ДОНЧО И ЮЛИЯ ПАПАЗОВЫ ПОД ПАРУСОМ ЧЕРЕЗ ОКЕАН: Глава 5

Глава V КУРС НА КУБУ!

26 МАЯ, ЮЛИЯ

Последние проводы

Утром 26 мая, как и было нами объявлено, стоим иа пирсе. В девять часов нас окружают новые наши друзья и журналисты. Дарят нам альбомы с видами острова, фотографии, значки, эмблемы и прочие сувениры.

Глаза кинооператора Хосе, дона Педро, Меме, Авгу-стино увлажнены. Объятия и поцелуи. Я буквально утопаю в громадной бороде Хосе. Он тихо говорит: “Бог бережет таких, как вы. Завидую вашей смелости. Буду думать о вас каждый день”.

Позже выяснилось, что мама после нашего отъезда из Лас-Пальмаса получила от него чудесное письмо. Оно немного взбодрило ее в те томительные дни, когда от нас не было известий.

Садимся в лодку. Отталкиваемся от пирса, заводим мотор... Уже издалека видно, как провожавшие один за одним уходят с причала.

Это четвертые и, надеюсь, последние проводы нашей экспедиции. София, Варна, Гибралтар, Лас-Пальмас.

Спор о том, с какой стороны обойти Гран-Канарию, решает ветер. Сначала идем на юго-восток вдоль пляжей Лас-Пальмаса, затем на юг мимо восточного склона Тенерифе. Из лоции мы знаем, как выглядит этот остров-гора, и с любопытством вглядываемся в его снежную вершину. Тенерифе выше Черной горы, н склоны его обрываются в океан.

День складывается из вахт, приведения в порядок такелажа и изучения лоции и карт. У нас есть общая карта Канарских островов и несколько отдельных на каждый остров. Погода не совсем благоприятная, как мы рассчитывали, но по крайней мере нет шторма.

Я решил, не прибегая ни к чьей помощи, перетащить багаж из гостиницы в лодку. В “Наутико-клубе” мне дали тележку, и я сложил в нее наши знаменитые нейлоновые мешки. На переполненной набережной тележка, разумеется, опрокинулась, и мешки обрели самостоятельность. Туалетные принадлежности и пижамы рассыпались по асфальту. Машины визжали надо мной тормозами, а шоферы изрыгали проклятья. Чей-то “рено” промчался по зубной пасте и обрызгал джинсы зазевавшегося туриста.

Набережная заполнялась машинами, ругань становилась все яростнее. Какой-то резвый старичок пришел мне на подмогу. С его помощью и при поддержке некоторых исключительно взволнованных жителей острова я снова свалил все в тележку и продолжал свой путь. Будь я суеверным, я объявил бы это воскресенье черным и отложил бы отплытие...

Верный Августино помог мне доставить остальные вещи на “Джу”. Я стал приводить шлюпку в порядок, вымыл банки и рубку. За какой-то час лодка обрела парадный вид, и мне ничего другого не оставалось, как с радостью ждать отплытия.

Юлия появилась, увешанная фотоаппаратами, с охапками цветов. Она смеялась и вообще была очень довольна. Ей устроили что-то вроде чествования в гостинице, со слезами, автографами, талисманами и репортерами. Постепенно начали собираться провожающие. Первым пришел дон Педро Родригес Навара во главе своего милого семейства. Я с удовольствием вписываю сюда его полное имя, красивое и певучее, которое в разговорах я никогда не мог “пропеть”. А вот и все остальные наши знакомые — журналисты, кино- и звукооператоры. С ними пришли и незнакомые мне люди, по тоже весьма озабоченные. Появились и просто зеваки. Слава богу, мир полон любопытных. Я всегда отлично понимал зевак: у нас сродство душ. Еще в детстве, увидев собравшуюся толпу, я застывал на месте и в конце концов обязательно попадал в эпицентр события, вовсе не желая этого. Если скандал угасает, то при моем появлении он вспыхивает снова и стороны налетают на меня. И все же я нетипичный зевака. Мне не хватает для этого классической нейтральности.

Мы говорим в несколько микрофонов, позируем фотографам, обнимаемся, целуемся, ухитряемся п сами снимать своей камерой. На пирсе смешались испанская торжественность и славянская жизнерадостность.

Ни Юлия, ни я не принимаем всерьез речей, с их напутствиями и увлажненными глазами. Nine хорошо и от этого все время хочется смеяться. Труднее всего проявлять видимую почтительность к происходящему, чтобы не задеть щепетильных испанцев. Но соблюдаю приличия: называю всех, кто старше меня, их полными именами, всем жму руки и подставляю спину всем желающим для похлопываний. Держусь любезно, но по всему видно, как хорошо проводить экспедицию в тяжелых условиях — тебе сразу же прощают любые нарушения этикета.

Отчалили.

За нами двигаются лодки с нашими новыми друзьями и с некоторыми из полюбившихся мне зевак.

Мы им машем. Они машут нам. Смеемся мы — смеются они. Слышны возгласы “о'кэй!” и “браво”, а нашу сторону летят воздушные поцелуи. Проводы, столь похожие на расставание в Болгарии.

Покидаю Лас-Пальмас с переполняющим сердце чувством благодарности и с сознанием... что ни за что ни свете не остался бы здесь дольше! Чудесный курорт, но наша цель — море.

Плывем мимо родного “Бекаса”. Вахтенный не обращает на нас никакого внимания. Ору ему в рупор, как сумасшедший размахиваю руками. Никакого эффекта. Но я не сержусь, я знаю, что весь экипаж и наши друзья вчера уехали домой.

Нас настигают последние воздушные поцелуи какарских знакомых, и вот мы одни в океане.

Дует северо-восточный пассат, и мы устремляемся по кратчайшему пути в направлении Кубы.

Погода неплохая, волна средняя, пассат дует в паруса, и лодка делает три-четыре узла. Мимо нас медленно проплывает Гран-Канарня. Банановые плантации сменяются апельсиновыми, а после них пески... Видны там и сям разбросанные деревушки, мимо проходит обшарпанное местное рыбацкое суденышко — и с богом, Гран-Канария! Впереди Тенерифе, Иерро и прочие острова.

 Юлия борется со скарбом, разбухшим после остановки в Лае-Пальмасе.

Море постепенно становится совершенно пустынным. Ни судов, ни яхт. Мы явно вышли за пределы оживленных прибрежных вод.

Наш нормальный график: вечером, с 8 до 12, на вахте Юлия. Ночью, с 12 до 4, я. Потом я ложусь спать. Днем свободная вахта. Правда, только в тихую погоду. А если на море волны, то вместо сна непрерывная работа ведром...

Вперед! Курс 220°.

Еще виден последний маяк. Два месяца, пока не доберемся до Кубы, мы будем вспоминать его и этот кусочек суши. Прощайте, Канарские острова! Другая часть света ждет нас на той стороне океана.

Первую ночь после Лас-Пальмаса я спал как убитый. А проснувшись, не почувствовал никакого интереса к суше. Наши дни проходят довольно однообразно. Нам с Юлией не требуется специальных развлечений. Мы даже смеемся редко.

И этот день проходит незаметно. Пассат усиливается, поднимая волну. Ход отличный. Солнце припекает, но, к нашему удовольствию, ветер несет прохладу. Океан ласков с нами, ничем не напоминает о прошедшем шторме. Ни одна волна пока не захлестнула лодку. Завтра мы должны миновать Тенерифе.

Забросили сети для ловли планктона. Сначала ту, что с большей ячеёй, потом другую, с меньшей. Поймали много, целых 300 граммов. Этот район богат планктоном и рыбой. Вокруг лодки кишат небольшие акулы.

Они частенько следуют за нами, но у нас нет отбросов, и, не имея стимула, акулы оставляют нас.

Бросили жребий, и мне досталось первому снимать пробу с обоих уловов. В таких спорах я всегда проигрываю. Чувствуя себя жертвой, попробовал планктон из каждой чашки и убедился, что планктон из большей сети вкуснее. В ней хорошо задерживается зоопланктон, а фитопланктон, наоборот, свободно пропускается через крупные ячейки, а именно он неприятен на вкус.

Мы единодушно выбросили улов с примесью фитопланктона и поровну поделили зоопланктон — пашу будущую пищу и “будущую пищу человечества”. Правда, наши высокие мысли не улучшают вкус планктона, и едва ли найдутся другие чудаки, которые станут его есть в не переработанном виде, с отталкивающим запахом... Но если бы и нашлись, никто бы им его специально не доставил. Современные способы добычи планктона так нерациональны, что он чуть ли не на вес золота. В будущем, безусловно, будут созданы агрегаты для рентабельной его добычи, но я пока их не представляю себе. На мой взгляд, задача ученых сейчас заключается в том, чтобы, во-первых, выявить наиболее перспективные, с точки зрения “пищевой проблемы”, виды зоопланктона, а во-вторых, подумать о методах его искусственного разведения.

Мы не ждали, что зоопланктон окажется вкусным, поэтому и не очень разочарованы. Придется терпеть до встречи с кубинской кухней. Район, в котором мы сейчас находимся, очень насыщен планктоном, поэтому ловить его будем только крупными сетями. Мы дали им название “гастрономические”, а всем прочим — “студенческие”. Питаться мы теперь будем почти исключительно планктоном. Это значит, что станем быстро худеть. Зато мы все делаем по программе. Начиная с сегодняшнего дня ловля планктона наша основная работа.

Мы будем заниматься ею во все дни, кроме тех, когда будет штормить, или, наоборот, установится полный штиль. Тогда для нас не будет даже планктонных пиршеств.

Я все еще думаю о том, что же заставило меня сесть в эту лодку, не защищенную от волн и солнца, чтобы в ней голодать, недосыпать, рваться к далекому берегу?..

Здесь, среди мерно вздымающихся волн, лучше чувствуешь, что являешься частицей вечного движения природы, воображаешь, что время остановилось и ты распоряжаешься им, как захочешь.

На берегу остались тысячи “зачем?”.

“Зачем вы плывете? Зачем рискуете? У вас все благополучно в жизни: хорошая работа, ребенок...” — говорят здравомыслящие люди, искренне стараясь понять наш порыв.

Да — зачем?

Чтобы человек добровольно отправился в открытый океан, ему надо чего-то лишиться или потерпеть жизненное крушение? Нет, не думаю. Даже наоборот: если он обладает силой, энергией и упорством бороться с океаном, ему всегда будет где применить их на суше. В море не отправляются неудачники.

Человек редко бывает жертвой только внешних обстоятельств, как жалуются некоторые “невезучие” люди. Обычно он жертва своих собственных качеств, и менять обстоятельства в случае крушения ему совсем не обязательно.

У нас с Дончо интересные профессии. Я музыкант, работаю в кино. Трудно придумать работу, которая могла бы понравиться больше. Какое увлекательное занятие соединять изображение со звуком, давая образу новое измерение, насыщая картину звуковой пластикой, ритмами и эмоциональностью музыки.

А Дончо? Он-то определенно на своем месте. Оп занимается организацией производства. По нашим временам это лучший вид деятельности, который может поглотить большую часть его невероятной энергии.

“Откуда у вас время готовиться к плаванию?” — спрашивали нас. Трудно сказать — откуда. Человек сам себе создает время. Мы выкраивали его из часов отдыха, сна...

Короче говоря, Дончо подготовил экспедицию за шесть месяцев — срок настолько краткий, что потребовал бы хлопот и беготни нескольких человек. Вся организация является его заслугой. Моя помощь была совсем незначительной, моральной по преимуществу. За это время я родила Яну.

А Дончо ходил на работу, писал диссертацию и книгу, посещал софийские и варненские учреждения. Увещевал и пытался заинтересовать самых разных людей.

Когда родилась Яна, Дончо взял отпуск, “послеродовой”, как смеялись его коллеги. Взял отпуск, чтобы помогать мне: стирал пеленки, ходил по магазинам, готовил.

Я не думаю, что бывают люди с малым запасом энергии или менее требовательные к себе. Любой человек, если он принимает какое-то серьезное решение, сразу обнаруживает в себе резерв нерастраченных сил.

Мы с Дончо ничем не отличаемся от других людей. Просто мы сконцентрировали всю свою энергию на задуманном предприятии. Такая концентрация сил оказывается возможной только при ясном знании своей цели и точном понимании путей к ее практическому достижению.

Наша экспедиция только попытка доказать себе и другим, что человеческие ресурсы еще не исчерпаны.

Разумеется, в наш век мало показать: вот, смотрите, я умею то и это! Вопрос в другом: принесешь ли ты этим кому-нибудь пользу? Если ты добьешься хотя бы частичного результата, окажешь этим помощь кому-либо пли вдохнешь в него своим примером смелость, тогда считай, что ты достиг цели.

Все силы отдаем уборке. Прикладываю к ней свои знания научного работника, профессиональные навыки и даже терминологию. На деле показываю Юлии, что такое “оптимальная зона”, “эргономика”, “прямой доступ”, “функциональные рабочие условия”... Чувствую себя как на производственном совещании.

Я записал все помехи и недочеты, которые выявились во время шторма. Хорошо, что не растерялся в той суматохе. Теперь приборы и вещи окончательно займут свои места, не принося нам хлопот, и жизнь пойдет по-человечески.

В десятый раз измеряю расстояние между рабочей площадкой у румпеля и самыми необходимыми предметами. Юлия уверяет, что, сколько бы я ни размахивал рулеткой, плотника из меня не выйдет. Пусть ехидничает, но раньше, чтобы достать еду, приходилось подолгу рыться в мешках. В шторм мы вообще не могли ее найти. Теперь же у нас есть сундучок, сбитый мною. Мы назвали его “оборотным” и заправляем провизией каждые пять дней. Другой сундучок “ежедневный” и находится в зоне вахтенного. В нем разместились инструкции по навигации, фонарь, карты, циркуль, бутылка с водой, спички, сигареты и т. д. Его место у левого борта, где он стоит, завернутый в стаксель. В хорошую погоду мы держим его открытым.

Наша жизнь налаживается, и я доволен, что мы потрудились не зря. Обычно беспорядок в доме не смущает меня, иногда даже необходим, успокаивает. Но здесь случай особый, и я больше не терплю хаоса. Наводим порядок точный и скрупулезный, как в лаборатории. .Мы не знаем, что нас ждет завтра, поэтому готовы ко всему. Достаточно намучились во время шторма, чтобы не повторять свои ошибки. Погода способствует уборке на судне. Даже прохладно, как мы того хотели.

Вчера после вахты занялись тем, что стали развлекать друг друга разнообразными историями — реальными или вымышленными. Я вспомнил, что захватил с собой дневники моих экспедиций “Планктон” и “Планктон II”. и пускаю в оборот истории оттуда. Воскрешаю времена, когда, плавая в маленькой рыбацкой лодке по Черному морю, я четырнадцать дней питался зоопланктоном. Выбираю “героические” отрывки и читаю их с подчеркнутой скромностью человека, повидавшего все на своем веку.

Поднимается шторм. Снова нас заливает. Снова приходится вычерпывать воду, но на этот раз океан ленив, и мы не переутомляемся. Наши действия размеренны и неторопливы. Волна захлестывает нечасто, и, если это случается во время вахты Юлии, я поднимаюсь с постели, добросовестно тружусь около получаса, потом снова ложусь и засыпаю. У меня здоровый сон, и я не страдаю оттого, что ложусь, не раздеваясь, во всей “амуниции”. Об удобствах приходится забыть. В шторм не ляжешь раздетым на мокрое ложе... Если волна перемахивает через борт в мое дежурство, я терзаюсь из-за совершенной ошибки — неправильно выбранного положения лодки, и неохотно, но поднимаю сонную Юлию. Она берет в свои руки управление, а я ведро...

С нетерпением жду рассвета. Мне очень хочется, чтобы, проснувшись, Юлия рассказала одну из своих историй. Вспоминая ее подтрунивания над моими рассказами, решаюсь быть желчным и недоверчивым. Наступили долгожданные четыре часа утра, но вдруг все отодвинулось перед перспективой крепкого сна.

— Расскажешь мне свою историю, когда буду бриться, — пробормотал я, засыпая.

Утром Юлия показала мне исписанные листки бумаги и улыбнулась:

— Сочинила на вахте. Это было трудно, приходилось следить за волнами, и я боялась, что, если зальет, ты стал бы потом разъяснять мне причины моей лени и неумения держать вахту.

У нас хороший ход и легкая жизнь. Довольно пасмурно, поэтому мы не видим островов, мимо которых плывем. Сейчас должен появиться Тенерифе. Увидим ли мы его? А ведь в хорошую погоду снежные вершины острова видны с африканского берега.

Мы в десяти-пятнадцати милях от Тенерифе, но облака легли так низко, что мы видим только океан. Солнце почти не греет и едва угадывается за тучами. И вдруг неожиданно возникает вершина горы, пробившая крышу облаков. Как ни напрягаю зрение, не могу ничего различить ниже вершины. Все размыто туманом. А вершина словно покрыта белой салфеткой. Наверное, это последний снег, который мы увидим. Он заставляет еще раз вспомнить Болгарию, родную Витошу, на которую я три года собираюсь подняться, моих друзей-альпинистов. Думаю о том, что дочка еще не знает, что такое снег.

— Снег, Юлия!

— Снег в тропиках. Это не кажется тебе парадоксом? — спрашивает Юлия.

Остров, по-видимому, чудесный: внизу тропическое лето, наверху зима. Но меня уже не обольстить ничем: даже если по склону Тенерифе текла бы река из виски со льдом, смешиваясь внизу с потоком газированной воды, то и тогда я не остался бы на этом острове.

Только на Кубу! Курс 180°!

Я боюсь скрытых туманом скал, самого тумана и обманчивого солнца. Но острова все же расположены далеко друг от друга, и я уверен, что днем проведу между ними “Джу” легко, как коня под уздцы.

А что будет ночью? Врежемся в скалы?

Делаю расчеты, поругивая течение и с благодарностью думая о лаге.

— Ну, какую историю ты придумал?

— Никакой, почитаю дневник.

— В Софии сейчас все спокойны, мы ведь только-только отплыли.

—  Да, одна спокойная неделя для них. Получат сто десять открыток и пока не будут волноваться. А через месяц начнется тревога, ожидание известий.

Полистал дневник первой своей экспедиции и в записях того времени нашел лишь одну дельную мысль: “Первый раз в жизни пятнадцать дней буду жить без денег, не взял с собой ни единой стотинки. Впервые не придется тратить денег. Есть что-то исключительное в ситуации, когда деньги потеряли цену”.

— Пять лет назад я был довольно скромной личностью.

Юлия задумчиво слушает меня. Дневник вызвал рой воспоминаний. Это было начало моей карьеры путешественника. Сейчас оно не кажется мне очень значительным, но его сопровождало неповторимое чувство первооткрывателя.

— Юлия, как ты думаешь, может быть шторм еще тяжелее?

Погода портится. Небо ясное, но ветер нагоняет высокую волну. Все предвещает знакомую до одури предштормовую обстановку.

31 МАЯ, ДОНЧО

Гримасы

После скверной ночи проверяю курс. Сейчас наша цель выйти точно на 20° сев. широты и 30° зап. долготы. Дальше будем двигаться строго на запад, чтобы кратчайшим путем достигнуть Сантьяго-де-Куба.

Пассат пытается столкнуть нас на юг, но мы сопротивляемся этому частой сменой галсов. При сильном ветре нам легко справляться с парусами. Но примитивная оснастка лодки дает о себе знать, мы часто дрейфуем, а при полном ветре грот принимает такое положение, что основная сила ветра не используется, не помогает движению.

Планктон стал основным блюдом нашей скудной трапезы. По-видимому, он не оказывает на нас отрицательного воздействия, ибо мы чувствуем себя сносно, однако обеды и ужины мы успели возненавидеть. После каждой чашки планктоновой бурды лица перекашиваются в страдальческой гримасе. Попадающий в сеть планктон красноватого оттенка, который мы почему-то считаем ядовитым, сразу же выбрасывается за борт.

Все время слушаем Лас-Пальмас. Его и вездесущий Люксембург, который слышно не хуже, чем в Софии.

Мы не используем пока двойные стаксели. Жду хорошей погоды, чтобы смонтировать их. Как-то они себя будут вести? Мы будем первыми болгарами, которые поплывут по морю с двойными стакселями. В Черном море их не применяют — расстояния малы, да и ветры изменчивы.

Моя очередь рассказывать историю, но я ничего не сочинил. Решаюсь схитрить:

— Юлия, твоя очередь.

Она начинает без сопротивления. У нас сейчас все делается ритмично, и нам все нравится. Ловлю себя на том, что жду своей вахты и хочу блеснуть четкостью работы. Мае обоих постепенно охватывает лихорадка соревнования. Каждый старается быть лучшим.

В голове у меня есть интересные темы, но я применяю выжидательную тактику.

Пускаю в оборот документы прежних экспедиций, жду, когда Юлия выдохнется, чтобы рассыпать перед ней драгоценные перлы моей новой блестящей серии.

Однажды Дончо вернулся домой в очень возбужденном состоянии.

— Юлия, надо достать четыреста левов.

Мы перебираем с ним всех наших друзей — человек двадцать — и приходим к печальному выводу, что сейчас не у кого занять эти деньги.

— Придумала! — вдруг кричу я. — У нас же есть взнос за квартиру на пять лет вперед, давай заберем его, а потом внесем снова.

Дончо расцеловал меня, назвал великим финансистом, и тут только я сообразила, что не спросила, зачем ему нужны эти четыреста левов.

— Как зачем?! На лодку.

Оказалось, что его друзья из Бургаса смастерили лодку. Долго пилили, сверлили, сколачивали, а когда она была готова, выяснилось, что у них нет согласия, как применить ее. Чтобы не рассориться, решили ее продать.

Нам с Дончо так захотелось иметь свою лодку, что мы договорились с его друзьями о покупке, не видя се. Только по рисунку, который набросал нам один из них. С того часа мы ни о чем больше не говорили, как о лодке. Где достать подходящий мотор? Каким образом берут разрешение на путешествие по морю? (У нас сразу же возникла идея длительного путешествия.)

До наступления отпусков план был разработан, и мы стали приводить его в исполнение.

Дончо привез откуда-то мотор изношенной сенокосилки мощностью в семь лошадиных сил. Купили два бачка керосина. Перевезли все это из Софии в Бургас.

Дончо познакомился с доктором П. Пенчевым из Института питания, изложил ему свою идею, которую вынашивал годами. Тот одобрил ее, дал нам ряд советов и обещал после окончания экспедиции создать лабораторию в Созополе. Дончо должен будет подготовить нужное количество тестов.

— Ваше намерение поможет развитию той области, в которой ведет работу моя лаборатория. Неужели вы сами пришли к этой мысли? Ведь это идеальный случай, когда можно будет следить за реакцией организма, находящегося в контакте с иной средой питания, — резюмировал доктор.

Эксперимент нуждался в гласности. После недолгого спора мы выбрали газету “Орбита”.

Дончо пришел в редакцию и там оказался один на один с Митко Езекиевым. Они посмотрели друг на друга через две пары очков, и Дончо рубанул сплеча:

— В конце августа я намерен две недели провести в море на рыбацкой лодке, питаясь только планктоном.

Из всех подозрений и предположений, которые пронеслись в тот миг в голове Митко Езекиева, он выбрал одно, но верное: перед ним энтузиаст.

— Чем я могу помочь вам?

Они идут к главному редактору, писателю-фантасту, доктору юриспруденции Димитру Пееву, и в его кабинете вдвоем выступают против него одного. Немного спустя все трое стали единомышленниками.

Митко Езекиев и группа работников радио прибыли в Созополь за день до начала экспедиции — 28 августа 1970 года.

Доктор Пенчев прибыл заранее, привезя с собой на грузовике приборы — целых две лаборатории. Как специалист он считал необходимым, чтобы Дончо за сутки до отплытия еще на суше вошел в режим, сосредоточился и освободился от всех забот. Но в последний день судьба распорядилась иначе.

Накануне отплытия я как организатор и снабженец экспедиции должна была доставить в Созополь столитров керосина для мотора. Ночью моя машина сбилась с пути и свалилась в Бургасское болото. Я выбралась через боковое стекло, вытащила за собой испуганную тетку и мы добрались в Созополь, покрытые тиной, но живые. Поэтому Дончо мог выполнить только часть “режима” — подписание протоколов, деклараций и пр., и на вопрос Митко, состоится ли экспедиция, ответит, что. раз я здорова, он отправляется, а машина подождет его две недели на дне болота.

И отправился.

Я не ждала его на берегу, это было бы для меня мучением. Я любила Дончо и нашу лодку, и мне трудно было представить, что они в море без меня. Их качают волны, а я сижу на террасе дома и всматриваюсь в темноту. Дончо от этого не менее одиноко. Нет, так ждать я не могу.

Первую “Джу” мы, пожалуй, любили больше всего. Целый месяц перед экспедицией вместе с нашим другом Тончо мы готовили ее: конопатили, смолили, красили. Потом поселились в ней. Поставили ее на якорь и днями просиживали на палубе и в рубке.

“Джу II” была общей с Тончо. Мы втроем проплавали в ней целое лето, но оно не было таким же прекрасным, как предыдущее и последующее.

На “Джу III” — специально оборудованной как спасательное судно — мы пересекли Черное море из Варны в Сочи. После этого путешествия я и Дончо поженились. Провести двадцать шесть дней с будущим супругом в лодке - - это замечательное испытание характеров. Рекомендую всем, кто собирается вступить в брак. Родилась Яна, и скоро настал черед “Джу IV”, которая станет нашим жилищем в течение трех-четырех месяцев. Думаю, и после нее будут новые лодки и новые моря.

Начинается новый календарный месяц в океане. Сколько их еще будет? Два, три или все же только один?

Нас все больше сносит на юг.

Сейчас мы находимся на 24° 10' сев. широты, 20° 15' зап. долготы.

Наша цель — 20° сев. широты и 30° зап. долготы. Там наши паруса должны поймать устойчивые пассаты.

Меняем курс и направляемся на юго-запад. Ветер весьма подходящий и не создает лишних хлопот.

Питание становится проблемой. Консервы не выдержали испытания. На сегодняшний день мы располагаем 5 килограммами сухарей, 15 банками компота, 2,5 килограмма сушеных слив, 2,5 килограмма очищенных орехов, маслинами. Кроме этого, в нашем распоряжении... весь океан, полный планктона. Правда, если пассат прекратится, нам станет плохо. Планктон хорошо ловится на ходу, и я даже рационализировал процесс ловли: при сильном ветре мы забрасываем сразу по две пары сетей. Так что теперь за то же самое время, что и прежде, мы собираем в два раза больше планктона. Этот способ особенно хорошо пригодится в центральной части океана, где планктона гораздо меньше, чем здесь. Остается сожалеть, что нельзя забрасывать сети во время шторма. Лодка тогда идет очень быстро, и надо быть начеку, чтобы не сбиться с курса. Наши голодные дни в затишье и в шторм.

Вокруг гуляют высоченные волны, но лодке они неопасны. Мы сидим в холодке, совершенно сухие, и не можем нарадоваться погоде. Пользуюсь представившейся возможностью побольше поспать. Засыпаю мгновенно в любом положении. Прекрасная вещь — отдых.

Работы с парусами совсем немного, потому что пассат сильный и устойчивый. Идем только левым галсом.

В романтических порывах мы иногда громко выражаем свой восторг перед стихией. Но, говоря честно, погода меня гораздо больше волнует в физическом смысле. Надо, чтобы она продлилась еще дней пять, и мы с Юлией выйдем на намеченный курс.

Теперь можно и почитать, впервые за много дней. Я взял с собой “Тараса Бульбу”. С удовольствием перечитываю знакомые места.

Несколько дней уже мне не дает покоя мысль: а что будет, если “человек окажется за бортом”. Неясность этой возможной ситуации просто жжет меня изнутри. “Человеком за бортом" можем оказаться или я, или Юлия. Разумеется, лучше бы им оказался я. Но как бы она тогда справилась с лодкой? И вообще, что надо делать в таком случае? Конечно, несложно отрепетировать. Надо что-нибудь крупное кинуть за борт и рядом маневров догнать его и вытащить из воды. Но не будет ли еще опаснее делать повороты при таком волнении? Научит ли это нас чему-нибудь?

— Юлия, что подарить тебе сегодня — Полярную звезду пли солнце?

— И то и другое!

— Моя королева, для вас я сделаю все!

После этих слов Дончо торжественно извлекает из упаковки секстант. Молча всматривается в небо и горизонт. Снимает очки. Потом садится на крышку мотора — самое устойчивое место в лодке. Я стою наготове у румпеля с хронометром и бумагой. Карандаш за ухом. Остается 25 минут до указанной з альманахе Брауна кульминации этой широты. Именно сейчас начнется ритуал “Определение местонахождения”. Дончо ставит фильтры, направляет секстант в небо к сообщает мне результаты измерений. Я записываю их, с точностью до секунды фиксируя время. Дончо подзывает меня:

— Пожалуйста, у твоих ног солнце — мой подарок. 

Секстант перед глазами, всматриваюсь в горизонт. Там покоится огромное, будто только что сотворенное светило.

И мы продолжаем. С небольшими интервалами фиксируем координаты положения солнечного диска. Данные сначала растут, потом начинают уменьшаться Дончо берет максимум, его время и углубляется в таблицы Брауна. Подчеркнуто благоговейно слежу за ним, молчу и не задаю вопросов.

Иногда вместо Дончо с секстантом занимаюсь я. По мне не хватает его уверенности и его умения напустить на себя важный вид.

Я очень люблю этот ритуал. Мне интересно знать, где мы находимся, и я всегда с нетерпением жду слов Дончо. Иногда именно в полдень небо заволакивают тучи или горизонт закрывает дымка. Тогда “спектакль” откладывается до появления Полярной звезды. Если нас застигает буря, то и речи не может быть об этих измерениях.

— Мы на 23° 30' северной широты. Завтра пересечем тропик Козерога. Ветер северо-восточный. Курс по компасу 225°.

После обеда настраиваю транзистор на Канарские острова. Не слышу Лас-Пальмаса. Но кажется, ловлю острова Зеленого Мыса и Нуакшот. В приемнике какой-то шум, и я откладываю свое занятие на несколько часов. Потом я все-таки засекаю эти радиостанции. Хорошо бы иметь и третью “точку”, но обойдемся двумя!

Определяю по компасу направление самого тихого пеленга. Держу его высоко над транзистором, чтобы не было искажений. Даго Дончо проверить мои измерения. Потом наносим на карту курс радиомаяков Нуакшота и островов Зеленого Мыса по отношению к нам. В точке пересечения находимся мы. Конечно, это приблизительные измерения, так как транзистор не пеленгатор, а лодка не корабль.

Ждем захода солнца, чтобы зафиксировать время, когда оно опустится в океан. Так мы определяем долготу,

Я не замечаю течения времени и не ощущаю ритма нашей жизни. На суше я едва ли смогла бы три часа спокойно ждать захода солнца. Но во время заката я волнуюсь — сейчас мы будем знать свое точное положение в океане. Волнуюсь гораздо больше, чем Дончо, который делает измерения невозмутимо — так, будто все затеял для моего удовольствия. Если небо в облаках, я злюсь, ворчу, обращаюсь к тучам, прося их сдвинуться.

А Дончо, который в Софии может выйти из себя, если дело откладывается хотя бы на десять минут, остается невозмутимым:

— Если нельзя сегодня, то сделаем это завтра или послезавтра. Время у нас есть.

Он, конечно, прав. Но мне непонятно, как он может быть так спокоен. Это полезно для организма. От моих же волнений никакого проку.

Вот и сейчас приближается время захода солнца. И я опять теряю покой. Будет ли горизонт чистым? Часто бывает так, что в последние 10—15 минут появляются густые белые облака и закрывают солнце, к моей великой досаде. Сегодня “мой день”, и солнце ведет себя хорошо. Часы я проверила по Гринвичу. Знать точное время — одна из моих ежедневных обязанностей. Ранним утром на коротких волнах я обшариваю весь эфир, и не позднее девяти часов мы уже знаем точное время по Гринвичу. Дончо знает, как я прилежна в том, что касается времени, и не проверяет меня. Разница между временем заката по Гринвичу и зафиксированным нами дает долготу в угловых единицах. Последнюю проверку производим по Полярной звезде.

С наступлением темноты мы первым делом зажигаем керосиновый фонарь. Протираю стекло, заправляю фонарь горючим и проливаю керосин себе прямо в рукав. Очень неприятная обязанность в такую качку возиться с керосином. Иногда удивляюсь, зачем мы каждую ночь зажигаем этот фонарь. Возможность встретить здесь корабль равна нулю. Но есть заведенный порядок, и мы не можем нарушить его. Ассистируя Дончо, пользуюсь, конечно, и электрическим фонариком.

В этих широтах темнеет быстро. Примерно через час после захода солнца мы уже видим Полярную звезду.

— Юлия, если несколько минут ты будешь сидеть тихо, то услышишь, как звезда упадет в море.

Вслушиваюсь напряженно, но ничего не слышу.

— Она осторожно опустилась в море, и она по праву твоя.

Я долго смотрю на ночное небо, так долго, что оно кажется мне совсем близким. На нем раза в три больше звезд, чем на нашем, и оно такое низкое. Звезды мерцают, двигаются, живут какой-то своей жизнью. Они сталкиваются, сыплются вниз. А некоторые бледнеют и на глазах исчезают. Падающая звезда особенно остро заставляет думать о дочери. Чего мне хочется больше всего? Чтобы Яна сейчас появилась здесь? Увидеть ее? Она и так все время у меня перед глазами. Я только и жду, чтобы освободиться от обычной работы, встать на вахту и думать о Яне. Обещаю себе, что не буду думать, но силы воли не хватает.

Это произойдет в 12 часов, и мы решили отпраздновать событие. Мне очень хочется сделать что-нибудь особенно приятное и неожиданное.

Напустив на себя загадочный вид, роюсь в мешках. Я нарочно припрятала в укромных местечках кое-какие < сокровища” и только и жду случая, чтобы сделать Дончо сюрприз. “Стол” накрывается на крышке мотора, причем вокруг него, чтобы не свалилась посуда, устраиваю ограждение. Вынимаю расписные чашки н тарелки, серебряные ножи, вилки н ложки. Для компота подойдут бокалы с тонкими витыми ножками. Но тут в голову приходит страшная мысль о планктоне.

Оборачиваюсь к Дончо:

— Предлагаю, чтобы сегодня обед был скромным — без планктона.

— Принято единогласно! -- кричит Дончо с кормы.

Настроение с этого момента самое праздничное.

Со дна мешка я извлекаю новенькое платье, чтобы оказаться на празднике в полном блеске. Сбрасываю тропический шлем, и волосы рассыпаются по плечам. Правда, это уже только половина их былого великолепия. Приглашаю Дончо к столу.

— Спокойно, еще несколько минут...

Дончо вдруг начинает суетиться, что-то ищет, потом извлекает припрятанные металлические бутылки и пиротехнические принадлежности. В 12 часов над океаном раздастся оглушительный треск. Взлетает ракета, затем несколько фейерверков. В довершение Дончо бросает дымовую шашку, и над волнами поднимается стена оранжевого дыма.

Дончо так воодушевлен, что мог бы грохотать до вечера. А я и не знала, что отправилась в путь с “пироманом” на борту!

Нечего беспокоиться, что нас примут за терпящих крушение, ведь вокруг царит бескрайняя пустыня. И все же хорошо, что салют быстро кончился.

Наиболее торжественная минута наступила тогда, когда мы позволили себе сделать несколько глотков виски и принялись за компот из абрикосов.

— Через два года мы с тобой пересечем тропик Рака в Тихом океане, — говорит Дончо.

Сейчас мне не хочется об этом думать. Сейчас мне приятней думать о Софии.

Прекрасный день. Ветер ровный и умеренный. Это и есть настоящий пассат, много раз описанный в литературе и превозносимый мореплавателями. Считаем, что и нам повезло, мы сразу же его поймали.

В первый раз подняли двойные стаксели. Мне пришлось немало потрудиться. Начал монтировать такелажную скобу и блоки, натягивать шкоты и делать автоматическое управление на румпеле. Первый блин комом. Вторая попытка—тоже неудача. Во время третьей приспособление вылетело за борт, и в конце концов я прицепил к румпелю обыкновенный альпинистский карабин, подарок оператора Милана. К карабину я прикрепил шкоты, пропустив их через два блока. Вот и вся хитрость. Теперь мы больше не будем нести ночные вахты. Последующие трое-четверо суток все 24 часа мы будем идти только на двойных стакселях. После этого мы ограничим их применение до 5 часов, чтобы северо-западный ветер не отбросил нас на юг. Я боюсь этого — нам надо держаться двадцатой широты.

Благодать! Не могу нарадоваться царящему покою Целый день мы пальцем о палец не ударили. Полный отдых.

Сегодня день тестов. Заполняем все их разновидности самим прилежным образом. Некоторые из них я в состоянии проводить сам без посторонней помощи, для других Юлия обязана контролировать время.

Заполняю “тест самооценки”, уверенный в стопроцентной его точности, то же самое “тест отношения” к Юлии. Потом мы принимаемся за тесты на внимание, работоспособность и т. д., высказывая все нехорошее, что мы думаем о качке, жаре и солнце. Такие же вопросы я задаю Юлии, наши ответы мы запечатываем в конверты, чтобы впоследствии передать их исследователям психического состояния человека, находящегося в необычных жизненных условиях. Кроме тестов, заполняем журналы самых разных медицинских наблюдений.

Вчера вечером, выходя из рубки, Юлия споткнулась Я подумал, что выглядел бы опереточно, если бы при каждом ее неловком движении бросал управление, чтобы подать ей руку. Условия нашей экспедиции таковы, что внешние проявления джентльменства отпадают сами собой. Во время шторма, когда лодка мечется как сумасшедшая, вести себя так, как я вел бы себя в молочном баре в центре Софии, смешно и глупо. Но, конечно, в порядке вещей то, что именно я ведрами выливаю воду из лодки.

Во время вахты я размышлял над понятием “джентльменство”. Жизнь на лодке многому может научить в этом смысле. Покажется сомнительным, что я имею право морализировать, исходя только из условий нашего путешествия. И все же бывает так, что один человек может увидеть в свое окошко гораздо больше, чем другой в свое.

Есть внешние проявления джентльменства: поклоны, комплименты и т. д., и внешние требования их проявления: “Целуй руку!”, “Подай пальто!” Это все красивой вносит удобства, но это самая низшая н самая легкая ступень джентльменства, достичь которой в общем-то ничего не стоит. Эти правила легко внушить и ребенку и влюбленному, они могут стать уловками карьериста или бабника. Тысячи мужчин строят на них свою жизнь и считаются при этом на сто процентов интеллигентными н воспитанными.

В паше время “джентльменам” тяжело. От них требуется все больше разнообразия в поступках, много такта и обязательно интеллект. Женщина, занимая очень высокое положение в обществе, требует к себе равного с мужчиной обращения. Время салонных кавалеров проходит.

Дни, которые прошли с начала нашего путешествия, заставили нас потерять много сил. Я вижу, что Юлия худеет, буквально тает, н, разумеется, пытаюсь помогать ей во всем. Она же отказывается от помощи и ни разу еще не согласилась уступить мне вахту, даже тогда, когда видит, что ей явно плохо. Делает она это не по причине ложного понимания равноправия женщины и мужчины, а потому что знает, что и мне несладко. Это джентльменство — настоящее и самое ценное. Оно не забывается.

В этом путешествии нам становится ясным, что в семье джентльменство есть общее дело. Джентльменом должен быть муж, ту же роль должна играть жена. Только тогда в семье наступит подлинное равенство. И я не убежден, что мужчина должен освободить себя от внешних форм джентльменства. Как и смех, достоинство и вежливость мужчины проявляются бессознательно, как и умение смеяться, эти качества характеризуют человека. Таким образом, джентльменство — тонкая субстанция, и мужские манеры частенько выдают черты характера их владельца.

Самое лучшее проявление джентльменства — уважение. Непрерывная радость общения, удовлетворение от взаимных поступков и своих слов — все то, что приходит на смену опьянения влюбленности, возникает как результат уважения супругов друг к другу и единственной подлинной основы совместной жизни. В нынешних семьях редко воцаряется согласие, если одна из сторон принимает на себя роль кредитора, оставляя другому место должника. Должник может долго тянуть свое ярмо, пока в некоторый момент, к всеобщему удивлению от этого поступка, не сбрасывает ярмо.

Доверие — еще одно проявление джентльменства. Оно связано с уважением, но может существовать независимо от него. Ничего нет важнее для члена семьи, чем жить в убеждении, что твой спутник не подведет тебя ними да, знать его как человека, на которого всегда можно положиться. Доверие также связано с двусторонними отношениями. Не стоит поддаваться предубежденности в некоторых случаях и сразу же лишать доверия того, кто с тобой рядом. Уметь навсегда сохранить доверие — это высшая фаза джентльменства. А если к доверию прибавить терпимость и широту взглядов, то в человеческом плане мы будем близки к идеалу.

Мы бодрствуем в эти дни по 18—19 часов в сутки. Причем это часы, полные покоя. Но мне они не кажутся длинными независимо от того, работаю я или просто бездельничаю.

Полосатым брезентом я залатала всю порвавшуюся одежду. Она стала вполне приличной и была бы даже легантной, если бы вместо брезента у меня была кожа. Читаю даже во время вахты.

Нам было довольно трудно выбрать в экспедицию книги. У нас есть свои любимые книги, но большая часть их осела у друзей. Интересные непрочитанные книги найти довольно трудно. Я ходила по букинистам и изредка приносила что-нибудь “для лодки”, “Глаза погребенных” Астуриаса, “Гоген в Полинезии” Б. Даниельссона и несколько книг южноамериканских писателей. Из своих любимых, читаных и перечитанных, мы взяли в плавание Бунина, Маркеса, Булгакова, Ивана Вазова, Достоевского, Стендаля, несколько книг Бальзака. “Всю королевскую рать” Уоррена. И почти все книги о мореплавателях, которые у нас были. Самые почитаемые из них “За бортом по своей воле” А. Бомбара и “Большой риск” Э. де Бишопа. Оба они, а также Ален Жербо, наши любимые мореходы.

Перечитываю Бомбара не знаю в который уже раз, по здесь в океане, любое его слово захватывает. Только здесь можно понять, как трудно ему было, и преклонение перед ним становится вес больше.

Нас часто спрашивали в Софии: “А вам не страшно? Ведь это чистое безрассудство”.

Трудно убедить кого-либо в обратном. Мы сейчас совершаем то, что было задумано давно. Наш шаг не носит характера случайности или каприза. Если бы мы не рассчитали своих сил и не знали своей сопротивляемости страху, мы бы не отправились. Плаванье длинное, и мы привыкаем к риску, как и ко всему остальному в нашей обстановке. Когда полностью отдаешься какому-нибудь делу, то как-то “не успеваешь” бояться. И не рассуждаешь, смелый ты или нет. Принимаешь вещи такими, каковы они есть, и делаешь что полагается.

Другой важный фактор — наши крепкие нервы. Страх — это или симптом расшатанности нервов, или результат дурного воспитания. Отсутствие страха — это, может быть, также результат воспитания.

Мама с папой никогда не пугали меня в детстве. Теперь они, наверное, жалеют об этом.

Когда Яне исполнится пять или шесть лет, мы возьмем ее с собой. Я воображаю, сколько возмущенных голосов послышится, решись я на это. “Плохая мать!” Я знаю, что страшно боялась бы за Яну, но, пожалуй, могла бы ее взять.

Вокруг нас играют невероятно большие дельфины. Выпрыгивают из воды словно стрелы и с плеском падают обратно. По правде говоря, в океане их не так уж много. Должно быть, сейчас происходят их свадьбы.

Наша лодка понравилась им. и они держатся рядом.

Удивительное зрелище: пара дельфинов строго вертикально вылетает из воды. На миг они сливаются, как бы повисая над водой, а затем падают в разные стороны, вздымая вихрь золотых брызг, В воде они расплываются по одному в разные стороны. Не в воздухе ли свершается кульминация любовной игры? Что заставляет их так высоко подниматься над водой? Жажда простора? Или все это лишь некая “функциональность”?

Снимаю без остановки кинокамерой и фотоаппаратами. Лодку качает, и трудно поймать самые интересные моменты.

Я всегда любил дельфинов, но не выделял их среди других животных. Я не испытываю перед ними благоговейного трепета и не считаю их нашими братьями по разуму и творцами нематериальной цивилизации. Я считаю, что к жившим вообще не следует применять коэффициент интеллекта и не он должен быть критерием в борьбе за их сохранение.

Маленький воробей — самая глупенькая и некрасивая птица, но я могу на всю жизнь возненавидеть его убийцу. Человек должен щадить любое животное, а у природы брать только то и столько, чтобы обеспечить свое существование. Все, что берется сверх этого, воровство. Я, например, считаю бессмысленным вылавливать и перерабатывать в муку миллионы тонн рыбы, когда на земле есть еще резервы фуража. Трагедия моря заключается в том, что любой из его продуктов (за исключением некоторых деликатесов) достается нам дешевле тех, что мы выращиваем на суше.

Редко мне доводилось видеть за все дни нашей экспедиции такое ласковое море, как сегодня. Лодка идет сама, без нашей помощи.

Весь день идем одним и тем же галсом, а ночью на двойных стакселях. Только сейчас, когда наступило успокоение, я отдаю себе отчет в том, что мы выдержали страшные восемь дней. Честное слово, меня удивляет, как мы справились с тем штормом.

Я люблю море, и поэтому с ним связана вся моя жизнь. Плавать я научился в пять лет, водолазом стал в семнадцать, инструктором по плаванию в восемнадцать.

Тогда же осуществил своп первые археологические экспедиции под водой. Впервые спас утопающего в тринадцать лет и т. д. Занимательным, а то и трагическим историям, связанным с моим пребыванием на море, если их начать рассказывать, не было бы конца.

Одна только программа “Планктон”, задуманная мною, длится уже шесть лет. Это были шесть лет сумасшедших хлопот и трех прекрасных экспедиций. Чтобы закончить программу в 1981 году, нам надо будет пройти Тихи” океан и совершить кругосветное путешествие. А что будет потом? Уже сейчас я изучаю некоторые материалы и постепенно готовлюсь к экспедиции 1983 года. Мне еще много предстоит рыться в старинных книгах, пропадать в музейных стенах и глотать архивную пыль.

Но первая любовь не забывается, поэтому мы всегда будем помнить Черное море, то колоссальное перенапряжение сил, которое мы испытали, пересекая его. Мне кажется, что немало морей и океанов мы переплывем за свою жизнь, но никакое из них не будет таким “черным”, как наше море. Мы многому в нем научились, и было бы лучше всего, чтобы мы никогда не приходили к концу плавания в таком обессиленном состоянии, как в тот раз.

Понятно, что океан страшнее. Огромные волны, сильные течения, ураганы, коралловые рифы, мели, скалы... но в Черном море есть свои специфические трудности для плавания. Хаос ветров. Шторм может продолжаться пять дней, а ветры в это время дуют в тридцати разных направлениях. После глубоких затиший налетают внезапные шквалы. Маленькая, но неприятная волна: быстрая и острая.

Не зря его назвали Черным. Новороссийская бора знаменита как один из самых страшных для кораблей ветров.

Моя должность на борту лодки определилась в тот момент, когда Дончо получил капитанский диплом. Я решила тоже сделать попытку поступить на курсы, но он остановил меня:

— Не может быть и речи об этом. Хватит одного капитана в семье...

И пошутил:

— С дипломом ты так заважничаешь, что некому будет заниматься делом.

Так я и осталась простым моряком. Скоро мы пришли к выводу, что в наши экспедиции мы должны брать радиостанцию, а значит, один из нас должен стать радистом. Выбор пал на меня. Я более музыкальна, чем Дончо, лучше его выполняю всякую ручную работу, так что выходило, что работа с радиоаппаратурой подходит мне более всего. Кроме того, Дончо, уверял, что мне проще будет выучить азбуку Морзе.

В предыдущее плавание я не сделала никаких успехов в своей новой роли радиста. Мы плыли, имея на борту аварийно-спасательную радиостанцию. Она автоматически включается на сигнал “SOS”, но ее ручной генератор требует для запуска усилий десятка дюжих молодцов, так что воспользоваться радиостанцией так и не пришлось. Самое большое мое достижение в Черном море — это попытка запустить антенну типа “бумажный змей”. Он поднялся, сделал несколько плавных виражей, замер на мгновение, потом порыв ветра подхватил его, проволока лопнула, и змей исчез с наших глаз.

Сейчас мы снабжены такой же аварийно-спасательной станцией с ручным генератором.

Привод генератора может вращаться равномерно всего несколько минут. Когда обороты уменьшаются, сигнал почти исчезает. Я работаю на длинной волне 500 килогерц и на некоторых коротких. Я могу выходить в эфир сразу же после “SP” (минуты молчания). Передаю обращение ко всем судам, которые запеленгуют меня, оповестить Варну, что у нас все в порядке. У нас свои позывные, так что сообщение получается максимально сжатым. Наша антенна имеет высоту около пяти метров. Этого достаточно для того, чтобы мой сигнал приняло судно, проходящее вблизи. Помню, как на судне “В. Априлов” мы подключили нашу станцию к корабельной антенне и смогли связаться с Гибралтаром на приличном расстоянии, 30 миль.

А здесь? Сомневаюсь, что нас услышат. Едва ли в окрестном океане есть корабль ближе чем за пятьсот миль.

Одной рукой Дончо держится за румпель, генератор зажал между йог, а другой рукой вращает ручку генератора. Обливается потом. Мы не стали бы этим заниматься под палящим солнцем, но я помню о том, сколько людей тревожится за нас.

Сегодня мои двадцать девятый день рождения. Дончо едва дождался его и разбудил меня в четыре часа. В руке у него бутылка шампанского. Как старательно он ее прятал! Я нарядилась в длинный белый халат и появилась из рубки словно привидение.

Море сегодня серо-голубого цвета. В небе медленно плывут небольшие облака. Вокруг царит покой. Каждой клеткой организма я ощущаю все, что меня окружает: море, ветер, облака и последние угасающие звезды. Пребывание между морем и небом сглаживает некоторые прежние резкие чувства. Даже не такой острой стала боль за Яну.

Может быть, действует инстинкт самосохранения? Не знаю.

Морская вода действует на все. Стальные предметы заржавели еще на первой неделе плавания. Правда, это не угрожает их прочности, ибо ржавеет только поверхность. Но пружины всех карабинов и автоматических карандашей пострадали сильнее. Не страшная потеря — у нас есть еще десять деревянных карандашей, а карабины я заменил шегелями. На металлических банках, па которые время от времени попадает соленая вода, появились ржавые пятна. Орехи пока в прекрасном состоянии. Сухари тоже — мы держим их в бумажных пакетах на дне нейлонового мешка. Маслины не портятся в рассоле. Но вот вода...

К нашему изумлению, крышки всех банок с питьевой водой вздулись. Мы открыли одну из них. Дурно пахнущая вода брызнула, как под давлением. Не можем найти объяснения этом;1, но ясно понимаем затруднительность своего положения. Без еды, но с планктоном, мы продержимся долго, а без воды наших сил хватит лишь на несколько дней.

Можно попробовать пить испорченную воду, но не отравимся ли мы? Только этого нам и не хватает. Будем пить только кипяченую воду. Воду в баке с серебряными монетами, предохраняющими ее от порчи, пока трогать не станем, пусть остается в резерве. Дождь? Увы, в этом районе па него рассчитывать не приходится.

Мы в чем-то допустили ошибку, стерилизуя воду. Надо обязательно сохранить до конца плавания несколько банок, чтобы в Софии провести соответствующие анализы. В будущем нас ожидают еще две экспедиции по программе “Планктон”. Они будут проходить в еще более тяжелых условиях, поэтому такие просчеты с водой впредь недопустимы.

Во время штормов выявились некоторые недостатки нашего снаряжения. В плавание по Тихому океану мы возьмем костюмы без “молний” и шерстяных манжет. “Молнии” быстро выходят из строя, а манжеты всегда мокрые. Хорошо еще, что Юлия догадалась пришить к курткам пуговицы.

Тропический шлем незаменим в этом путешествии. Мы сделали, кроме того, дюжину шапочек из белых полотенец, но от них мало проку — сильный ветер сразу сбрасывает их с головы. Мы уже потеряли таким образом две шапочки. Наши самоделки ни в чем не могут сравниться со шлемами. Они годятся только для того, чтобы фотографироваться в них под солнцем тропиков. Зная, что в такой шапочке выглядишь морским волком, я всегда, как только Юлия берет в руки фотоаппарат, напяливаю самую мягкую и напускаю на себя бравый вид. Позирование утомляет меня не меньше, чем ночная вахта, по я не могу отказать Юлии в удовольствии пощелкать камерой.

Море по-прежнему благоволит к нам. Ход отличный. Хорошо, если такая погода установится надолго.