Сесил Скотт Форестер Под стягом победным: VII

VII

Дверь открывалась в мощеный каменными плитами холл. На пороге стоял высокий сухопарый господин в синем сюртуке с ослепительно-белым галстуком, а рядом - молодая женщина в декольтированном платье. Еще троих - кажется, дворецкого и двух служанок - Хорнблауэр приметил краем глаза, когда, шатаясь под своей ношей, вступил в дом. На боковом столике поблескивали слоновой костью рукояти двух пистолетов - видимо, хозяин отложил их, сочтя ночных посетителей безобидными. Хорнблауэр и Браун стояли, ободранные, всклокоченные, запорошенные снегом, с одежды их капала на пол вода, у Буша из-под фланелевой ночной рубашки торчал один серый шерстяной носок. На Хорнблауэра накатила обычная его слабость, и он еле-еле сдержал нервный смешок, гадая, как эти люди объясняют явление раздетого инвалида из кромешной ночи.

По крайней мере, хозяину хватило выдержки скрыть изумление.

- Входите, входите, - сказал он, взялся рукой за дверь, потом передумал. - В гостиной недостаточно тепло. Феликс проводи господ на кухню. Надеюсь, вы извините, что я приму вас там? Сюда, господа. Стулья, Феликс, и попроси служанок выйти.

Кухня была низкая, с каменным, как и холл, полом. Ее наполняло райское тепло - в очаге поблескивал догорающий огонь, весело вспыхивая на кухонной утвари по разным углам. Женщина, ничего не говоря, подбросила дров и принялась раздувать огонь мехами. Ее шелковое платье мерцало, зачесанные наверх золотистые волосы отливали медью.

- Мари, дорогая, может быть, этим займется Феликс? Ладно, очень хорошо, как тебе угодно, - сказал хозяин. - Прошу садиться, господа. Вина, Феликс.

Хорнблауэр и Браун опустили Буша на стул перед огнем. Он валился от усталости, пришлось его поддерживать. Хозяин сочувственно прищелкнул языком.

- Поторопись, Феликс, тебе еще надо приготовить постели. Бокал вина, сударь? А вы, сударь? Позвольте мне.

Женщина, которую он назвал Мари, встала с колен и неслышно удалилась. Огонь весело потрескивал под батареей вертелов и котлов. Однако мокрого до нитки Хорнблауэра колотила дрожь. Его не согрел даже бокал вина: рука, которую он держал у Буша на плече, дрожала, как лист.

- Вам надо переодеться в сухое, - сказал хозяин. - Если позволите...

Вошли дворецкий с Мари, неся одежду и одеяла.

- Прекрасно! - воскликнул хозяин. - Феликс, помоги господам. Идем, дорогая.

Пока Хорнблауэр и Браун раздевали и насухо вытирали Буша, дворецкий согревал у огня шелковую ночную рубашку.

- Думал, я уже никогда не согреюсь, - сказал Буш, когда голова его появилась над воротом. - А вы, сэр? Зря вы обо мне беспокоитесь. Может, вы лучше переоденетесь сами? Я себя прекрасно чувствую.

- Сперва мы устроим вас поудобнее, - сказал Хорнблауэр. Была противоестественная радость в том, чтобы заниматься Бушем, отрешась от себя. - Ну-ка посмотрим на вашу ногу.

Зашитая культя выглядела на редкость здоровой. Хорнблауэр потрогал - ни намека на воспаление, из рубцов не сочится гной. Феликс протянул материю для перевязки. Пока Хорнблауэр заматывал обрубок, Браун накинул на Буша одеяло.

- Подымай, Браун. Мы отнесем его в постель.

В холле они остановились, не зная, куда идти. Слева открылась дверь и вошла Мари.

- Сюда. - Она говорила резким контральто. - Раненому я велела постелить на первом этаже. Я подумала, так будет удобнее.

Старая служанка только что вынула из постели грелку на длинной рукоятке, другая укладывала под одеяло грелки с горячей водой. Хорнблауэра восхитила заботливая предусмотрительность Мари. Укладывая Буша в постель, он пытался выразить по-французски свою благодарность.

- Господи, как же хорошо, спасибо, сэр, - сказал Буш.

Они оставили ему горящую свечу и вышли. Теперь Хорнблауэр хотел одного - побыстрее снять мокрую одежду перед жарко пышущим очагом. Он вытерся теплым полотенцем и натянул теплую шерстяную сорочку; согревая перед огнем голые ноги, выпил еще вина. Усталость и холод отпустили, на смену им пришла восторженная, пьянящая легкость. Феликс, согнувшись, держал штаны - Хорнблауэр шагнул в них. Феликс заправил ему сорочку в штаны, застегнул пуговицы. Хорнблауэр не сопротивлялся... Последний раз штаны на него надевали в детстве, но сейчас это казалось как нельзя более естественным. Феликс опустился на колени, чтоб надеть ему носки и башмаки, встал, чтоб застегнуть брошку на галстуке, помог с жилетом и сюртуком.

- Мсье граф и мадам виконтесса ждут господина в гостиной, - сказал Феликс. Удивительно, как он без малейшего намека понял, что Браун принадлежит к низшему сословию. Это было видно даже по той одежде, которую он Брауну принес.

- Располагайся поудобнее, Браун, - сказал Хорнблауэр.

- Есть, сэр, - отозвался Браун, вытягиваясь по стойке "смирно". Черные всклокоченные волосы стояли копной - гребень был один, и причесаться успел только Хорнблауэр.

Он зашел взглянуть на Буша. Тот уже спал, хрипло дыша ртом. Похоже, купание и холод ему не повредили - двадцать пять лет в море закалили его могучее тело. Хорнблауэр задул свечу, тихонько прикрыл дверь, и сделал дворецкому знак идти вперед. В дверях гостиной Феликс спросил, как его объявить - со странным удовольствием Хорнблауэр услышал, как Феликс коверкает его имя и фамилию. Хоть в этом безупречный дворецкий оказался простым смертным.

Хозяева сидели у огня в дальнем конце гостиной. Граф встал.

- Сожалею, - сказал он, - что не расслышал имени, которое назвал мой мажордом.

- Капитан Горацио Хорнблауэр корабля Его Британского Величества "Сатерленд", - сказал Хорнблауэр.

- Чрезвычайно рад познакомиться, капитан, - сказал граф, избегая трудных в произношении слов с легкостью естественной в представителе старого режима. - Меня зовут Люсьен Антуан де Лядон, граф де Грасай.

Они обменялись поклонами.

- Позвольте представить вас моей невестке. Мадам виконтесса де Грасай.

- Ваш слуга, мэм, - сказал Хорнблауэр, снова кланяясь, и тут же почувствовал себя неотесанным болваном: как только дело дошло до знакомства, английский оборот сам подвернулся на язык. Он принялся торопливо выискивать французский эквивалент, и, наконец, позорно промямлил "enchante".

У виконтессы были темные глаза в умопомрачительном контрасте с золотистыми волосами. Лет тридцати на вид, она была крепкого, чуть ли не жилистого сложения, и одета в черное шелковое платье, оставлявшее открытыми белые, сильные плечи. Она сделала реверанс и ласково улыбнулась.

- А как зовут раненого господина, которого мы имеем честь принимать? - спросила она; даже Хорнблауэр различил, что она говорит по-французски иначе, чем граф.

- Буш, - отвечал Хорнблауэр, с трудом угадывая смысл вопроса. - Первый лейтенант моего корабля. Слугу, Брауна, я оставил в кухне.

- Феликс о нем позаботится, - вмешался граф. - Чего бы вы хотели, капитан? Поесть? Бокал вина?

- Ничего, спасибо, - сказал Хорнблауэр.

В этом безумном мире есть не хотелось, хотя обедал он полдня назад.

- После такого утомительно пути?

Трудно было бы деликатнее намекнуть на то, что Хорнблауэр недавно явился из снежной ночи, мокрый и оборванный.

- Ничего, спасибо, - повторил Хорнблауэр.

- Вы не присядете, капитан? - спросила виконтесса.

Все трое сели.

- Надеюсь, вы извините нас, - сказал граф, - если мы дальше будем говорить по-французски. Я уже десять лет не имел случая беседовать на английском языке, в котором и прежде был не силен, моя же невестка не знает его совсем.

- Буш, - повторила виконтесса, - Браун. Это я произнести могу. Но ваша фамилия, капитан, очень трудная. Облор... нет, не могу выговорить.

- Буш! Оренблор! - воскликнул граф, словно о чем-то вспомнив. - Вероятно, капитан, вы знаете, что в последнее время писали про вас французские газеты?

- Нет, - сказал Хорнблауэр, - но желал бы знать.

- Тогда извините меня.

Граф взял свечу и вышел, он вернулся довольно быстро, так что Хорнблауэр не успел окончательно смутиться наступившим молчанием.

- Вот последние номера "Монитора", - сказал граф. - Заранее извиняюсь, капитан, за то, что здесь написано.

Он передал Хорнблауэру газеты, указав несколько столбцов. В первом кратко излагалось сообщение, переданное перпиньянской семафорной станцией на имя министра Флота, согласно которому в Росасе захвачено британское военное судно. Следующий номер газеты дополнял предыдущий. Ликованию газетчиков не было конца. Детально расписывало, как тулонская эскадра под руководством адмирала Космао захватила стопушечный корабль "Сатерленд", тем самым положив конец творимым в Средиземном море разбоям. Застигнутые врасплох англичане "малодушно спустили флаг вероломного Альбиона, под которым совершили столько отвратительных злодеяний". Французов уверяли, что англичане "практически не оказали сопротивления". Для вящей убедительности сообщалось, что в ходе незначительной перестрелки один французский корабль лишился стеньги. Операция прошла на глазах у тысяч простых испанцев, и послужит наглядным уроком для тех немногих, кто, обманутые английской ложью или купленные английским золотом, упорствуют в неповиновении законному королю Жозефу.

В другой заметке сообщалось, что на милость победителя "Сатерленд" сдали подлый капитан Хорнблауэр и его равно бесчестный лейтенант Буш (последний в числе немногих получил ранение). Миролюбивые французские граждане, пострадавшие от их пиратских набегов, могут не сомневаться, что названные лица предстанут перед скорым и справедливым судом. Слишком долго новый Карфаген безнаказанно творил злодеяния руками своих наймитов! Мир увидит правду и сумеет отличить ее от лжи, которой без устали потчуют его нанятые Канингом* [Канинг, Джордж (1770-1827) - английский политический деятель и сатирик, основатель журнала "Анти-галл".] продажные писаки.

Еще одна статья объявляла, что в результате выдающейся победы адмирала Космао над "Сатерлендом" остановлены действия британского флота у берегов Испании, вследствие чего британская армия под командованием Веллингтона серьезно страдает от нехватки продовольствия. Потеряв одно орудие в лице презренного Хорнблауэра, коварный Альбион вскоре лишится и другого в лице Веллингтона, чья капитуляции теперь неизбежна.

Хорнблауэр читал, задыхаясь от бессильной ярости. "Стопушечный корабль"! Это при том, что "Сатерленд" со своими семьюдесятью четырьмя пушками был едва ли не самым маленьким из линейных кораблей! "Почти не оказал сопротивления"! "Один корабль лишился стеньги"! "Сатерленд" вывел из строя три превосходящие его размерами корабля и серьезно повредил четвертый! "Немногие получили ранения"! Две трети команды "Сатерленда" лишились жизни или искалечены, а он своими глазами видел, как из шпигатов французского флагмана лилась кровь! "Действия британского флота остановлены"! Ни полслова о том, что после захвата "Сатерленда" вся французская эскадра уничтожена ночной атакой на Росас.

Его профессиональная честь замарана. Ложь подана на редкость убедительно - чего стоит одно упоминание о сломанной стеньге! Европа поверит, что он не только пират, но и трус, а у него нет ни малейшей возможности оправдаться. Могут поверить даже в Англии - английские газеты перепечатывают реляции из "Монитора", особенно те, которые касаются флота. Леди Барбара, Мария, его собратья капитаны - все сейчас гадают, насколько правдивы сообщения французской печати. Да, Бонапарт склонен преувеличивать свои успехи, это известно всем, однако людям трудно будет поверить, что эти статьи лгут во всем, кроме самого факта капитуляции. Когда Хорнблауэр поднял глаза от газеты, руки у него подрагивали от гнева, щеки горели. Ярость мешала подбирать французские слова.

- Лжец! - выговорил он наконец. - Он меня опозорил!

- Он опозорил всех, - сказал граф тихо.

- Но это... но это... - Хорнблауэр отчаялся выразить свою мысль по-французски. Он напомнил себе, что уже в Росасе знал о победных реляциях, которыми разразится Бонапарт. Постыдная слабость - впасть в исступление только из-за того, что увидел их воочию.

- Вы извините меня, мсье, - сказал граф, - если я сменю тему и задам несколько личных вопросов?

- Да, конечно.

- Я полагаю, вы убежали по пути в Париж?

- Да.

- Где это было?

Хорнблауэр попытался объяснить, что это произошло на проселочной дороге у реки, в шести километрах выше Невера. Путаясь в словах, он рассказал, как они туда попали, как связали Кайяра и как в темноте шли по реке на лодке.

- Я полагаю, это было около шести часов вечера? - спросил граф.

- Да.

- А сейчас полночь, и вы проплыли двадцать километров. Ваша охрана никак не могла добраться досюда. Это я и хотел знать. Сегодня ночью вы можете спать спокойно, капитан.

Хорнблауэр с изумлением понял: он и не сомневался, что будет спокойно спать этой ночью - дружественная атмосфера дома не позволяла помыслить об ином. Теперь, как бы от противного, пробудились сомнения.

- Вы... вы скажете полиции, что мы здесь? - спросил он. Чертовски трудно было сформулировать такого рода вопрос на чужом языке и не обидеть хозяина.

- Напротив, - отвечал граф, - если меня спросят, я скажу, что вас здесь нет. Прошу вас, считайте, что вы среди друзей, капитан, и оставайтесь у нас столько, сколько сочтете нужным...

- Спасибо, сударь. Спасибо большое, - пробормотал Хорнблауэр.

- Могу добавить, - продолжал граф, - что по причинам, излагать которые было бы слишком долго, власти не усомнятся в моих словах. Не говоря уже о том, что я имею честь быть здешним мэром, то есть представителем правительства, хотя всю работу и делают мои заместители.

Хорнблауэр заметил, что при слове "честь" граф сухо усмехнулся. Он пробормотал что-то соответствующее, граф любезно выслушал. Чем дольше Хорнблауэр об этом думал, тем больше удивлялся, что случай вывел его к дому, где их приветили, обогрели и спрятали от погони, к дому, где можно спать спокойно. При мысли о сне он понял, что, несмотря на возбуждение, смертельно устал. По бесстрастному лицу графа и приветливому - его невестки нельзя было угадать, насколько устали они. Какую-то минуту Хорнблауэр мучился проблемой, неизбежно встающей, когда впервые ночуешь в чужом доме - надо ли гостю самому намекнуть, что он хочет лечь, или ждать, пока намекнет хозяин. Он решился и встал.

- Вы утомились, - сказала виконтесса.

- Да, - ответил Хорнблауэр.

- Я покажу вам вашу комнату, сударь. Позвать вашего слугу? Нет? - спросил граф.

Хорнблауэр поклонился виконтессе и пожелал спокойной ночи. Они вышли в холл. Указывая на пистолеты, которые все еще лежали на столике, граф вежливо спросил:

- Не хотите ли вы взять их с собой? Быть может, с ними вы будете чувствовать себя безопаснее?

Предложение звучало соблазнительно, однако Хорнблауэр, подумав, отказался. Если придет полиция, пистолеты его не спасут.

- Как хотите, - сказал граф и пошел вперед со свечой - Я зарядил их, когда услышал, что вы приближаетесь. Я подумал, что это, возможно, шайка refractaires - молодых людей, уклоняющихся от воинской повинности. Их число значительно выросло после нового декрета о призыве на военную службу. Однако я быстро понял, что грабители не стали бы оповещать о себе криками. Вот ваша комната, сударь. Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое. Наряд этот сидит на вас так хорошо, что, возможно, вы наденете его и завтра? Тогда желаю спокойной ночи.

Хорнблауэр нырнул в постель и задвинул полог. Под одеялом было восхитительно тепло. Мысли его приятно мешались; тревожную память о падении с длинного черного водопада, об отчаянной схватке с водоворотом заслонили другие образы: длинное, подвижное лицо графа, замотанный в плащ Кайяр на полу кареты. Спокойно Хорнблауэр не спал, но не мог бы сказать, что спал плохо.