МОРСКОЙ ПОРТАЛ BAVARIA YACHTS ВЫПУСКАЕТ НОВЫЙ 40 ФУТОВЫЙ КРУИЗЕР
СОЗДАНА АКАДЕМИЯ ДЛЯ ПОДГОТОВКИ ЭКИПАЖЕЙ СУПЕРЪЯХТ
ГОНКА ВОКРУГ АНТАРКТИДЫ
Последнее обновление:
21 февраля 2011

Разработка и поддержка сайта - Алгософт мультимедиа

Фритьоф Нансен "ФРАМ": ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ ВЕСНА И ЛЕТО 1894 ГОДА
Вот и наступило, наконец, время, которое на родине мы называем весной, пора радости, зарождения новой жизни, пробуждения природы от долгого зимнего сна. Но здешняя весна не принесла с собой перемены. Вокруг — все та же белая безжизненная пустыня, те же бесконечные ледяные равнины, по которым ходим, на которые смотрим изо дня в день уже столько времени. Попрежнему колеблемся мы между надеждой и разочарованием, от праздности переходим к лихорадочной деятельности — смотря по тому, несут ли нас ветры вперед к нашей цели или гонят назад от нее.
Я попрежнему продолжаю размышлять о будущем и нашем дрейфе. Наблюдения то подтверждают, то опровергают мои теории. Большей частью все же факты говорят в нашу пользу. Так, 17 апреля я убедился, что через неисследованный Полярный бассейн проходит течение, так как нас решительно несло на север. «Наблюдение в полдень,— писал я в дневнике,— показало 80°20' северной широты, т. е. на 9' севернее, чем вчера. Странно!
Четырехдневный северный ветер отнес нас на 3' к югу, а теперь слабый южный ветер за одни сутки продвинул на 9' к северу. Разве не удивительно? С дрейфом к югу как будто покончено. И если вдобавок учесть поразительную теплоту воды на большой глубине, то начинает казаться, что горизонт действительно проясняется».
Так думать меня побуждали следующие рассуждения. Температура воды в Восточногренландском течении, даже на поверхности, нигде не поднимается выше нуля (средняя годовая
температура) и, невидимому, вообще приближается к —1°Ц, даже под 70° северной широты. На этой широте температура воды на глубине непрерывно убывает по мере удаления от поверхности; на глубине больше чем 180 метров она никогда не превышает —1°, а чаще колеблется между —1,5° и —1,7° Ц. Кроме того, температура на дне моря, лежащего к северу от 60° северной широты, всегда ниже —1° Ц, за исключением полосы вдоль норвежского берега и пространства между Норвегией и Шпицбергеном. Здесь температура начиная с 160 метров и глубже выше —1°Ц, а на глубине 250 метров температура уже равна +0,55° Ц; то же самое замечено нами севернее 80° широты — в море, окружающем полюс.
Эта теплая вода едва ли может происходить из самого Ледовитого моря, так как течение, идущее оттуда на юг, имеет среднюю температуру около —1,5° Ц. Это не что иное, как Гольфстрим ', который, прокладывая себе сюда дорогу, замещает воды, текущие поверх него к югу и образующие источник Восточногренландского (полярного) течения. Все это, мне кажется, вполне согласуется с моими первоначальными предположениями и служит подтверждением теории, на которой построен план нашей экспедиции. Если прибавить к этому вероятное преобладание здесь юго-восточных ветров,—что я предвидел раньше и что подтверждается данными станции Международного полярного года в Сагастыре (в устье Лены) 2,— то наше положение можно признать довольно благоприятным.
Временами я улавливал и другие неоспоримые признаки существования подо льдом постоянного северо-западного течения, и тогда настроение мое, конечно, подымалось. Правда, когда нас, как это часто бывало, снова уносило к югу, сомнения возвращались и мне казалось, что нет никаких шансов дойти до цели в сколько-нибудь приемлемый срок. Право, такой дрейф подвергает человека очень суровому испытанию, но зато он вырабатывает одну добродетель — терпение. Наша экспедиция представляет не что иное, как долгую тренировку в этой полезной добродетели.
Весной наше продвижение вперед шло быстрее, чем зимой, но в общем это был все тот же изводящий маятникообразный ход; стоило нам сделать большой шаг на северо-запад, как вслед за этим почти всегда наступал длительный период движения вспять. По мнению самого свгдушего в политике члена нашей экспедиции, это «постоянная борьба прогресса с реакцией». После временного «левого» ветра и победного шествия на север наступало господство «радикальной правой», и мы останавливались или начинали двигаться назад, что приводило Амунсена в самое мрачное настроение.
Любопытно, что «Фрам» все время был обращен носом к югу, а именно на Ю 3°3, и за весь дрейф это положение изменялось весьма незначительно. 14 мая я записал: «Фрам» пятится
к цели задом,— он все время стоит носом к югу. Судно будто опасается увеличить расстояние между собой и остальным миром, страстно желает вернуться на юг, в то время как невидимая сила увлекает его к неизвестному — на север. Надеюсь, что в этом опасливом заднем ходе вглубь Полярного бассейна не таится никаких дурных предзнаменований? Не думаю: ведь и рак когда-нибудь приходит к цели».
Общий ход нашего дрейфа лучше всего виден из перечня наших широт и долгот за различные дни 1894 года.
1 мая 80°46' сев. шир.   Увеличение или уменьшение широты
4 мая 80°50' сев. шир.   +4'
6 мая 80°49' „   - 1'
8 мая 80°55' „ 129° 58' вост. долг +6'
12 мая 80° 52' „   -3'
15 мая   129°20' „  
21 мая 81°20' „ 125°45' „  
23 мая 81°26' „   +6'
27 мая 81°З1 „   +5'
2 июня 81°31' „ 121 °47' „ 0'
13 июня 81°46' „   +15'
18 июня 81°52' .   +6'
До сих пор мы имели удовлетворительные успехи в движение на север, затем наступила «реакция».
24 июня 81°42' сев. шир.    
1 июля 81°33'   - 9'
10 июля 81°20'   -13'
14 июля 81°32'   + 12'
18 июля 81°26'   -6'
31 июля 81°02' 126°05'05" вост. долг. -24'
8 августа 81°08'   +6'
14 августа 81°05' 127°38' - 3'
26 августа 81°01'   -4'
5 сентября 81°14' 123°36' +13'
Затем снова пошли к северу, но не очень быстро.
Как и прежде, мы постоянно ожидали встречи с землей и склонны были усматривать признаки ее близости то в том, то в другом «факте». Но каждый «факт» оказывался в конце концов плодом нашей фантазии, да и большая глубина моря показывала, что земля во всяком случае не близка.
Позднее — 7 августа,— обнаружив глубину в 3850 метров, я записал в дневнике: «Думаю, что впредь не будет и речи о мелководном Полярном море, где повсюду можно наткнуться на сушу. И, чего доброго, мы в конце концов пройдем в Атлантический океан, не увидав по пути ни единой горной вершины. Да, пожалуй, нас ждет еще немало неожиданностей впереди!».
План, о котором я упоминал выше: путешествие к полюсу на санях и собаках, продолжал занимать меня; во время ежедневных лыжных или санных прогулок я внимательно изучал состояние льда и возможности успешного продвижения по нему.
В апреле условия были особенно благоприятны, санный путь был превосходен. Поверхность льда под действием солнца стала более ровной, и полозья скользили по нему лучше, чем по тяжелому, наметенному вьюгами зимнему снегу; кроме того, ветры занесли снегом торосы и почти сравняли их, так же как трещины и полыньи, которых осталось немного, так что можно было проезжать милю за милей без особых помех. В мае, однако, наступила перемена. Уже 8 мая ветер во многих местах взломал лед, и «во всех направлениях открылись полыньи, которые сильно мешали во время поездки на собаках». Температура держалась, однако, еще настолько низкая, что полыньи быстро замерзли, и путь опять выровнялся; к концу месяца потеплело, вода уже не так быстро затягивалась льдом, и полыней становилось все больше и больше.
20 мая я писал: «Утром ходил на лыжах. Ветер, не стихавший всю последнюю неделю, опять сильно поломал лед во многих направлениях. Перебираться через полыньи нелегко — они забиты мелким битым льдом, а сверху запорошены снегом. Такой лед имеет очень обманчивый вид: глядя на него, думаешь, что под тобой крепкий лед, а воткнешь в него палку — и она сразу проваливается в воду».
Во время лыжных прогулок я не раз попадал на такой снег. Бывало идешь и вдруг чувствуешь, что снег расступается под тобой, и тогда немалых трудов стоило вернуться поскорее назад, на крепкий лед.
5 июля поверхность льда и снега была приблизительно такой же, как и прежде. Я писал: «Только что вернулся с лыжной прогулки, предпринятой вместе со Свердрупом в южном направлении. Это первая прогулка после долгого перерыва. Лед изменился, но не к лучшему; лыжный путь хороший, крепкий, но торосы трудно проходимы, и во всех направлениях рассеяны трещины и бугры. По такому льду на санях недалеко уйдешь».
И все же движение по льду было до сих пор возможно; но вот снег стал таять, и препятствия возросли. 13 июня записано: «Леде каждым днем делается все более рыхлым, и везде вокруг на льдинах образовались большие озера талой воды. Короче говоря — настоящая распутица; лыжи то и дело проваливаются в воду. Словом, путь ни к черту. Вряд ли далеко удалось бы уйти теперь за день, если пришлось бы пробираться на юг или на запад. Все выходы закрыты, а мы в цепях, в цепях!
Подчас меня прямо удивляет, что никто из наших молодцов не тревожится,— ведь нас уносит все дальше на север, дальше и дальше в неведомое. Ни у кого ни тени боязни. Все по-прежнему огорчаются, когда нас гонит к югу или слишком далеко к западу, и сияют от радости, когда дрейфуем прямо на север. Чем дальше, тем лучше!
А ведь ни один не закрывает глаза на грозящую нам смертельную опасность, случись одна из тех бед, которые пророчили
почти все и каждый. Да, если корабль наш будет раздавлен льдами и пойдет ко дну, как «Жаннетта», прежде чем удастся спасти достаточно припасов для продолжения дрейфа на льдине,—мы вынуждены будем немедленно двинуться обратно к югу, и тогда вряд ли останутся какие-либо "сомнения насчет того, что может нас ожидать. Экипажу «Жаннетты» пришлось плохо. А их корабль затонул ведь на 77° северной широты. Нас же отделяет от ближайшей земли во много раз больше, чем двойное расстояние, не говоря уже о расстоянии до мест, обитаемых людьми. До мыса Челюскина теперь от нас больше 550 километров, а оттуда до населенной местности тоже еще порядочно. Но все дело в том, что «Фрам» не будет раздавлен; никто и не помышляет о возможности чего-либо подобного. Мы — как гребец на каяке: он хорошо знает, что одного неверного взмаха весла достаточно, чтобы каяк опрокинулся и гребец отправился к праотцам; но тем не менее он спокойно плывет дальше, так как знает, что не сделает неверного взмаха. Положительно, это самый комфортабельный способ для полярной экспедиции; даже поездка по железной дороге не может быть более комфортабельной: там приходится менять вагоны. Однако некоторая перемена была бы для нас нелишней».
Попозже — в июле — поверхность льда испортилась еще больше: льдины были повсюду покрыты самой отвратительной слякотью из снежного месива, под которым стояла вода; среди ледяных бугров и торосов, перемежавшихся глубокими снежными сугробами, зачастую можно было провалиться по пояс, так как мягкий снег не держал даже лыжи. К концу июля, однако, по мере того как снег постепенно стаял, обнажилась твердая зернистая ледяная поверхность, и путь снова улучшился.
Зато на льдинах появились настоящие озера. Еще в начале июня (8-го и 9-го) такое озеро образовалось вокруг судна, и «Фрам» очутился среди воды. Чтобы сойти на лед, пришлось устроить мост. Некоторые из пресноводных озер тянулись на довольно значительные расстояния и были довольно глубоки. Одно из них с правого борта было настолько велико, что мы в середине июля катались по нему на парусной лодке. Это было любимейшее развлечение по вечерам. Лодка имела полный офицерский состав: свей капитан, свой штурман и свой подштурман, но без единого матроса. Товарищи рады были превосходному случаю поупражняться в плавании под парусом. Остальные, оставаясь на «берегу», находили еще более забавным бомбардировать мореплавателей снежками и ледяшками.
В этом же озерке мы однажды решили попробовать, подымет ли которая ни будь из наших лодок всех нас, тринадцать человек, сразу. Увидев, что мы все оставили судно и направляемся к озеру, собаки сперва с большим удивлением последовали за нами, не понимая, что означает этот необычный выход. Но потом, когда все сели в лодку и отчалили, псы разом забегали и завыли в диком отчаянии,—- предполагая, вероятно, что больше никогда нас не увидят. Некоторые из них пустились за нами вплавь, а двух хитрецов — Пана и Квик — осенила блестящая мысль пуститься галопом вокруг озера, чтобы перехватить нас по другую его сторону. Спустя несколько дней я с огорчением заметил, что озеро высохло. Проточив во льду отверстие, пресная вода ушла в море. Так пришел конец нашему развлечению.
Во время экскурсий в окрестностях «Фрама», кроме таких озер, во всех направлениях летом попадались и полыньи, но перебираться через них было легко, перепрыгивая в более узких местах или переплывая на льдинах с одного берега на другой. Большой ширины эти полыньи никогда не достигали, и, конечно, нечего было и думать провести по какой-нибудь из них «Фрам». Если бы даже это оказалось возможным, то особенного значения не могло иметь, так как ни одна полынья не имела большого протяжения, и мы не могли бы пройти по ней даже несколько кабельтовых3 к северу. Иной раз цвет неба указывал как будто на то, что неподалеку находятся большие пространства открытой воды, и действительно случалось видеть из наблюдательной бочки большие разводья на горизонте. Но все же они не могли быть настолько обширными, чтобы, пользуясь ими, можно было пройти на судне особенно далеко. Сангвиники наши, однако, возлагали на эти разводья большие надежды.
15 июня у меня в дневнике записано: «В различных направлениях виднеются полыньи, но ни одна из них не достигает значительной ширины или сколько-нибудь большого протяжения. Штурман, однако, не перестает уверять, что мы еще до осени найдем открытую воду и сможем пройти к северу. Мнение это, кажется, разделяется всем экипажем, за исключением Свердрупа. Откуда возьмется эта открытая вода, желал бы я знать. Вообще наша экспедиция, вероятно, первая преспокойно дрейфующая во льдах, а не тратящая время на поиски чистой воды и на охи и вздохи о том, чтобы лед вскрылся. Я желаю лишь одного: чтобы лед оставался сплоченным и быстрее дрейфовал бы к северу. Все дело в том, кто чего ждет от жизни здесь. Одни, быть может, решили плыть под парусами по открытой воде до самого полюса и их сильно огорчает то, что судно прочно остановлено льдами; другие, напротив, приготовились к тому, чтобы застрять во льдах, но не будут особенно досадовать, если найдут чистую воду. Самое благоразумное — ждать от жизни самого меньшего, тогда, наоборот, она часто дает большее».
Полыньи, каналы и трещины обязаны, разумеется, своим происхождением, так же как и торосистые гряды, смена ветров и приливо-отливным течениям, которые гонят лед то в одном, то в другом направлении. Они доказывают, пожалуй, лучше всего, что поверхность Полярного моря нужно рассматривать как связную массу ледяных глыб, находящихся в постоянном движении, то смерзающихся между собой, то отрывающихся друг от друга и разбивающихся на куски.
В продолжение всего дрейфа я внимательно изучал не только движение льда, но и условия его образования и роста. Во вступлении к этой книге я уже писал о том, что лед, даже если он годами останется в этом холодном Полярном море, может путем намерзания достигнуть лишь некоторой определенной толщины 4.
Путем систематических измерений мы установили, что толщина льда, образовавшегося осенью (в октябре и ноябре), продолжала в течение всей зимы и весны непрерывно возрастать, но тем медленнее, чем лед становился толще. 10 апреля толщина льда достигла примерно 2,31 метра; 21 апреля — 2,41; 5 мая — 2,54; 21 мая — 2,52; 9 июня — 2,58 метра. Таким образом, мощность льда возрастала непрерывно, несмотря на то что снег на его поверхности теперь быстро таял и на ледяных полях образовались большие озера пресной воды (снежницы). 20 июня толщина оставалась прежней, хотя таяние на поверхности значительно усилилось. 4 июля толщина была 2,57 метра. А 10 июля я, к своему удивлению, обнаружил, что толщина льда возросла до 2,76 метра, несмотря на то что теперь с поверхности стаивало ежедневно несколько сантиметров льда.
Я пробурил лед во многих местах и повсюду нашел одно и то же: под старым льдом полусвободно лежала тонкая, рыхлая ледяная масса. Сперва я думал, что под старую льдину поднесло другую, более тонкую, но затем убедился, что это молодой пресноводный лед, образовавшийся на нижней поверхности старого. Своим происхождением он обязан слою пресной воды, который в результате таяния снега и верхнего слоя льда достигает 3-метровой толщины. Благодаря своей легкости этот слой теплой и пресной воды держится поверх соленой морской воды, температура которой около —1,5° Ц. При соприкосновении с холодной морской водой пресная вода охлаждается и в месте соприкосновения двух слоев в пресной воде начинается образование нового льда, который и увеличивает толщину льда с нижней стороны.
Попозже летом мощность льда, вследствие таяния на поверхности, несколько уменьшилась. 23 июля старый лед имел толщину всего лишь 2,23 метра, а с вновь наросшим слоем — 2,49 метра; 10 августа толщина старого льда уменьшилась до 1,94 метра, а общая толщина была 2,17 метра; 22 августа старый лед имел 1,86 метра, а вместе с новым — 2,06 метра; 3 сентября общая толщина была 2,02 метра, 30 сентября — 1,98 метра, 3 октября общая толщина осталась неизменной, а толщина
старого льда была только 1,75 метра. 12 октября общая толщина — 2,08 метра, а старого льда — 1,8 метра. 10 ноября она осталась почти та же, но с легкой тенденцией к возрастанию. Вообще в ноябре и декабре мощность льда начала опять, хотя и очень медленно, увеличиваться; 11 декабря общая толщина льда достигла 2,11 метра, 3 января (1895 года) —2,32 метра, 10 января — 2,48 метра, 6 февраля — 2,59 метра. Из этих примеров видно, что под влиянием морозов лед не достигает каких-либо особенно громадных толщин. Другое дело сжатия; образующиеся при них ледяные нагромождения могут достигать очень значительной мощности. Часто на большом протяжении льдины пододвигаются одна под другую несколькими слоями; смерзаясь затем вместе, они образуют одну сплошную ледяную массу. Именно таким образом образовалось ледяное ложе под «Фрамом».
Юлл и Педер часто спорили между собой зимою, какую толщину имеет слой льда под «Фрамом». Педер, видавший на своем веку немало льдов, утверждал, что толщина льда должна составлять по крайней мере шесть метров; Юлл не верил этому и бился об заклад на двадцать крон, что лед не так толст. 19 апреля диспут разгорелся снова. В дневнике об этом есть следующая запись: «Юлл хотел бурить, но, к несчастью, нашим буром больше четырех с половиной метров не пройдешь. Педер взялся прорубить остающиеся полтора метра. Всю зиму шли сПоры по поводу этого пари, но спорщики так и не смогли придти к соглашению. Педер говорит, что сперва Юлл должен начать бурить, а Юлл настаивал, чтобы Педер сперва срезал свои полтора метра.
Сегодня вечером этот спор неожиданно разрешился, благодаря тому что у Юлла вырвалось опрометчивое обещание дать десять крон тому, кто согласится бурить лед вместо него. Бентсен поймал его на слове и немедленно вместе с Амунсеном принялся за работу. Бентсен предложил Амунсену на выбор: получать по кроне в час или с каждого пройденного метра. Остановились на почасовой оплате. Работали до поздней ночи, и когда прошли уже три с половиной метра, вдруг бур резко скользнул вниз, и в отверстии показалась вода, но набралось ее немного, и вскоре бур снова стукнулся об лед. Они пробурили еще немножко, и дальше бура не хватило. Пришлось разбудить Пе-дера, чтобы он срезал свои полтора метра. Педер с Амунсеном принялись рубить так, что пот лил градом. Амунсен, как всегда, горячился и клялся, что не отступит, пока не пробьет лед насквозь — даже если толщина дойдет до десяти метров. Бентсен ушел тем временем к себе в каюту; за ним послали гонца с сообщением, что лунка вырублена и все приготовлено для нового бурения.
Когда до шести метров осталось всего два-три сантиметра, бур вдруг прошел насквозь, и вода, ворвавшись, заполнила
пробоину. Опустили лот, и на глубине десяти метров он снова стукнулся об лед. Тогда уж пришлось им отступиться.
На славной ледяной подушке покоятся «Фрам»! Если даже не принимать в расчет большой отколовшейся льдины, выжатой на поверхность, то мощность льда над водой достигает четырех-пяти метров; если же к этому прибавить два фута, на которые «Фрам» приподнят над водой, то окажется, что расстояние между ним и водой не такое маленькое».
Температура льда в летнее время приближалась к точке таяния, но по мере наступления зимних холодов понижалась, быстрее всего, конечно, у поверхности. Отсюда охлаждение проникало постепенно все глубже и глубже, до самой низкой поверхности, где температура льда, разумеется, равна температуре воды подо льдом. Мы непрерывно производили наблюдение над температурой льда в различных слоях, чтобы выяснить, насколько быстро идет охлаждение льда с наступлением зимы и каким образом температура повышается снова.
Самая низкая температура льда наблюдалась в марте и начале апреля, когда на глубине 1,2 метра было около —16° Ц, а на глубине 0,8 метра около —30° Ц. С начала апреля температура опять начала медленно подниматься.
При таких низких температурах лед становится очень твердым и хрупким, при толчках и сжатиях он легко растрескивается и ломается. Летом же, когда температура льда держится приблизительно на точке таяния, лед, напротив, гибкий и пластичный и при сжатиях не так легко раскалывается на куски. Эта разница между летним и зимним льдом заметна даже на слух: зимой сжатие сопровождалось всегда сильным грохотом, тогда как в вязком летнем льду сжатие протекало почти бесшумно; часто самые сильные сжатия происходили в непосредственной близости от нас, а мы их не замечали.
По соседству с судном лед в течение всего года оставался абсолютно спокойным, и «Фрам» за это время не подвергался никаким сжатиям. Он стоял неподвижно и в полной безопасности на льдине, с которой крепко смерзся. По мере того как лед на поверхности подтаивал под лучами летнего солнца, судно поднималось все выше и выше. Осенью «Фрам» снова стал понемногу опускаться, потому ли что верхние слои льда оседали под его тяжестью, либо оттого, что лед с нижней стороны подтаивал и его пловучести не хватало, чтобы попрежнему держать на себе «Фрам».
Тем временем жизнь на борту шла своим обычным чередом. С окончанием полярной ночи начались всякого рода работы, и вообще дела по сравнению с зимой прибавилось. Я уже упоминал о неудачных попытках достать дно лотом. Не рассчитывая встретить здесь такую глубину, мы не захватили приспособлений для измерения больших глубин. Пришлось сделать
лучшее из того, что мы могли при таких обстоятельствах: пожертвовали одним из стальных тросов «Фрама», чтобы смастерить лот-линь. На льду не трудно было подыскать место для устройства «канатной фабрики», хотя нельзя сказать, чтобы температура от —30° до —40° была очень подходящей для работы с такими деликатными вещами, как стальная проволока; все же работа шла довольно гладко. Трос был расщеплен на отдельные проволочные нити, и мы, скрутив их по две, изготовили новый тонкий и гибкий лот-линь длиной от 4000 до 5000. метров. Теперь-то, наконец, мы достали дно. Оказалось, что глубина колеблется от 3300 до 3900 метров. Это было потрясающее открытие 5.
До сих пор все и всегда исходили из предположения, что Полярный бассейн мелководен и изобилует неизвестными островами и землями. Я, составляя план экспедиции, тоже принимал существование мелкого моря, хотя 'и полагал, что Полярный бассейн пересекается глубоким каналом, который, быть может, составляет продолжение больших глубин в северной части Атлантического океана.
Исходя из предположения о мелководное™ Полярного бассейна, многие думали, что пространство вокруг полюса было некогда покрыто обширным полярным материком, от которого теперь остались на поверхности океана лишь острова. Этот полярный материк считали колыбелью многих растительных и животных форм, нашедших оттуда путь в наши широты. И вот оказалось, что все эти догадки построены на довольно шатком основании. Большая глубина указывает на то, что здесь ни в коем случае не могло быть материка в один из последних геологических периодов 6; эти глубины столь же древни, как и глубины Атлантического океана, продолжение которого они, по всей вероятности, составляют.
Второй работой, которой я придавал большое значение, были измерения температуры воды на различных глубинах, от поверхности до самого дна. Эти измерения производились так часто, как позволяло время. Они тоже дали, как я уже говорил, поразительные результаты, обнаружив под холодным поверхностным слоем присутствие сравнительно мощного слоя более теплой воды. Здесь не место приводить полностью результаты различных серийных измерений; все они довольно сходны, и я ограничусь для примера одним из них, чтобы читатель получил некоторое представление о распределении температур в толще полярных вод.
Привожу измерения температуры воды на различных глубинах за период от 13 по 17 августа *.(* Ниже даются температуры, исправленные Ф. Нансеном с учетом инструментальных и других поправок (по изданию 1930 года.).— Ред.)
На поверхности   +0,80° На глубине 600 метров +0,16°
На глубине 2 метров —1,40  „ 800 +0,02
40 — 1,72 „  1000 - 0,14
80 — 1,72  „ 1 400 -0,38
100 — 1,62  „ 2000 - 0,71
140 —1,19  „ 2600

-0,79

 „ 180 —0,52  „ 2900 -0,81
 „ 200 —0,23  „ 3000 -0,78
 „ 220 0,00  „ 3 400 -0,74
 „ 300 +0,18  „ 3800 -0,69
400 +0,32      
Эти температуры воды во многих отношениях замечательны. Как видно из таблицы, от поверхности и до глубины 220 метров температура держится ниже нуля, причем ниже всего она на глубине от 40 до 80 метров. Начиная с 220 и до 800 метров температура выше пуля, причем самая теплая вода оказывается на глубине около 400 метров. На глубине свыше 800 метров температура снова ниже нуля и равномерно падает до глубины 2900 метров, после чего до самого дна температура вновь медленно повышается. Такие повышения и понижения температуры были найдены почти во всех сериях температурных измерений, колебания за различные месяцы были столь ничтожны, что редко превышали несколько сотых градуса. В отдельных случаях температура теплых слоев воды поднималась даже выше, чем здесь указано. Так, 17 октября на глубине 300 метров она равнялась +0,85°, на глубине 350 метров -}-0,76°, на глубине 400 метров +0,78° и на глубине 500 метров +0,62°, после чего она равномерно понижалась и снова поднималась у дна, как и прежде.
Мы не ожидали в этих пустынных краях встретить многочисленных представителей пернатых. Каково же было наше изумление, когда 13 мая нас навестила чайка! С этого дня мы постоянно видели вблизи судна разных птиц, в конце концов эти визиты стали почти ежедневными и настолько обычными, что мы перестали обращать внимание на этих гостей. Птицы эти были по большей части следующие: белая чайка (Larus eburneus), моевка (Rissa tridactyla), глупыш (Procellaria fflaci'alis); иногда попадались также и другие виды: чайка-бургомистр (Larus glaucus), серебристая чайка (Larus argen-tatus?) или чистик (Una grylle); раз или два видели мы также поморника (вероятно, Lestris parasitica), a 21 июля нас навестила пуночка (Plectrophenax nivalis?).
3 августа произошло весьма замечательное событие: нам нанесла визит арктическая розовая чайка (Rhodostethia rosea). Об этом в дневнике моем записано: «Сегодня, наконец, исполнилось мое давнее желание — в один день я убил трех чаек Росса *.(* Розовую чайку часто называют чайкой Росса, по имени открывшего ее адмирала Росса. Другим названием — «розовая» — она обязана своему красноватому оперению.) Этих таинственных обитателей неведомого Севера видели до сих пор только случайно; никто не знает, откуда они появляются и куда улетают; они безраздельно принадлежат тому миру, куда стремится наша фантазия. С тех пор как я попал на Север, моей заветной мечтой стало увидеть розовую чайку. Я постоянно искал их, когда обшаривал взглядом из обсервационной бочки пустынную ледяную равнину, И вот они появились, когда я меньше всего их ждал. Я вышел немного пройтись около корабля; когда я присел на торос и рассеянно смотрел на север, вдруг мне бросилась в глаза парящая над большой ледяной грядой подальше к северо-западу какая-то птица. Сначала я принял ее за моевку, но вскоре заметил, что она своими резкими движениями, длинными острыми крыльями и остроконечным хвостом скорее напоминает поморника. Когда я достал ружье, их было уже две. Они несколько раз облетели вокруг корабля. На более близком расстоянии я различил, что для поморников они слишком нежно окрашены. Птицы безбоязненно продолжали летать поблизости судна. Я пошел за ними по льду. Вскоре мне удалось подстрелить одну. Я был удивлен донельзя, когда, подняв ее, увидел, что это маленькая птичка, величиной с бекаса; даже крапчатой спинкой она напоминала бекаса. Затем я убил вторую, а попозже в тот же день появилась еще третья, которую я тоже застрелил. Эта, когда я ее поднял, была еще жива и на моих глазах выпустила из клюва двух маленьких рачков, выловленных ею, вероятно, из полыньи. Все три были молодые птицы, приблизительно 32 сантиметров длины, с серебристой спинкой, усеянной черными крапинками; грудка и брюшко были белые, с едва заметным красно-оранжевым отливом; вокруг шеи шло темное кольцо с серебристыми крапинками. С возрастом крапинки на оперении исчезают, спинка у них делается сизой, кольцо на шее чернеет, а грудка приобретает нежную розовую окраску. Несколько дней спустя мы застрелили еще нескольких розовых чаек, так что всего у нас их оказалось восемь экземпляров.
С течением времени меня все больше занимал возникший еще зимой план исследования неизвестного моря за пределами пути, по которому дрейфовал «Фрам». Я с опасением следил за собаками, боясь, как бы с ними чего-нибудь не случилось; на них ведь возлагались все мои надежды. Правда, несколько собак были загрызены на смерть другими, две растерзаны медведями, но у нас все же оставалось еще двадцать шесть собак, да, кроме того, взамен погибших появились щенки, из которых восемь получили право на жизнь.
Весной мы держали щенят на палубе, но с 5 мая их мир значительно расширился. В тот день я записал в дневнике:
«После обеда выпустили щенят на лед, и Квик тотчас же начала предпринимать с ними небольшие экскурсии, чтобы познакомить их с окрестностями; первым долгом она дала им обнюхать метеорологические приборы, затем повела их поглядеть на медвежий капкан и наиболее выдающиеся торосы. Вначале щенки держались очень осторожно; робко озирались по сторонам, не осмеливаясь удаляться от корабля. Но вскоре они подняли во вновь открытом мире неугомонную возню. Квик, выводя свое потомство в свет, была исполнена материнской гордости и радости и шумно носилась вокруг щенят, хотя только что вернулась из далекой поездки, во время которой, по обыкновению, усердно налегала на постромки. После обеда на одного белого с черными подпалинами щенка напал припадок бешенства; он неистово прыгал вокруг корабля, лая и кусая что попало. Остальные щенки набросились на него, и в конце концов пришлось его запереть в конуре на передней палубе, где он продолжал еще некоторое время неистовствовать; потом он угомонился и сейчас кажется опять совершенно нормальным. Это уже четвертый щенок, с которым случается такой припадок. Что за черт! Водобоязнью это никак не может быть, она поражала бы и взрослых собак. Быть может, это зубная боль или врожденная эпилепсия? Или еще какая-нибудь чертовщина?». К великому сожалению, несколько щенков от этих необъяснимых припадков подохло. Щенки были такие красивые и забавные, что всякий раз мы искренно горевали.
3 июня я писал: «Утром опять околел один щенок от этого загадочного припадка судорог. Не могу скрыть от себя самого, что это меня глубоко расстраивает и огорчает. Я так привык к этим маленьким существам, живущим своей беззаботной жизнью там, на палубе, кувыркающимся, играющим вокруг нас с утра до вечера или даже до самой ночи. Часами могу я любоваться ими, играть с ними, как с малыми детьми •— хотя бы в прятки, отчего они приходят в бурный восторг. Теперь погиб самый большой и сильный из них, великолепный рыжий песик; я назвал его Левой. Он был такой доверчивый, ласковый, такой добродушный и еще вчера бегал, играл, был полон жизни, ласкался ко мне, а сегодня — мертв. Ряды редеют. Но самое скверное то, что мы напрасно стараемся постигнуть причины недуга. Этот щенок был совершенно нормальным и веселым до завтрака; а во время завтрака вдруг завизжал и стал крутиться, неистово лая, точь-в-точь как раньше другие. Затем у него начались судороги, изо рта выступила пена. Одна из этих судорог его доконала, причем с момента первого визга прошло всего часа два. Сегодня днем я и Блессинг произвели вскрытие, но не могли обнаружить ни в одном органе чего-либо необычного. Болезнь, кажется, не инфекционная. Не могу понять ее!».
Уленька, красивейшая собака во всей своре, наша надежда и утешение, тоже внезапно заболела. На следующий день, утром 24 мая, мы нашли ее на палубе разбитой параличом, совершенно беспомощной. Она старалась подняться, но стоять не могла и снова валилась на палубу, подобно человеку, которого хватил удар, после чего он потерял способность управлять своими членами. Для нее тотчас же устроили в ящике постель и окружили, Уленьку всяческими заботами. В общем она совершенно здорова, но ноги ее парализованы. Вероятнее всего, это был апоплексический удар, поражающий какое-то место спин-' ного мозга и, парализующий одну сторону тела. Постепенно, однако, собака оправилась, но никогда уже не была тверда на ногах, хотя и участвовала потом в нашей санной экспедиции.
Нельзя сказать, чтобы собакам было по вкусу лето: в воздухе жарко, а на льду мокро. 11 июня я писал: «Сегодня снежница вокруг нас значительно увеличилась, ходить в сапогах с мокрыми ногами удовольствия мало. Собаки днем мокнут в воде и сильно потеют от жары, хотя температура редко поднимается выше нуля. Несколько дней тому назад мы переселили собак на лед, где для них поставлены две длинные конуры *, сделанные из ящиков и в сущности состоящие из одной стены да крыши.(* До сих пор собачьи конуры стояли на палубе.) Здесь животные проводят теперь большую часть дня, и мы избавились от грязи на палубе. Правда, у нас остались еще четыре щенка, которые ведут веселую жизнь, стараясь превзойти друг друга в играх и лени, да медленно выздоравливающая Уленька. Для собак сохранился тот же распорядок дня, что и зимой. Их отвязывают примерно в 8'/2 часов утра. Когда время освобождения приближается, они поднимают от нетерпения невероятный шум и гам. Стоит показаться на палубе кому-нибудь из нас, как из всех двадцати шести глоток вырывается дикий лай — необузданное требование еды и свободы. Как только их спускают, они получают завтрак — по половине вяленой рыбы и по три сухаря. Остальную часть предобеденного времени они проводят, роясь во всех мусорных кучах, гложут и облизывают пустые жестяные банки, которые по сто раз успели исследовать. Если случается, что на лед выкатится из камбуза новая банка,— за право обладания ею вся свора немедленно вступает в бой, часто та или другая собака слишком глубоко засунет голову в длинную и узкую банку, пытаясь достать соблазнительный кусок сала, застывшего на донышке и дразнящего собачий аппетит,— голова застрянет и никак не может высвободиться. С такой мышеловкой на голове собака тычется вслепую во все стороны, тщетно пытаясь от нее избавиться, выделывая, к величайшей нашей потехе, всевозможные курбеты. Устав рыться в мусорных кучах, собаки, круглые, как колбаски, пыхтя растягиваются на солнцепеке, а если становится чересчур жапко, уходят в тень. Перед обедом их снова привязывают, но Пан с некоторыми единомышленниками обычно предпочитает заблаговременно улизнуть и спрятаться за какой-нибудь торос; из-за глыбы льда выглядывает лишь голова или пара настороженных ушей. Если за ним пойдут, случается, что он ворчит, скалит зубы и даже огрызается, потом распластывается на льду и дает в таком виде уволочь себя в тюрьму. Остаток дня собаки проводят в дремоте, высунув язык от жары, хотя в сущности температура еще на несколько градусов ниже нуля. Ни с того ни с сего они подымают иной раз такой вой, что слышно, пожалуй, и в Сибири, и потом вдруг завязывается между ними драка, они грызутся и треплют друг друга так, что шерсть летит клочьями».
С переводом собак на лед на вахтенного возложена тяжелая обязанность оставаться по ночам все время на палубе, что раньше не практиковалось. Но с нас довольно и одного медвежьего визита, стоившего нам двух драгоценных животных. Мы решили, что больше не нуждаемся в таких посетителях.
31 июля Квик снова увеличила наше население, подарив миру одиннадцать щенят. Один из них оказался уродом и поэтому сразу же был убит; двое других вскоре околели. Остальные выросли и стали великолепными ездовыми собаками. Они живы еще и поныне.
Различные памятные дни праздновались нами всегда с большой торжественностью. Особенной пышностью отличалось празднование 17 мая (годовщина Норвежской конституции). Я приведу из своего дневника описание этого дня.
«Пятница, 18 мая. Вчера мы отпраздновали с возможным великолепием семнадцатое мая. Утром нас разбудили звуки органа; воодушевляющий хор трубачей звучал по всему кораблю, приглашая к превосходному завтраку с копченой лососиной, языком и т. п. Все население прикрепило к груди розетки национальных цветов. Даже старому Великану надета ленточка на хвост. Дул ветер, и норвежский флаг парил в вышине, весело развеваясь на верхушке мачты. Около 11 часов экипаж собрался с флагами в руках на льду по левому борту корабля. Шествие выстроилось. Впереди — руководитель экспедиции с чисто норвежским флагом 7, за ним Свердруп с шестиметровым вымпелом «Фрама», очень эффектным; надпись «Fram» сделана крупными буквами на красном фоне. Затем следовали запряженные собаками сани, на которых восседал «оркестр» — Иохансен с гармоникой и Мугста за кучера. За ними шли штурман Якобсен с ружьем и гарпунер Хенриксен с длинным гарпуном; затем Амунсен и Нурдал с красным знаменем. Дальше шествовал доктор, неся на толстой палке плакат с требованием «нормального рабочего дня»; этот плакат представлял собой шерстяную фуфайку с вышитыми на груди буквами N. А *.(* Normal arbeidso'ay—нормальный рабочий день.) Развеваясь наверху длинной палки, эта фуфайка имела очень внушительный вид.
За доктором следовали кок с «патентованным» котелком за плечами и, наконец, наши метеорологи со странным сооружением — большим жестяным щитом, к которому была прикреплена красная лента с буквами «Al. St.» (Almindelig Stern-merst — всеобщее избирательное право) *.(* Смысла этих эмблем я не могу понять по сей день. Что доктор, скучавший из-за отсутствия практики, требовал нормального рабочего дня,— кое-как еще понять можно; но вопль метеорологов о праве голоса? Против чьего деспотизма они протестовали?)
Наконец, процессия тронулась. Собаки маршировали с такой важностью, будто всю свою жизнь только и делали, что участвовали в демонстрациях, а музыка играла торжественный парадный марш, сочиненный, правда, едва ли для данного случая. Величественный кортеж дважды обошел вокруг «Фрама» и торжественно направился к «Великому бугру». По пути процессия была сфотографирована. С Великого бугра мы провозгласили троекратное «ура» в честь «Фрама», который так благополучно доставил нас сюда и, конечно, столь же благополучно доставит обратно на родину. Затем шествие направилось обратно к кораблю. Теперь оно двигалось мимо носа «Фрама», и, когда подошло к трапу левого борта, с капитанского мостика была произнесена речь, посвященная семнадцатому мая. За ней последовал громовой салют из шести ружей, в результате чего пять-шесть собак пустились стремглав через торосы по льду и в течение нескольких часов не рисковали вылезти из-за дальних ледяных прикрытий. Мы же тем временем спустились в теплую кают-компанию, празднично разукрашенную флагами, и, прослушав наш табельный вальс, приступили к роскошному обеду. Меню было следующее: рубленая рыба с соусом из омаров, топленым маслом и картофелем; музыка; свиные котлеты с зеленым горошком, картофелем, манговыми орешками и верчестерским соусом; музыка; абрикосы и драчена со сливками; много музыки. После обеда «прикурнули», как изящно выражались у нас на «Фраме». Потом пили кофе, за которым наш фотограф любезно попотчевал нас сигарами. Настроение у всех приподнятое. Тем не менее еще разок «прикурнули». После ужина выступил скрипач Мугста и был сервирован разнообразный десерт».
В общем семнадцатое мая прошло у нас очень удачно, особенно если принять во внимание, что мы в этот день миновали 81-ю параллель.
Чтобы дать представление о нашей летней жизни, я приведу еще несколько заметок из дневника.
«Понедельник, 28 мая. Эх, и устал я от этих бесконечных белых равнин. Даже на лыжах нельзя по ним ходить, не говоря уже о том, что трещины и полыньи встречаются на каждом шагу. День и ночь марширую я взад и вперед по палубе или по льду вдоль судна и размышляю о разных запутанных научных проблемах.
Последние дни меня занимает вопрос о перемещении полюсов. Меня поразила мысль, что приливо-отливная волна, в связи с неравномерным распределением моря и суши, должна оказывать какое-то возмущающее влияние на положение земной оси. Когда подобная мысль застрянет в голове, от нее нелегко отделаться. После многодневных расчетов я, наконец, пришел к выводу, что влияние Луны на море должно быть достаточно для того, чтобы произвести смещение полюса на одну минуту широты в 800 000 лет. А чтобы объяснить европейский ледниковый период, который служил главным предметом моих размышлений, надо было переместить полюс по крайней мере на десять или двадцать градусов. В таком случае со времени европейского обледенения прошло ужасно много времени, и, значит, человечество имеет за собой весьма почтенный возраст. Конечно, все это чепуха!
Пока я без устали и в глубокой задумчивости шлифую палубу, воображая себя великим мыслителем, вдруг открывается, что мои мысли унеслись домой, к теплу и настоящему лету, к тем, которых я там оставил, и где близкие люди строят всякие воздушные замки относительно того дня, когда я вернусь обратно домой.
Да, да! Я трачу слишком много времени на все эти размышления, а мы движемся все так же медленно, и ветер, всемогущий ветер, все тот же.
Когда я выхожу утром на палубу, мои глаза прежде всего обращаются к флюгеру на бизань-мачте8, чтобы узнать направление ветра; туда же они постоянно обращаются в течение дня, и на него же я бросаю последний взгляд вечером, прежде чем идти спать. Но флюгер постоянно показывает одно и то же направление, западное и юго-западное, и мы то быстрее, то медленнее движемся на запад и совсем незначительно на север.
Я не сомневаюсь теперь, что экспедиция увенчается успехом. Ошибка в моих расчетах была не так уж велика. Но думаю, что нас пронесет едва ли выше 85°. если не меньше. Все зависит оттого, насколько далеко к северу простирается Земля Франца-Иосифа. Будет очень тяжело отказаться от мысли достигнуть полюса, хотя это достижение по существу только вопрос тщеславия, пустяк в сравнении с тем, что мы делаем и что надеемся сделать. Все же должен признаться, я настолько глуп, что охотно дошел бы до полюса, и попытаюсь это сделать, если только мы будем проходить мимо него в более или менее подходящее время года.
Май в этом году очень мягкий. За последнее время температура несколько раз подымалась почти до нуля. Выходя на воздух, право, можно вообразить себя на родине; редко бывает больше двух-трех градусов мороза. Но начинаются летние туманы, порой оставляющие на снастях бахрому инея. Впрочем, небо с его легкими бегущими облаками почти напоминает весеннее небо более южных стран.
На судне тоже стало заметно теплее; теперь не приходится больше топить печку, чтоб поддержать тепло и уют в кают-компании; впрочем, мы никогда не роскошествовали в этом отношении. Иней и лед, скопившиеся на потолке и стенах кладовых, стали понемногу таять. В кормовом и в большом трюме мы вынуждены провести «великую чистку», соскрести лед и иней и обсушить помещение, чтобы продукты не испортились, если упаковка отсыреет или жестяные банки проржавеют. Кроме того, мы довольно долгое время держали открытыми люки большого трюма, чтобы помещение проветрилось и сырость испарилась. Вообще же прямо удивительно, до чего мало у нас на корабле сырости. Этим мы обязаны прочной конструкции корпуса «Фрама» и тому, что палуба над большим трюмом обшита с нижней стороны панелью. Я все больше и больше люблю наш корабль».
«Суббота, 9 июня. Наш политикан Амунсен отпраздновал сегодняшний день, надев белую рубашку с галстуком (согласно постановлению стортинга от 9 июня 1880 года).
Сегодня я опять перебрался работать в рубку на палубу, здесь можно, сидя за работой, поглядывать через иллюминатор на белый свет и чувствовать, что живешь на земле, а не в преисподней, где круглые сутки приходится жечь огонь. Я намерен остаться тут на зиму возможно дольше; здесь тихо, спокойно, никто не мешает; монотонные окрестности не так подавляют.
Чувствуется, что в самом деле наступило лето. Можно часами бродить по палубе вместе с солнцем или, останавливаясь и покуривая трубку, греться на нем, а взором скользить по хаосу снежных холмов и ледяных глыб. Снег теперь повсюду мокрый; то тут, то там начинают появляться озера. Весь лед сильно пропитан соленой водой; стоит только пробить самую маленькую яму во льду, как она тотчас же наполняется водой». Дело в том, что лед содержит в себе соль, и по мере повышения температуры соль вызывает вокруг себя таяние; таким образом, создается крепкий рассол, точка замерзания которого ниже температуры окружающего льда. «Температура льда также значительно поднялась: на глубине 1,2 метра она равна —3,8° Ц, а на глубине 1,6 метра несколько теплее—3,1° Ц».
«Воскресенье, 10 июня. Довольно странно, что никого из нас до сих пор не поразила снежная слепота за исключением доктора, который дня два тому назад после игры в мяч на льду вдруг почувствовал ее приступ. Весь вечер он неудержимо проливал мужественные слезы, но скоро все прошло. Довольно оскорбительная насмешка судьбы, что именно доктора первого поразила эта болезнь». Впоследствии у нас было еще несколько легких случаев снежной слепоты; кое-кто вынужден был временно носить темные очки. Но все случаи оказались легкими и произошли потому, что вообще у нас не считали нужным принимать какие-либо меры предосторожности.
«Понедельник, 11 июня. Сегодня я сделал радостное открытие. Я думал, что давно уже начал последнюю пачку сигар, и рассчитал, что если я буду выкуривать по одной сигаре в день, то мне их хватит еще на месяц. Но теперь вдруг нахожу целый ящик у себя в шкафу. Вот радость! Это поможет мне скоротать несколько месяцев... Где-то мы к тому времени будем? Бедняга, низко же ты пал! Скоротать время! Едва ли когда прежде могла придти тебе в голову такая мысль. Тебя всегда смущало, что время летит слишком быстро, а теперь кажется, что оно ползет нестерпимо медленно. И вдобавок ты еще так пристрастился к табаку, туманишь себе голову вечными мечтаниями и облаками табачного дыма... Послушай, как ветер шумит, раскачивая мачты; слушать его — одно удовольствие».
Канун Ивана-Купала мы, конечно, собирались отметить обычным костром, но погода для этого оказалась мало благоприятной.
Суббота, 23 июня 1894 года.
«Прекрасны долы, чудны леса, Когда заходит светило дня, И дремлют горы, бросая тень. Наступит завтра Иванов день».
Продолжается северный ветер с мокрым снегом. Противная погода. Дрейфуем к югу. 81° 43' северной широты, т. е. с понедельника нас отдрейфовало на 9' к югу.
Канун Иванова дня мне приходилось встречать под разными небесами, но никогда не видал такого, как сегодня. Так далеко, далеко от всего, что связано с этим вечером. Вспоминается веселье вокруг костров у нас на родине, звуки скрипки, смеха, стрельба, на которую откликается в синеющих горах эхо. Я смотрю на эту беспредельную белую равнину, сквозь туман и иней и гудящий ветер. Здесь Иванов день не несет с собой радости... Серо и пасмурно все вокруг.
Перелом лета миновал, и скоро дни опять станут короче, будут клониться к долгой зимней ночи, которая, быть может, найдет нас там же, где и покинула. Сегодня после обеда я сидел, углубившись в определение солености морской воды, как вдруг Мугста просунул голову в дверь и сообщил, что поблизости, кажется, бродит медведь Наши ребята возвратились после обеда к своей работе у Великого бугра, где устраивался ледник для хранения свежего мяса *, и тут обнаружили медвежьи следы, которых прежде не было.(* Тюленье, моржовое и медвежье мясо сохранилось у нас от прошлой осени и предназначалось для собак. Зимой оно было подвешено на палубе и осталось совершенно свежим. Затем его сложили на льду до самой осени, когда оно пойдет в употребление. Удивительно хорошо сохраняется в этих краях мясо: 28 июня у нас за обедом было жаркое из оленя, убитого на сибирском берегу в сентябре прошлого года.) Я надел лыжи и пустился в путь... Легко сказать — путь... Все последние дни стояла оттепель, и вместо пути образовалось сплошное снежное месиво, в котором беспомощно проваливаются лыжи. Медведь подошел с запада и, направляясь прямо к судну, остановился обозреть работы по рытью погреба, затем вернулся немножко назад и, задав порядочный крюк, затрусил тихо и спокойно к востоку, не обращая больше ни малейшего внимания на такой пустяк, как корабль. Он шел зигзагами, обнюхивая все уголки, где, как ему казалось, можно было найти что-либо съестное, местами рылся в снегу, разгребая брошенные собаками объедки или что-нибудь в этом роде. Затем он обошел и обследовал с большим интересом все полыньи — невидимому, в надежде, что ему попадется тюлень; потом снова пустился в путь среди торосов, где по льдинам, где прямо по воде и по слякоти. Будь лыжный путь получше, ему бы не уйти, но на таком рыхлом снегу он намного меня опередил.
Удручающе безотрадный ландшафт — все бело и серо кругом. Полное отсутствие теней, лишь полурасплывшиеся формы, тающие в тумане и мокром снегу. Полная оттепель. Проваливаешься на каждом шагу. Не легко проложить себе путь по этому рыхлому снегу за медвежьими следами, которые вьются, то между торосами, то поверх их. Лыжи глубоко погружаются в снег, и вода, скопившаяся под снегом, доходит часто до щиколоток. Трудно вытащить лыжи, и еще труднее переставлять в них ноги; но без лыж было бы еще хуже. Кое-где однообразный белосерый хаос прерывается черной, как уголь, водой, которая извивается между высокими торосами то широкими, то узкими разводьями. По черной поверхности разбросаны белые, покрытые снегом ледяные глыбы и обломки льда, будто белый мрамор на черноземе. Местами расстилаются большие темные полыньи, ветер гонит по ним мелкие волны, которые плещутся о ледяные края — это единственные живые звуки здесь в пустыне. Приветом старого друга звучит этот веселый плеск волн. И здесь разъедают они льдины и размывают их края; совсем можно вообразить себя в более южных широтах. Но все вокруг обложено льдом; он вздымается самыми причудливыми фантастическими формами и резко выделяется на черном фоне, на котором глаз покоился минуту назад. Вечно и непрестанно меняет этот странствующий лед формы чистого голубовато-белого мрамора. С щедрой расточительностью проводит природа резцом своим, воздвигая чудеснейшие изваяния лишь для того, чтобы снова их уничтожить, хотя бы еще ни один глаз их не видел. Это сплошная симфония красоты, но к чему она?.. Что означает? Ею управляют капризы изменчивой природы, следующей тем извечным законам, которые не интересуются ни тем, что мы называем целью, ни перспективой.
Передо мной вздымается одна ледяная гряда за другой, с полыньями между ними. В июне была раздавлена и затонула
«Жаннетта»; что, если и «Фрам» постигнет здесь та же участь? Нет, льды будут к нему благосклоннее. Ну, а если все-таки это случится? Гуляя по льду и оглядывая окрестности, я вспомнил, что сегодня канун Иванова дня. Далеко там виднеются мачты, высоко уходящие в небо, полускрытые в снеговом облаке. Да, смелые сердца у людей, живущих под палубой этого судна. Смелые сердца или просто слепая вера в слово человека?
Можно понять состояние человека, который придумал план, хотя бы самый безрассудный, когда он отправляется, чтобы выполнить его; конечно, он готов сделать все возможное для того, что рождено его мыслью. Но они — у них ведь нет такого ребенка — они со спокойной совестью могли бы воздержаться от участия в экспедиции, подобной этой. Какая надобность человеку жертвовать жизнью, рисковать гибелью здесь?
Нет, по такому пути бесцельно гнаться за медведем. И я плетусь по мокрой снежной каше обратно».
«Воскресенье, 24 июня. Годовщина нашего отъезда с родины. Северный ветер. Продолжаем дрейфовать на юг. Сегодняшнее наблюдение дало 81°41,7' северной широты; нельзя сказать, чтобы мы двигались с головоломной скоростью.
Длинный был год; много пережито тревог и разочарований, хотя мы и не прошли так далеко, как я предполагал.
Сижу и гляжу в иллюминатор; снег вихрем крутит на северном ветре. Странный Иванов день! Пожалуй, я теперь сыт льдом и снегом, но все же отнюдь не тоскую о зеленых лугах; по крайней мере не всегда. Наоборот, часами сижу теперь, обдумывая планы новой экспедиции вглубь ледяной пустыни, планы, которые я осуществлю после возвращения домой... Да, я-то знаю, чего достиг, и знаю примерно, что меня ожидает, поэтому могу строить планы на будущее. Но те, которые остались дома... Нет, сегодня я писать не расположен. Пойду спать».
«Среда, 11 июля. Широта 81°18,8'. Наконец-то, снова южный ветер и пришел конец нашему дрейфу на юг.
Теперь я почти тоскую о полярной ночи, с ее вечной сказочной игрой звезд, волшебными северными сияниями и луной, плывущей в темносинем безмолвии. Это нечто, напоминающее мечту, взгляд, брошенный в туманную страну фантазии. Ночью не существует форм, не существует действительности, а только видение, сотканное из серебра и фиолетово-голубого эфира, поднимающегося от земли и пропадающего в бесконечности... Но этот бесконечный день, чересчур реальный, навязчивый, не интересует меня больше и не манит из моей берлоги. И эта вечная неустанная спешка, переход от одной работы к другой; все надо сделать, ничем нельзя пренебречь; мелькают неделя за неделей, день за днем; рабочий день долог и нередко кончается далеко за полночь. Но через всё это проходит то же чувство неудовлетворенного стремления и пустоты, которого нельзя обнаружить перед другими. И подавить его подчас нельзя.
Говорят, что святые обретали душевный покой в пустыне. Здесь поистине достаточно пустынно, но покоя... нет, я его не знаю. Вероятно, мне не хватает святости...»
«Среда, 18 июля. До полудня ходил с Блессингом на прогулку, чтобы взять пробы бурого снега и льда и выловить из воды водоросли и диатомеи. Верхняя поверхность льдин почти повсюду грязнобурого цвета; во всяком случае, бурый лед преобладает, тогда как чисто белые льдины, без следов грязнобурого оттенка, редки. Я предполагал, что своей коричневой окраской лед обязан организмам, обнаруженным мною прошлой осенью (в октябре) на молодом красновато-буром льду; но взятые мной сегодня пробы состоят главным образом из минеральной пыли с примесью диатомеи и других составных частей органического происхождения *.(* Такого рода ил я нашел на восточном берегу Гренландии, о чем упоминал во введении.) Те же результаты получил Блес-синг, который взял несколько проб на поверхности льда в начале лета. Необходимо продолжить анализы льда и удостовериться, действительно ли эта коричневая пыль — минерального происхождения и, следовательно, занесена сюда с земли **.'(** Эта пыль, которую летом можно видеть на поверхности почти всякого полярного льда любого возраста, без сомнения, не что иное, как пыль, висящая в земной атмосфере. Вероятно, она падает вместе со снегом, а затем накапливается постепенно в поверхностном слое, по мере того как снег стаивает летом. Но иногда на льду обнаруживаются также большие скопления ила, по цвету очень похожего на эту пыль, но этот ил своим происхождением непосредственно связан с материком, так как он встречается на тех льдинах, которые образовались вблизи земли (Ср. «Wissenschaft-liche Ergebnisse von Dr. F. Nansen's Durchquerung von Gronland», Erganzungsheft № 105 zu Petermann's Mittheilungen, 1892),)
В полыньях мы нашли множество комочков водорослей такого же вида, какие попадались раньше. Почти в каждой маленькой полынье большие скопления таких водорослей. Мы убедились также, что по краям ледяных полей бурый слой спускается с поверхности в воду на большую глубину. В этом случае своей окраской он обязан водоросли, растущей на льду. В воде плавает также довольно много мелких студенистых комков, частью белых, частью желтовато-красных. Я собрал несколько комков. При исследовании под микроскопом оказалось, что все они состоят исключительно из скоплений диатомей, среди которых было, кроме того, немало крупных красных одноклеточных организмов, в высшей степени характерного вида *.(* К сожалению, у меня не нашлось времени ближе их исследовать.) Эти скопления диатомей держатся на определенной глубине, примерно на метр ниже поверхности; в некоторых небольших полыньях их собираются большие массы. На той .же глубине обильно развиваются водоросли, о которых я уже говорил выше, ветви их поднимаются к поверхности. Очевидно, все эти скопления диатомей и водорослей плавают на той именно глубине, где лежит граница между поверхностным слоем пресной воды и соленой морской водой. Вода на поверхности совершенно' пресная, и диатомей в ней тонут, тогда как, доходя до соленой воды, они плавают».
«Четверг, 19 июля. Случилось, как я и ожидал. Начинаю довольно прилично ориентироваться в здешних ветрах. Днем дул «мельничный» ветер (т. е. такой, сила которого достаточна для вращения крыльев нашей ветряной мельницы), к вечеру он затих; завтра у нас будет, вероятно, западный или северо-западный ветер.
Вчера вечером выкурил последнюю сигару из старого ящика, а сегодня закурил первую из нового и последнего. Я рассчитывал, что к тому времени, когда старый ящик будет опорожнен, мы продвинемся достаточно далеко, а на самом деле мы едва ли ушли дальше, чем тогда, когда я его начал. Бог весть, далеко ли мы будем, когда опустошится и этот последний. Ну, будь что будет!»
«Воскресенье, 22 июля. Норд-вест задержался, зато в пятницу вместо него пожаловал норд-ост, который ночью перешел мало-помалу в ССВ. Вчера же утром ветер дул прямо с севера; сегодня это закончилось западным ветром, старым знакомым, который нам больше чем прискучил. Линь показывает сегодня вечером отклонение к СЗ или С **, притом довольно явственно; это означает, что нас снова несет на юг.( ** У нас всегда висел в воде линь с сетью на конце; по нему мы судили о направлении дрейфа и убеждались, существует ли в воде сколько-" нибудь заметное течение.)
День я провожу теперь за микроскопом. Изучаю различного рода диатомей и водоросли, которые растут на льду в самом верхнем пресноводном слое моря. Бесспорно, это явление в высшей степени интересное; целый новый мир организмов, переносимых льдом от известных нам берегов через неведомые области Полярного-моря, где они каждое лето пробуждаются, расцветают и живут. Да, это, несомненно, интересно. Но у меня нет прежнего пылкого стремления засесть за опыты, хотя запах гвоздичного масла, канадского бальзама и ксилола будит дорогие сердцу воспоминания о моей старой тихой лаборатории. Каждое утро, когда я подхожу к микроскопу, стекла и краски на столе манят меня засесть за работу. И хотя я неутомимо сижу за микроскопом день за днем и до самой поздней ночи, это всего лишь обязанность, и я радуюсь каждый вечер, когда могу, наконец, оставить работу, растянуться на койке и почитать еще часа два роман, выкурить сигару. С каким бы восторгом отшвырнул я все это от себя и, воспрянув, зажил бы настоящей жизнью, пробиваясь вперед на санях или на лодках сквозь льды и волны! Глубоко верно, что «легко жить жизнью, полной борьбы»; но здесь нет ни бурь, ни борьбы. Я жажду их, жажду применить свои силы и проложить себе дорогу вперед -— эта была бы жизнь! Что за радость ощущать в себе силы, если не к чему их приложить! Нас несет то вперед, то назад, и вот уже два месяца, как ни с места.
Все готово для возможной экспедиции или на случай необходимости покинуть судно. Нарты собраны, тщательно осмотрены и подбиты вторыми металлическими полозьями. Шесть нарт для собак тоже готовы, завтра мы начнем постройку каяков на всю команду. Их легко будет перевозить на партах", в случае если придется возвращаться обратно по льду без корабля. Для начала мы сделаем каяки — каждый на двух человек. Я намерен сделать их 3,8 метра длины, 0,9 метра ширины и 45 сантиметров глубины. Надо сделать шесть таких каяков. Обтянуты они будут тюленьей кожей или парусиной, палуба будет сплошной, с двумя отверстиями для гребцов.
Чувствую, что мы имеем — или, вернее, будем иметь — все необходимое для блистательного отступления. По временам я почти желаю неудачи, решительной неудачи, чтобы мы могли доказать, на что мы способны, и положить конец этой томительной бездеятельности».
«Понедельник, 30 июля. Западный ветер. Западный и потом для приятного разнообразия северо-западный; такова у нас погода ежедневно неделя за неделей. Выходя утром на палубу, я уже не смотрю ни на флюгер на вершине мачты, ни на линь в воде; заранее знаю, что первый указывает на восток или юго-восток, а линь — в противоположную сторону, и что, следовательно, нас несет на юго-восток.
Вчера были на 81°07' северной широты; днем раньше на 81°11', а в прошлый понедельник (23 июля) на 8\°26'. Но это меня больше не занимает; знаю, что рано или поздно наступит перемена — знаю, что путь к славе усеян терниями. Я открыл новый мир: мир животных и растительных организмов, которые кишат почти в каждой луже пресной воды здесь на льду.
С утра до вечера, до самой поздней ночи я поглощен микроскопом и ничего не замечаю вокруг.
Я живу с этими крошечными нежными существами в их собственном мире, где они родятся и умирают, поколение за поколением, где они преследуют друг друга в борьбе за существование, ведут свои сердечные дела с теми же чувствами, теми же страданиями и радостями, как и всякое другое живое существо — от микроскопической букашки до человека,— стремясь к самосохранению и размножению.
Как ни горячо борется человек, пробивая себе путь в жизненном лабиринте, но и их борьба, наверное, не менее тяжела; безустанно и беспокойно спешат они туда и сюда, отталкивая друг друга в стороны и отнимая для себя то, что им нужно. А что касается любви, то посмотрите, с какой страстью ищут они друг друга. Всеми нашими мозговыми клеточками мы не чувствуем так сильно, как они, никогда не живем чувством так всецело. Но что такое жизнь? Что значит страдание одного среди всей этой всеобщей борьбы? И эти мельчайшие одноклеточные комочки клейкого студенистого вещества родятся и живут тысячами и миллионами почти на каждой льдине, среди этого беспредельного моря, на которое человек готов смотреть, как па царство смерти. Мать-природа обладает чудеснейшей властью производить жизнь везде, даже этот лед для нее плодородная почва.
Вечером в наше монотонное, лишенное событий существование внесено некоторое разнообразие: Иохансен к юго-западу от судна заметил медведя, который, однако, находился вне выстрела. Медведь расхаживал там довольно долго, пока мы сидели за ужином; он был сравнительно близко, но затем, чем-то встревоженный, ушел на восток. Я и Свердруп пустились за ним в погоню, но безуспешно: мешали полыньи; немного погодя поднялся вдобавок туман, и мы после долгого и трудного хождения по льду вынуждены были повернуть назад».
Мир организмов, о котором я здесь говорю, в течение короткого лета был главным предметом моих исследований и во многих отношениях оказался замечательным. Лишь только солнечные лучи стали сильнее пригревать и снег на поверхности льда начал таять, образуя снежницы, тотчас на дне их появились небольшие желтобурые пятна, настолько незначительные, что с первого взгляда их трудно было заметить. День ото дня они увеличивались; поглощая, как все темные предметы, тепловые лучи солнца, они ускоряли таяние снега и льда, в результате чего возникли круглые ямки, часто в несколько сантиметров глубиной. Эти бурые пятна и были водорослями и диатомеями, о которых говорилось выше, они быстро и пышно разрастались на летнем солнце и выстилали толстым слоем дно углублений. Но тут были не одни растения; вода кишела роями мелких животных, главным образом инфузорий и флагеллат, питающихся
растениями 9. Я нашел здесь и бактерии. Даже эти области не свободны от них!
Но все-таки я не мог постоянно сидеть за микроскопом. Порой, когда слишком манила хорошая погода, я выбирался погреться на солнышке и помечтать, конечно о том, будто сижу я дома в Норвегии.
«Суббота, 4 августа. Вчера и сегодня прекрасная погода. Легкие белые облачка плывут по ясной лазури неба, наполняя душу страстным желанием парить так же свободно и высоко, как они. Сегодня вечером я умывался на палубе. Совсем как дома, у фьорда. Вечерним миром дышит природа.
Наши парусных дел мастера Свердруп и Амунсен сегодня закончили обтяжку парусиной первого двухместного каяка. В окончательном виде он весит 30,5 килограмма. Сделан каяк превосходно. Я и Свердруп испытали его на озерке; он нес нас как нечто невесомое и оказался настолько устойчивым, что мы без труда управляли им. Он легко поднимает двух человек с полным снаряжением на сто дней. Более удобного и легкого судна для этих вод я не могу и представить себе».
«Воскресенье, 5 августа. 81°7,3' северной шпроты.
«Фьорда блестящего мне не забыть, В нем так чудесно на лодке плыть».
Яркий летний день. Греюсь на солнце и воображаю себя дома в горах или — уж не знаю почему — в фьордах Вестланна. Те же легкие белые облака на яркосинем летнем небосводе; высоко над головой небо, мечты взлетают к нему свободно. Какое значение имеет, что мир здесь другой и льды безбрежные, сплошные, а не отдельные ледниковые вершины и сверкающие фирновые поля? И здесь в далекой синеве такие же легкие белые облака,— разве не их ищет взгляд там, дома, в такой сияющий день? Уплывая к ним, фантазия стремится в страну далеких желаний, к этим сверкающим далеко-далеко глетчерам.
Почему же летний день здесь не обладает той прелестью? О нет, он прекрасен, он прозрачен и чист, как мечта, без желаний, без мыслей; настоящая поэма из чистых белых лучей солнца, которые отражаются в холодной кристальной лазури льда. Каким пленительно прекрасным представляется этот мир человеку в жаркий и душистый летний день!
Сегодня отдыхали, соблюдая воскресенье. Но я не мог целый день высидеть в каюте и предпринял большую прогулку по льду. Двигаться легко, если бы не полыньи.
Скотт-Хансен попробовал после обеда овладеть искусством гребли в каяке по окружающему нас пресноводному озеру, от которого идут по льду многочисленные каналы. Но он не удовольствовался тем, что объехал вокруг судна, а захотел опрокинуться н снова подняться, как это делают эскимосы. Попытка, конечно, кончилась тем, что подняться ему не удалось, он потерял весло, повис вниз головой и барахтался под водой, пока каяк не наполнился водой, а сам гребец не принял «полную» холодную ванну с головы до ног. Нурдал, стоявший на льду, на случай если Скотт-Хансену потребуется помощь, счел необходимым в конце концов, к великому веселью всех остальных, влезть в воду и поставить каяк надлежащим образом.
Лето дает себя знать. Сегодня вечером играли в карты на палубе; столом служил «патентованный» кухонный котел. Можно было, пожалуй, вообразить, что это августовский вечер дома; не хватало лишь пунша; сигары и трубки были налицо».
«Воскресенье, 12 августа. Утром устроили стрельбу на призы. Великолепный вечер. Хожу и брожу по льду среди полыней и торосов. Тихо-тихо. Ни звука, кроме тихой капели с глыбы льда да глухого шума вдали,— должно быть, обрушился торос. Солнце стоит низко на севере, а над ним высится бледно-голубой небосвод и облачка с золотистыми краями. Глубокий покой ледяной пустыни. Мысли несутся свободно и далеко. Если бы можно было передать словами все то, что трепещет в душе в подобный вечер! Какую необъяснимую власть над человеком имеет обстановка! Отчего я жалуюсь порой на одиночество? Когда вокруг тебя природа, когда ты погружен в книги и занятия, никогда не бываешь совершенно одиноким».
«Четверг, 16 августа. Вчера вечером, когда я лежал в постели и читал, а все, за исключением вахтенного, спали, вдруг над головой наверху на палубе прогремел выстрел. Решив, что это выстрел по медведю, я сунул ноги в болотные сапоги и бросился наверх. На палубе стоял Иохансен с непокрытой головой и с ружьем в руках.
— Вы стреляли?
— Да, стрелял по Великому бугру, там что-то шевелилось, и я хотел проверить, что это. Но, кажется, там ничего нет.
Я подошел к борту и стал всматриваться в темь. Мне уже показалось было, что медведь откапывает там мясо. Пока мы стояли так в раздумье, вдруг показалась плетущаяся от Великого бугра собака. Я расхохотался:
— Не в нее ли вы стреляли?
— Боюсь, что так,— ответил он.
И на самом деле, это был Белый Медведь, как мы звали эту собаку. В тумане, когда пес попытался вскарабкаться на торос, чтобы разрыть мясной погреб, он показался Иохансену огромным.
— Так вы целились прямо в собаку и промахнулись. И хорошо, что промахнулись.
— Да нет, я стрелял в воздух. Просто хотел узнать, что там такое.
За завтраком Иохансен, конечно, подвергся ехидным расспросам о «выстреле в воздух». Но он сразу обезоружил насмешников заявлением, что стрелял не в воздух, а в медведя, за которого принял собаку, и честно промазал».
«Вторник, 21 августа. 81°4,2'северной широты. Удивительно, как мало перемен; дрейфуем то слегка к северу, то слегка к югу и остаемся почти на том же месте. Тем не менее считаю, как считал все время, что наше плавание продлится три года, или, вернее, три зимы и четыре лета, не больше и не меньше, и примерно через два года, считая с этой осени, мы будем дома *.(* Ровно через два года, день в день, «Фрам» прибыл в Скьерве, к берегам Норвегии.)
Наступающая зима, хотя и медленно, продвинет нас дальше; она уже дает о себе знать: ночью было четыре градуса мороза».
«Воскресенье, 26 августа. Похоже, что зима уже наступила; с четверга температура колеблется между —4° и —6° Ц.
До сих пор только легкие изменения температуры, да и вообще колебания температуры на севере очень незначительны; теперь можно ожидать, что она постепенно и равномерно будет падать, хотя настоящая зима, собственно, еще не наступила. Все лужи и полыньи затянулись льдом, притом настолько толстым, что вчера он мог держать человека, даже без лыж.
И утром и после обеда ходил на лыжах. Повсюду можно свободно пройти; путь великолепный. Некоторые полыньи вскрылись; возможно, что было небольшое сжатие. Новый лед тонок и под лыжами неприятно прогибается, но все же пройти можно; две собаки, напротив, провалились. Выпал небольшой снежок; идти по тонкой мягкой пороше особенно приятно. Если все останется, как сейчас, то зимой у нас установится великолепный лыжный путь. На поверхности полыней сейчас замерзает пресная вода и, следовательно, не будет соли, которую в прошлом году ветер сносил со льда, смешивал с окружающим снегом и... портил нам путь. По снегу с солью идти так же трудно, как по песку».
«Понедельник, 27 августа. Сегодня ночью, когда Блессинг собирался сойти вниз после своей вахты и остановился на шканцах, чтобы посмотреть вокруг, он вдруг заметил что-то белое, катающееся по льду на некотором расстоянии к юго-востоку от судна. Потом на мгновение этот ком замер на месте. Подошел Иохансен, вступавший на вахту, теперь оба стояли и смотрели. Вдруг ком поднялся — и не осталось никакого сомнения в том, что это такое. Оба, схватив ружья, спустились с палубы и спокойно стали выжидать, когда медведь, осторожно лавируя против ветра, подойдет к судну. Дул свежий бриз, колесо нашей мельницы с шумом вертелось полным ходом, но на медведя это не производило ни малейшего впечатления; быть может, даже напротив, именно это сооружение ему и хотелось обследовать. Наконец, медведь подошел к ближайшей от нас полынье; оба стрелка разом выстрелили, и медведь тут же упал. Приятно возобновить запасы свежего мяса; в этом году это наш первый медведь. На обед сегодня было, разумеется, медвежье жаркое.
Настоящая зима; крутит пурга».
«Среда, 29 августа. Наверху в снастях ревет и воет свежий ветер. Спору нет, освежающая перемена. Снег метет, как в середине зимы. Хорошенькая августовская погодка! Но нас несет снова на север, а это-то как раз нам и нужно. Вчера находились на 80°53,5' северной широты.
Вечером я работал в трюме над своим новым бамбуковым каяком, который должен быть верхом легкости. Случайно зашел Петтерсен и помог скрепить шпангоуты, которыми я как раз занимался. За работой мы поболтали о том, о сем. Он находит, что на «Фраме» жить прямо замечательно; все, что нужно, на нем есть, и вообще это просто «дьявол», а не. корабль; если бы на месте «Фрама» было другое судно, его давным-давно раздавило бы в лепешку. Но при всем том он не побоялся бы покинуть судно, тем более на новых каяках — таких не было еще ни у одной экспедиции, да и вообще, вероятно, ни одна экспедиция ке была оборудована на все случаи жизни так, как наша. Но все же он предпочел бы вернуться домой на «Фраме». Затем разговаривали о том, чем мы займемся по возвращении на родину.
— Да, что касается вас, то вы, вероятно, отправитесь в следующий раз на Южный полюс,— сказал он.
— А вы? — спросил я.— Снова наденете рабочую блузу и сядете на овсяные лепешки?
— Да, вероятно. Но все-таки недельку-то отдыха я, верно, заслужил после такого плавания, а уж потом снова возьмусь за кузнечный молот».

Предыдущая глава |  Оглавление  | Следующая глава
НОВОСТИ
ТрансАтлантика со всеми остановками
20 февраля 2011
Весенняя ТрансАтлантика. Старт 09.04 с Сент Люсии. Марщрут: Сент Люсия(старт-09.04) - Багамы(23.04) - Бермуды(30.04) - Азоры(13.05) - Гибралтар(22.05) - Майорка(финиш 28.05).
Открылось ежегодное бот- шоу в Палм Бич
31 марта 2008
27 марта этого года открылось 23-е ежегодное бот-шоу в Палм Бич (Palm Beach), Флорида - одно из десяти крупнейших бот-шоу в США.
Вокруг света...
14 февраля 2008
Американский писатель Дэвид Ванн надеется последовать по пути Фрэнсиса Джойона и совершить кругосветное путешествие, поставив новый рекорд на 50-футовом алюминиевом тримаране.
Завтрак на вулкане
27 декабря 2007
Коллектив МОРСКОГО ПОРТАЛА с гордостью сообщает, что вышла в свет книга одного из наших авторов, Сергея Щенникова, пишущего под псевдонимом Сергей Дымов
В кругосветке Volvo Ocean Race уже семеро!
14 декабря 2007
На данный момент в гонке Volvo Ocean Race, которая в октябре следующего года стартует в испанском портовом городе Аликанте, подтвердили свое участие семь яхт.