вот и последний транспорт выполз наконец из залива.

- Флагман опять сигналит, сэр, - сказал Винсент, читая флажки и справляясь с сигнальной книгой. - "Занять предписанную раннее позицию".

То есть на ветре от каравана, а поскольку ветер с кормы, значит, в арьергарде. Отсюда военные корабли всегда смогут броситься на выручку каравану. Хорнблоуэр чувствовал на щеке посвежевший ветер. На флагмане уже подняли брамсели, теперь поднимали бом-брамсели. Придется делать то же самое, хотя ветер крепчает и бом-брамсели скоро придется убирать. Еще до заката будут брать рифы на марселях. Хорнблоуэр отдал Бушу приказ. Гаррисон заорал: "Все наверх паруса ставить!". Новички ежились, и не удивительно - грот-бом-брам-рей "Сатерленда" располагался на высоте сто девяносто футов над палубой, да еще и описывал головокружительные петли, поскольку корабль уже закачался на Ла-Маншских валах.

Хорнблоуэр отвернулся и стал глядеть на флагман - невыносимо было видеть, как унтер-офицеры линьками загоняют перепуганных новичков на ванты. Он знал, что так должно. Флот не признает - не может признавать - слов "не могу" и "боюсь". Исключений не будет, и сейчас самое время вбить в сознание подневольных людей, что приказы исполняются неукоснительно. Попробуй начать с поблажек, и ничего другого от тебя ждать не будут, а на службе, где каждый в любую минуту должен быть готов добровольно пойти на смерть, послабления можно делать лишь опытной команде, способной их по достоинству оценить. И все же Хорнблоуэр почти физически ощущал тошнотворный страх человека, который никогда не залезал выше стога, и которого гонят на мачту линейного корабля. Жестокая, беспощадная служба.

- Мир раньше подпишут, - проворчал Буш, обращаясь к штурману Кристэлу, - чем мы сделаем матросов из этих навозных жуков.

Большинство упомянутых навозных жуков еще три дня назад мирно обитали в своих лачугах и ни сном, ни духом не помышляли о море. А теперь их мотает между свинцовым небом и свинцовым морем, в ушах свистит неистовой силы ветер, над головами грозно высятся мачты, под ногами скрипит древесина кренящегося судна.

Они были уже далеко в море, с палубы виднелся Эддистоун, и под давлением прибавленных парусов "Сатерленд" качался все сильнее. Встретив скулой первую большую волну, он приподнял нос, винтообразным движением накренился на бок, пока та проходила под днищем, и головокружительно нырнул вперед, когда она прокатилась под кормой. На шкафуте завыли.

- Не на палубу, черт вас раздери! - заорал в ярости Гаррисон.

Неподготовленных людей укачивает особенно быстро. Хорнблоуэр видел, как несколько бледных созданий, пошатываясь и оступаясь, кинулись к подветренному фальшборту. Двое резко сели на палубу и обхватили голову руками. Корабль опять вошел в штопор, взмыл на волне и тут же ухнул вниз; душераздирающий вопль на шкафуте повторился. Казалось, это не кончится никогда. Хорнблоуэр зачарованно наблюдал, как одного несчастного придурка выворачивает в шпигат. От этого зрелища в желудке у него потяжелело, он судорожно сглотнул. На лбу, несмотря на холод, проступил пот.

Его тоже укачает, причем в самом скором времени. Он хотел укрыться от всех, проблеваться в одиночестве, вдали от посторонних глаз. Он взял себя в руки, чтобы заговорить с обычным ледяным безразличием, но вместо этого получился какой-то неуместный задор.

- Продолжайте, мистер Буш, - сказал Хорнблоуэр. - Если я понадоблюсь, позовите.

За долгую стоянку в порту он разучился ходить по качающейся палубе - его мотало из стороны в сторону; спускаясь по трапу, он обеими руками цеплялся за поручни. Наконец он благополучно добрался до полупалубы и ввалился в каюту, запнувшись о комингс. Полвил накрывал к обеду.

- Убирайся! - рявкнул Хорнблоуэр. - Вон!

Полвил исчез, Хорнблоуэр вывалился на кормовую галерею, уцепился за поручень и свесился головой к пенистой кильватерной струе. Он ненавидел морскую болезнь не только за причиняемые ею страдания, но и за крайнюю унизительность. Тщетно уговаривал он себя, что и Нельсон подобным же образом мучился в начале каждого плавания, тщетно напоминал, что всегда выходит в море до предела вымотанным и морально, и физически, потому и становится жертвой морской болезни. Все это было так, однако, ничуть не утешало. Он со стоном перегнулся через поручень. Ветер хлестал его.

Теперь, когда задул норд-ост, Хорнблоуэр дрожал от холода: толстый бушлат остался в спальной каюте, идти за ним не было сил, Полвила звать не хотелось. Вот оно, с горькой иронией думал он, блаженное уединение, к которому он стремился от сложностей сухопутной жизни. Внизу стонали в цапфах рулевые крюки, под кормовым подзором пузырилась, словно в бродильном чане, белая пена. Барометр падал со вчерашнего дня, дело явно шло к штормовому норд-осту. Будущее не сулило никакого просвета, и Хорнблоуэру казалось: он отдал бы сейчас все на свете за тихую гладь Хэмоазы.

Небось офицеров его никогда не укачивает, а если укачивает, то просто рвет, и они не испытывают таких душераздирающих страданий. На баке мучаются морской болезнью двести человек новичков, их неумолимо подгоняют безжалостные офицеры. Лучше, чтобы тебя заставляли трудиться, невзирая на морскую болезнь, лишь бы, как в данном случае, это происходило без ущерба для дисциплины. Хорнблоуэр был абсолютно уверен, что никто на борту не испытывает и половины его мучений. Он опять перегнулся через борт, стеная и чертыхаясь. Он знал по опыту, что через три дня будет в отличной форме, но сейчас эти три дня представлялись вечностью. А древесина скрипела, руль стонал, ветер свистел, все сливалось в адском грохоте, и Хорнблоуэр, дрожа, цеплялся за поручни.